закончившийся рейс. Комиссия сочла нормальной и обстановку на корабле, и
то, что принято называть моральным климатом. На десятые сутки транспортник
пристыковался к базе, кольцевому спутнику Земли, вращающемуся на
стационарной орбите. Аварийная команда, закачав азот в поврежденный отсек,
загасила пожар и вскрыла сплавившиеся переборки.
Ландерс был в полном здравии. Легкая худоба только подчеркивала
мужественное выражение его лица, красиво оттеняемого белым, до голубизны,
воротничком свежевыглаженной рубахи. Он спокойно отложил книгу - это
движение не показалось нарочитым - и встал навстречу Антону.
- Здравствуй, Антон.
- Здравствуй! - Лосев пожал руку и уступил место бортинженеру. В углу
чисто прибранной каюты лежал Родион. Рядом стояла миска с водой. Пес,
положив голову на вытянутые лапы, смотрел в сторону и мимо. Антон присел,
погладил его по спине: под ладонью прощупывались позвонки.
- Здравствуй, Родька.
Пес покосился на него и отвел взгляд. Обычно от собаки веяло ощущением
покоя и дружелюбия, а доброму слову Родион всегда радовался, как это умеют
только собаки. Сейчас Антон воспринимал необычное для пса чувство тоски,
незнакомое ощущение обманутости. Он достал из кармана сверток с едой,
развернул, положил рядом. С губ собаки закапала слюна, но Родион не
шелохнулся.
- Ты что, Родька. Кушай! - жалостно сказал пилот.
- Принципиальный. - Ландерс убирал с полок книги. - Ничего, отойдет.
Лосев смотрел на собаку, слышал ровный, улыбчивый голос штурмана, и
странная, нелепая мысль рождалась, и он не хотел верить в нее, в дикую
догадку.
- Ландерс, вы что же, совсем не кормили собаку?
- Естественно, мне самому еды не хватало. - Ландерс обтер глянцевый
переплет книги и аккуратно положил ее в чемодан. - А с чего это вдруг на
"вы", Антон?
Пилот выпрямился. Что-то темное сдавило мозг и нахлынуло внезапно, как
взрыв. Серая пелена на миг притушила сознание, и для всех неожиданно в
каюте раздался звук пощечины.
Антон, потрясенный тем, что смог поднять руку на человека, смотрел в
ошеломленные лица бортинженера и ремонтников и не видел их, только белые
пятна. Он вышел, держа на весу ладонь, и слышал вслед растерянный,
захлебывающийся крик:
- Как ты мог, Антон! Ведь это только собака! Только собака!
АНТОН ЛОСЕВ
Программа меня удивила. Обычно от испытателя требуется установить,
насколько опытный образец соответствует техническому заданию, в каких
пределах выдерживаются рабочие параметры устройства, показатели
готовности, характерные неисправности, удобство обслуживания и ремонта и,
наконец, особые эргономические данные, то есть условия взаимодействия
человека с машиной. К программе, по которой должен был работать я,
техническое задание приложено не было, и, как мне разъяснили в ИКИ, это не
было недосмотром. Вообще, в ней вся техническая сторона была опущена, а
эргономике уделялось непропорционально большое внимание. Я говорю:
непропорционально большое, поскольку у нас, пилотов, свое отношение к
эргономике, точнее, у каждого свое. Я, например, терпеть не могу сенсорную
клавиатуру, мне нравится, когда мой палец ощущает сопротивление. Но это -
в скобках.
И еще. В программу были введены необычные условия: общаться с андроидом
я должен был не просто так, а весь предварительно облепившись датчиками. И
не только я, Родион тоже. Это было совсем непонятно, Родиона-то зачем?
Представитель института, коренастый крепыш с подходящим для него именем
Гриша Кемень, объяснил, что робот, конечно, будет любить меня, это само
собой, как не полюбить такого. А ИКИ хочет установить, как я буду
воспринимать роботову любовь. И вообще, как весь мой организм будет
реагировать, и те реакции надо оценить объективно. Тут я спросил, кто
здесь объект испытаний, робот или я? Робот или Родион? А объект испытаний,
ответил мне Гриша Кемень, это наши с Родионом эмоции. Что-то, помнится,
кэп Чернов несколько по-другому обрисовывал мою роль в этом деле. Там,
помнится, была фраза о пространстве, тоскующем без героя... Ну да ладно,
раз людям надо, значит, надо.
Гриша Кемень был чем-то сродни бурундучку Оське, потом я понял, что
главным в нем было - любопытство. Громадное, примерно как у целой сотни
Осек. Такое, выходит, он поле излучал. Родиону Кемень понравился, он ему
даже хвостом помахал и, беря с меня пример, тоже позволил обрить себе
голову под присоски датчиков. Но это было потом. А сначала нас пригласили
в Институт космических исследований, и мы долго шли втроем - я, Кемень и
Родион - по прекрасному нескончаемому лесопарку, в котором и располагался
поражающий воображение комплекс лабораторий и заводов ИКИ. Я давно здесь
не был, и меня удивило множество полуприрученных животных, обитающих
здесь. И Кемень обращал мое внимание то на телят зубра, то на семейку
пятнистых оленей. Оленята резвились рядом непуганно, а от оленихи исходило
беспокойство: ребята, не зарывайтесь, держитесь скромнее. Гриша вполне
квалифицированно рассуждал о воспитании щенков, поскольку за Родионом
увязался щенок боксера, месяцев трех от роду. Щенок, как и положено,
излучал невероятное дружелюбие и уверенность, что наконец нашел то, что
ему нужно: Родиона и меня. Он пристал к Родиону как репей и всячески
развлекался, кусал его за бока, опрокидывался на спину, показывая
беззащитное щенячье пузо, и тут же вскакивал с сопением и лаем. Родион
поглядел на меня: может, возьмем малыша, а? Вряд ли, ответил я, куда нам
сейчас, перед полетом. И мы с Кеменем прошли в демонстрационный зал, а
Родион остался принимать муки от щенка.
Андроид выглядел неплохо и сильно смахивал на одного из тех симпатичных
человекопохожих роботов, что действуют в мультфильмах. Этакий внушающий
доверие железный увалень, две ноги на рифленом пластике примерно
пятидесятого размера, две руки с толстыми локтевыми шарнирами и мягкими
четырехпалыми хваталками, тонкая шея без признаков кадыка, и на ней
шарообразная голова с вибриссами трепещущих антенн и выпуклыми линзами
широко расставленных глаз. Ушей нет, так, решеточки.
- Что он умеет?
- Все! - ответил Гриша Кемень и вручил мне листок, сложенный пополам. -
Кроме того, что здесь перечислено.
- Отлично, - сказал я и повернулся к роботу: - А как звать тебя, чудо
техники? И что, к примеру, ты будешь делать при мне, когда я сам все могу?
- Зови меня Боб, Антон. А при тебе я, к примеру, буду нянькой. И будешь
ты у меня как у Христа за пазухой, точнее, как за каменной стеной.
У Боба был глубокий баритон с теноровым оттенком и мягкой картавинкой.
И речь его мне понравилась, поскольку он сумел взять верный тон для первой
беседы. Я развернул листок.
- Знаете, Антон, - Кемень сбоку заглядывал в листок, - проще написать,
чего он не может.
Список неподсильных для Боба дел насчитывал всего три пункта.
Оказалось, что он не может впрячь в одну телегу коня и трепетную лань,
мышей не ловит, не может не вмешаться, когда обижают женщину. Я сразу
представил себе эту самую трепетную лань и решил, что смирюсь с первым
недостатком. Что он, голубчик, мышей не ловит, так это меня даже почему-то
умилило. И - на моем корабле нельзя было обидеть женщину за неимением
таковой.
Полагаю, что, пока я читал и обдумывал эту галиматью, на моем лице
ничего не отражалось, ибо я без труда уловил Гришины эмоции, которые можно
было бы сформулировать следующим образом: хотел бы я знать, обладает ли
этот грубиян чувством юмора? Желание оправданное, так как Гриша Кемень
должен был стать третьим членом экипажа, а ни меня, ни Родиона он совсем
не знал. Список недоступных для робота дел составил, конечно, Гриша, и это
меня порадовало, так как зануда такого не сочинит, а занудство - в полете
едва ли не самое противное из качеств, бедствие - хуже пожара.
Конечно, и робот мог быть подготовлен Гришей все с той же целью
приглядеться ко мне. Ну ладно, думаю, сейчас я тебя проверю, я тебя
подкузьмю, или подкузмлю, как правильно? Я тебе задам вопросик!
- А стихи ты, Боб, сочинять можешь?
- Чтобы профессионально, так не скажу, но чтобы совсем нет, так скорее
да! - ответил Боб.
- Тогда выдай что-нибудь такое-этакое, что-нибудь любовно-электронное.
Из жизни роботов.
Смотрю я на Гришу, а он и глазом не моргнул, робот же задумался на
секунду, очень естественно задумался.
- Вот, пожалуйста!
Здесь нет идиллий
одни лишь факты.
О! Вы включили
мои контакты!
Ты слышишь стоны?
То я ожила,
то электроны
бегут по жилам.
- Домашняя заготовка?
- Пардон! Разве такой вопрос можно предвидеть. Экспромт.
- Стихи не очень, - сказал Гриша Кемень. - Непонятно, как можно идиллии
противопоставлять фактам. Правильно было бы - иллюзии, но тогда пропадает
рифма.
- Да вы что, товарищи! - закричал Боб. - Разве ж можно ко мне подходить
с человеческими мерками!
Прежде чем упасть, я успел придвинуть кресло. В соседнем корчился от
смеха Гриша Кемень. Это обращение - товарищи - исключало какие-либо
подозрения в предначертанности поведения робота, оно было естественным и
адекватным обстановке.
Отсмеявшись, мы порешили, что на этом разминку можно закончить, и стали
втроем обсуждать обширную программу испытаний. Боб особенно напирал на то,
что мы с ним составим отличную человеко-машинную систему. А может быть, и
машинно-человеческую: в этом месте рассуждении глаза его опрозрачнились, и
со дна их проявилась мозаика фасеток. А Гриша Кемень высказал недоумение
по поводу того, что вот человеко-машинная система получила название
"эргатическая система", а животно-машинная никак не называется. А нужда в
таком названии, нетрудно предвидеть, скоро возникнет. Боб сказал, что
лично он готов сотрудничать с кем угодно и для него что человек, что
собака, все едино, а может, даже собака лучше, претензий меньше. Но пусть
я не волнуюсь, он приложит все силы, чтобы оправдать надежды. Ибо без
него, робота для дальних полетов, эти самые полеты и состояться не могут.
И мы с Кеменем его не стали разубеждать.
- Мое назначение какое? - разглагольствовал Боб. - Я должен освободить
тебя от монотонных и однообразных действий, чтобы ты мог отдать себя
решению интеллектуальных задач. И я тебя, будь спокоен, освобожу.
Робот проявлял себя как личность, и мне показалось, что это было
неожиданно для самого Кеменя, куратора-разработчика. Я пилот и в силу
этого знаком с автоматами различного назначения, но можно ли назвать
роботом даже самый многофункциональный автомат? Во всяком случае, в нашей
пилотской среде такое название не прижилось. Видимо, словом "робот" люди
со времен Чапека будут всегда обозначать нечто человекоподобное. В этом
смысле андроид Боб был воплощенный робот. Его разумное, ну пусть,
псевдоразумное поведение произвело на меня ошеломляющее впечатление. Хотя,
в конце концов, что есть разум? Кто усомнится в разумности моего пса
Родиона? Короче говоря, Боб меня потряс. И я не решился задавать при нем
вопросы, которые счел бы неделикатными в человеческом общении. Я дождался,
пока Боба увели.
Гриша Кемень держал паузу, и я не стал его томить.
- Ничего подобного я и представить не мог. - Мне хотелось сказать Грише
приятное, и не пришлось кривить душой. - Блестящая работа. И знаете, что
больше всего поражает? Голос! Говорящие автоматы сейчас на каждом шагу, но
Боб! Диапазон, модуляции, выразительность... Ваши акустики чудодеи. Однако
что-то я не вижу, не заметил в нем проявления любви ко мне. Где любовь,
спрашивается?
- Будет, - заулыбался Кемень. - Блок любви пока в него не вложен, но
место оставлено.
- Ну ладно. - Я смягчился. Откровенно, мне он и так хорош. Перетопчусь
без любви.
В ближайшие три месяца нам - Грише, мне и Родиону - предстояло создать
пусть и маленький, но слаженный космический коллектив. Предстояли
длительные тренировки, работа с программой, освоение новой аппаратуры,
контрольные записи наших данных в нормальном нашем состоянии и прочие
заботы, и несть им числа. Потому для экономии времени нам с Родионом
определили жить в ближайшем поселке, одном из многочисленных жилых
комплексов на территории ИКИ. Выделен нам был двухкомнатный коттедж, вроде
избушки на курьих ножках без особых удобств. Но мне было все равно, в нем
мы только спали, да на крошечной лужайке возле дома Родион по утрам
развлекал щенка, который упрямо и постоянно осаждал нас. Я понимал, что
малыш хочет поселиться в доме и тем самым обресть нас. И я препятствовал
его намерениям ввиду предстоящей разлуки. Впрочем, днем и на ночь щенок
куда-то исчезал по своим делам, и я не ощущал его присутствия, если в
неурочное время приходил домой.
С Бобом мы больше не виделись, с ним занимались робототехники. Но
впечатление от первой встречи во мне осталось. Позже я определил его как
чувство, возникающее, когда рассматриваешь шарж на самого себя. Дружеский
шарж.
Примерно за неделю до старта мы с Родионом вернулись в свое бунгало на
побережье - отдохнуть и прийти в себя. Гриша Кемень и Малыш, так я называл
этого бесхозного щенка, остались в ИКИ.
Потом мы прибыли на знакомый уже кольцевой спутник - базу космических
кораблей, и нас с Родионом взяли в оборот медики. Не знаю, сколько их там
было, толпа. От белых халатов было даже холодно, а Родион, непривычный к
столь пристальному вниманию, сник. С обритой головой, только ресницы да
белые усы торчали, он был до неприличия смешон, о чем, конечно,
догадывался. Иногда он подходил к зеркалу, вздыхал, и тогда я четко
улавливал: "Это я ради тебя на такое пошел!" Полагаю, я тоже не лучше
выглядел, хотя человек с бритой головой - более привычное зрелище.
Гриша Кемень и Боб прилетели раньше нас и успели освоить корабль,
знакомый мне до мелочей серийный транспортник на плазменной тяге. По
программе в экипаже обязанности бортинженера и штурмана были возложены на
Боба, он к этому был готов, он для этого был предназначен, он в этом деле
должен был проявить себя. Гриша Кемень как представитель
института-разработчика отвечал за робота и за аппаратуру контроля нашего с
Родионом состояния. Этой аппаратурой были заняты все свободные помещения
корабля, и на меня, непосвященного, это хаотическое нагромождение приборов
производило сильное впечатление. Что там будет с ними делать Кемень, меня
слабо интересовало, а у меня, капитана, по программе задание было
тривиальным - штатное обслуживание автоматической станции типа Гелиос на
Меркурии.
И еще мне пришлось настраивать себя на восприятие собственных ощущений
и эмоций, усиливать в себе свойства рефлексирующего интеллигента, в свое
время тупо и глупо обруганные сторонниками решительных действий без
опасений и сомнений. Помню это словечко - "закомплексованный", то есть
прислушивающийся к чужому мнению, сомневающийся в своих действиях,
способный копаться в своей душе. Так вот, я всегда был рефлексирующим, был
закомплексованным и ненавидел несомневающихся, прямолинейных и
самоуверенных. Откуда, вообще, это берется, когда тысячи принимают как
истину очевидную глупость, лишь бы она была звонко сказана. Ну, например,
- жалость унижает человека! Миф очевидный и один из самых вредоносных.
Сколько молодых и глупых сломали жизнь себе и другим, следуя этому мифу,
подавляя в себе естественное для нормального человека чувство жалости к
другому. Где уж тут кошку пожалеть, если любимого не жалко. На мой взгляд,
человека унижает проявленная к нему жестокость, ибо ставит перед ним
неразрешимый вопрос: принять ее как должное? - но это невозможно, ответить
тем же - немыслимо. Что сталось бы с человечеством, когда б люди перестали
сомневаться?!
Здесь, в этом полете, я старался по возможности умножить эти свои
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг