Конечно, как всегда в таких случаях, вокруг площадки собралась толпа, и
любопытство этих зевак сильно нервировало нас и мешало работать, но когда
мы просмотрели видеозапись, сделанную как бы с того места, где находится
профессор, то увидели, что все выглядит очень внушительно. Правда, и
сделано это было по профессорскому уже написанному к тому времени
сценарию, вернее, по написанной части этого сценария, и этот эпизод мы
тогда принимали всерьез - ведь мы не знали, что он снова нас надул, надул
еще раньше, до того, как мы приступили к делу. Но я опять забегаю вперед,
тогда же, несмотря на все репетиции, я очень волновался, когда на
следующий день на ходу пристраивался в уличной сутолоке где-то сзади
профессора: ведь нужно было не только не отстать от него - нужно было
настолько точно скоординировать свои движения с его движениями, чтобы в
нужный момент (не раньше и не позже) оказаться рядом с ним, и сделать это
нужно было так, чтобы он до этого момента ни в коем случае меня не
заметил. Думаю, что он и в самом деле меня не заметил, даже не подозревал
о моем присутствии. Возможно, он даже не знал, что это произойдет именно в
тот день, но ведь он сам подсказал нам эту мысль... Однако профессор, как
обычно, величественно и невозмутимо шествовал по проспекту, я же довольно
ловко маневрировал среди встречных и невстречных прохожих, оставляя между
нами двух-трех человек, чтобы, выйдя на угол, оказаться как раз за его
спиной. Моя роль была, пожалуй, самой ответственной, потому что в этом
спектакле малейшая моя неловкость могла стать для нас всех роковой.
Зеленый свет загорелся точно к тому моменту, когда профессор вышел на
перекресток. Профессор шагнул на проезжую часть, и здесь... Черная машина,
вывернув на бешеной скорости, юзом вылетела из-за поворота и, перескочив
правыми колесами через угол тротуара, наверняка сшибла бы и размолотила
профессора в пух и прах, если бы я за какую-то ничтожную долю секунды не
выдернул его с такой силой, что он отлетел к стенке дома и едва удержался
на ногах. Это был мой шедевр. А автомобиль, громыхнув днищем о панель,
умчался, но из него еще успела высунуться зверская рожа в темных очках и в
кепке - жаль, если профессор не успел этого заметить. Но ведь ты же сам
это предсказал, - ну так вот, получай!
Тем не менее я должен был сыграть свою роль до конца, то есть
разъяснить профессору, если он чего-нибудь не понял, а потому я бросился к
нему, чтобы поддержать его. Профессор был немного взволнован, но старался
не подавать виду.
- Что это? - задыхаясь, спросил я. - Вы заметили номер?
- Номер был заляпан грязью, - сказал профессор.
- Это не случайность, - крикнул я, - не лихачество.
Профессор пожал плечами.
- Это покушение. Они хотели вас убить!
- Вы думаете? - оживился профессор.
Меня разозлила его тупость.
- Конечно! - крикнул я. - Ведь машина ехала прямо на вас. Если бы меня
здесь не было...
- Но вы были, - иронически улыбнулся профессор и перешел улицу.
Разочарованный, униженный, я смотрел ему вслед. В этот момент я
по-настоящему ненавидел его. Да, по оплошности, то есть увлеченные
репетициями и предстоящим спектаклем, мы в этот день не прослушали запись,
сделанную накануне, а если бы мы ее прослушали, мы бы просто отменили
спектакль.
"Для того, чтобы поставить точки над "i", для того, чтобы закрепить
впечатление - и в этой излишней обстоятельности выразился недостаток
вкуса, как раз то, что иногда губит и очень хорошо задуманные
произведения, - понадобились круглые от страха глаза и разинутый рот, да
созвездие веснушек на простоватой физиономии. Может быть, две-три минуты
потребовались бы, чтобы прийти в себя и понять, в чем дело, но мальчик
растолковал это в ту же секунду".
Да, все "созвездие веснушек" пылало на моей "простоватой" физиономии,
когда я слушал этот отрывок, но "недостаток вкуса" мы не без удовольствия
оставили режиссеру.
Черт возьми! Что бы профессору изложить всю историю последовательно, и
тогда мы бы не затевали этого дурацкого мероприятия, но профессор, начав
рассказывать эпизод с покушением, ушел по своей манере далеко в сторону,
пустился в отвлеченные рассуждения и добрался до меня только через
несколько дней, а за это время мы с профессиональной оперативностью уже
успели отрепетировать и исполнить вокруг него наш идиотский танец. Надо же
так опозориться!
После этой неудачи мы уже не ломали себе особенно голову над тем, каким
образом профессор предсказывает наши действия. Мы приняли за основную
версию мнение одного социопсихолога (кстати, ученика профессора и его
преемника на кафедре социальной психологии), который после наших
настойчивых уговоров (но, как я полагаю, его сомнения были отнюдь не
нравственного порядка) в конце концов согласился высказать свои
соображения относительно этого феномена. Он сказал, что структура нашего
детерминированного общества может породить очень небольшое количество
комбинаций, причем довольно несложных. Поэтому при определенном
образовании принципиально возможно смоделировать ту или иную ситуацию, и
каждая из этих ситуаций, в свою очередь, имеет малое количество тенденций.
Так что нужно только выбрать доминирующую, и сюжет будет развиваться как
элементарная логическая задача. "Короче говоря, дедуктивный метод", -
сказал он.
Конечно, эта теория объясняла далеко не все связанные с профессором
загадки. Откуда, например, бралась та музыка, которая время от времени
по-прежнему досаждала нам, или как появлялись произведения профессора в
печати? А потом, моделирование моделированием, но всевозможные подробности
- ну хоть мои веснушки - откуда они? Однако повторяю, теперь у нас уже не
было времени ломать себе над этим голову, а кроме того, мы, наконец,
поняли, что все наши неудачи вовсе не оттого, что он знал наперед все наши
ходы, а оттого, что он не играл. Я же говорю, что профессор с самого
начала выбрал верную позицию. Ведь мы вели тактическую игру, а какая
тактика возможна без взаимодействия? Зато его поведение можно было
расценивать как стратегию, но это вообще была его жизненная стратегия,
заключающаяся как раз в том, чтобы не играть. В общем, это была стратегия
локомотива, идущего по рельсам - попытайтесь-ка с ним фехтовать. Если у
вас нет средств разворотить рельсы, никакие тактические ухищрения, финты и
обходные маневры вам не помогут.
И все-таки заводила нашел выход, то есть именно средство разворотить
рельсы.
- Если профессор так крепко стоит, - сказал он, - нужно разрушить то
место, на котором он стоит.
Сначала мы не поняли, что он имеет в виду.
- Ты имеешь в виду его... "пьедестал"? Его известность? - уточнил я. -
Это не в наших силах: мы не можем бороться со свершившимся фактом. Даже
отвлечь от него внимание мы не можем. Свеженький нобелевский лауреат - это
же кормушка для журналистов.
(К этому времени профессору уже присудили Нобелевскую премию.)
Но заводила только отмахнулся от меня.
- До сих пор профессор стойко держался благодаря чувству своей правоты,
- продолжал он. - Нужно лишить его этого чувства. Наоборот, заставить
почувствовать себя виноватым.
- Как ты это сделаешь?
- Нужно выжечь землю у него под ногами. Буквально выжечь.
И мы были настолько увлечены этой идеей, что пошли уже на самые крупные
ставки.
Сначала ударил гейзер неподалеку от профессорского дома: прорвало трубу
теплосети, и горячая вода, пробившись сквозь толщу земли, забила под
давлением в шесть атмосфер и в облаках пара захлестнула тротуар.
Образовалась огромная, в несколько сот квадратных метров, дымящаяся лужа.
Несколько дней жители, проклиная районные власти, обходили лужу по
противоположной стороне улицы, но они еще не знали, что ожидает их в
ближайшем будущем. Оказалось, что неисправность нельзя устранить иначе,
как отключив отопление во всем квартале, но когда это сделали, погас свет.
Его, правда, никто не отключал. Просто замерзающие жители квартала
включили все электроприборы, и на подстанции пробило щит. Тогда голубым
огнем замерцали окна кухонь от горелок и включенных духовок газовых плит.
Кое-где в незашторенных окнах наблюдалось лихорадочное оживление - это
жильцы перетаскивали из комнат на кухни матрацы, ватные одеяла и другое
пригодное для экстренной ночевки барахло. Но и тут им не повезло: на
следующую ночь в одном из концов квартала взлетел на высоту второго этажа,
желто-красный факел и, не убывая, горел всю ночь, зловещий восклицательный
знак, предупреждающий об опасной зоне. На время ремонта пришлось перекрыть
газопровод, и к вечеру началось массовое бегство жильцов из квартир. Где и
как они устраивались, я не знаю (этим занимались городские власти), но
население квартала уменьшилось в эти дни по крайней мере на треть. Возле
домов круглосуточно дежурили команды из добровольцев во избежание
грабежей. У всех входящих и выходящих проверяли документы. Когда погасло
электричество, нам пришлось покинуть нашу лабораторию, которая находилась
в том же квартале, напротив и немного наискосок от профессорского дома, и
не столько от холода, сколько из-за того, что в связи с аварией на
подстанции бездействовали наши магнитофоны. Так что профессор на целые
сутки выпал из поля нашего зрения.
Наутро начали земляные работы, но никто не знал места повреждения
трубопровода, поэтому пришлось вырыть глубокую и широкую траншею, выбросив
оттуда сотни кубометров земли, которая потом, уже и после ремонта, до
самой весны возвышалась плотным бруствером, протянувшимся от одного
перекрестка до другого.
Однако ремонт теплосети и газопровода не решил всех проблем для жителей
квартала. Следующая катастрофа хотя и не угрожала жизни и здоровью
жильцов, все же доставила им немало неприятных минут, заставляя их при
выходе из дому, а равно и приближении к дому, плеваться, зажимать носы и
чуть ли не надевать противогазы. Почему-то прорвало трубу канализации на
улице, пересекающей проспект, да так, что зловонная жижа хлынула в ужо
вырытую траншею и затопила только что отремонтированную трубу теплосети, и
это сделало невозможными работы по ее изоляции. Нагреваясь от
трубопровода, нечистоты наполнили квартал невыносимым смрадом. Нам было
противно ходить на работу. Чтобы разыскать повреждение, вырыли еще одну
траншею, которая перегородила проспект, и теперь пришлось перекрыть
движение трамваев и троллейбусов, вообще всякое, кроме пешеходного,
движение в этом квартале, и соответственно перенести остановки. Во время
земляных работ повредили телефонный кабель, и население совсем озверело.
Все это, конечно, стоило району кучу денег, а кроме того, на все эти
аварийные службы, строительные и ремонтные организации, вообще на районную
администрацию сыпались бесконечные жалобы во все инстанции, и, в конце
концов, к этому подключилась вечерняя газета - там ведь не знали, что все
это наши хлопоты, а те, кто непосредственно занимался вредительством и
ремонтом, не знали, что отвечать и когда обещать, и тем более никто не
знал, что за все это надо благодарить одного-единственного человека,
который все никак не желал угомониться.
Наконец наша фантазия и возможности истощились - ведь мы не могли
управлять силами природы, - и наступило временное затишье. То есть улицы
по-прежнему оставались перекопанными, и жителям, в том числе и профессору,
приходилось каждый день, а то и по нескольку раз в день пробираться через
обледенелый бруствер и через траншею по узким и ненадежным мосткам или
делать большой крюк, чтобы обойти это безобразие, - но новых шуточек мы
придумать уже не могли и приостановились. Внезапно началась оттепель, в
квартале была слякоть и грязь, настроение у всех было подавленное, и в
этот момент нас вдруг лишили нашего профессора. Когда мы узнали о
предстоящем расставании, нашим первым чувством было чувство облегчения,
такое, какое испытываешь после того, как у тебя вырвали долго болевший
зуб, но уже в следующий момент оно сменилось чувством невосполнимой утраты
- мы как будто вдруг осиротели. Мы посмотрели друг на друга сначала с
недоумением, потом с любовью и печалью: мы так долго были участниками
одного общего дня нас дела, дела, в котором он объединял нас, как отец
объединяет семью, и вдруг эта семья распалась - мы отвернулись друг от
друга.
Заводила сходил к профессору (это был его второй визит) и имел с ним
беседу.
- Меня это утомляет, - сказал профессор заводиле. - Я вообще-то
собранный человек, но и мне с каждым днем становится все трудней
отключаться, так что мой последний роман, по существу, написан не мной, а
вами.
- Однако, - сказал, помолчав, профессор, - я старался не обращать
внимания на ваши враждебные действия до тех пор, пока они были направлены
против меня, но когда вы, как террористы, взяли заложниками население
целого квартала...
Мы чувствовали себя очень неуютно. Я не хочу сказать, что мы вдруг
осознали всю безнравственность нашей цели. Мы вообще с самого начала не
преследовали никакой цели - просто играли, - но сейчас я совершенно ясно
увидел, что профессор вовсе не считает, не может считать себя виноватым в
несчастьях своих соседей. Это не важно, и уж во всяком случае мы могли бы
считать его виноватым, но была еще одна мысль.
В школе (правильно это или неправильно) в нас воспитывали благоговение
перед великими людьми. Ну и, конечно, эта сакральная формула "Гений и
злодейство - несовместны"... А сейчас, поскольку гениальность профессора
ни у кого не вызывала сомнений, нам приходилось усомниться в чем-нибудь
другом: либо в самой формуле, а сомнение в священной формуле уже само по
себе как бы отступничество, либо, признавая формулу, вместе с ней
приходилось признать, что мы сами отнюдь не на стороне добра, - так
сказать, по другую сторону баррикад. В общем, как ни верти, а все
получалось, что не правы мы, а профессор прав. Но и без этого затея
заводилы была пустой. С самого начала она была обречена на моральный
провал, и нас мало утешало то, что мы наконец достигли какого-то
результата. Это была позорная победа. Профессор уходил с развернутым
знаменем. Он уходил не потому, что чувствовал себя виноватым, а потому,
что чувство долга выражалось у него средствами, отличными от наших.
- Я думаю, что такое решение будет каким-то выходом для обеих сторон, -
сказал профессор в ответ на предложение заводилы. Мы услышали, как он
отодвинул кресло, видимо, встал.
Заводила пришел грустный и какой-то пристыженный.
- Писали? - спросил он, посмотрев на всех нас.
- Писали.
- Шпионы проклятые, - сказал заводила. - Сотрите.
Мы и сами хотели стереть эту запись, только ждали распоряжения
заводилы.
Цель, которой мы не добивались, была достигнута, и мы чувствовали себя,
как изгнанники.
Вот и все. Теперь начался какой-то странный отдых, и как бы
отвратительно мы себя ни чувствовали, а все-таки облегченно вздохнули. В
конце концов, даже поражение может принести вам чувство облегчения,
освободив, наконец, от неразрешимой иным способом проблемы. Как бы то ни
было, а поединок с профессором, длившийся столько лет, был закончен. И
когда я подумал это, подумал буквально этими самыми словами, вслед за тем
я подумал и о самих словах, о том, как мы несвободны, как подчинены
абсурдным построениям жаргона, и, по существу, наша деятельность
собственно и есть жаргон. Для профессора, для любого нормального человека
поединок - это борьба на равных условиях, а для нас поединок - это "все на
одного". И даже в этой нашей "дуэли" мы не могли обойтись без поддержки.
Нам помогали всякие специалисты - почему они нам помогали? Да, сейчас,
имея время заниматься отвлеченными рассуждениями, я спросил бы (не у них,
у себя): отчего все эти специалисты, все эти психологи и парапсихологи,
социологи и режиссеры, электротехники, сантехники и музыковеды, - отчего
все они с такой охотой брались помогать нам? По этому поводу я хотел бы
привести цитату из одной не опубликованной, а лишь записанной нами статьи,
которая, правда, не имеет прямого отношения к нам, а рассматривает
некоторые теоретические вопросы юриспруденции, но по аналогии может
кое-что объяснить в поведении наших добровольных помощников.
"Гражданину, не искушенному в общении с юристами, но обращающемуся к
ним в поисках справедливости, свойственно отождествлять закон с этими его
представителями; приписывать последним качества, присущие, по его мнению,
Закону..."
Мы не представители Закона - мы экстрасенсы, но, видимо, отношение к
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг