на состязаниях. Зета принялась учить Арпо правилам нашей жизни, он
перестал бывать на буйных кровопролитных пирах и даже выбросил из дому
дикарских божков. Родственники не простили князю такой "измены" и
однажды убили его, разгласив про несчастный случай на охоте. В
отместку за любовь ко всему греческому, племенные старейшины решили
похоронить Арпо строго по древнему обряду.
В условленный день, после долгих оплакиваний, князя одели, точно
на свадьбу: шапка с золотыми обручами, платье, расшитое фигурными
бляхами, браслеты, гривны - тяжелое красное золото, - и положили в
здоровенную яму. Туда же бросили оружие, лощенную варварскую посуду...
и, будто в насмешку, вазу со сценами из жизни Ахилла, которую князь
выиграл у нас на стадионе! А потом приволокли Зету. Говорят, она тоже
была одета, как невеста, но совсем не по-эллински, и вся осыпана
самоцветами... Она так кричала, бедняжка, увидев в яме роскошное ложе
- место своего вечного покоя! Вот уж кого, наверное, с особым
удовольствием обрекла на смерть князья родня... И полис ничего не смог
тут поделать. Зета была, по сути, продана чужеземцам. Молодая и
гибкая, она долго билась, срывала с лица платок; тогда ей перерезали
горло. Слугам, конюхам, поварам, охранникам Арпо дали выпить яду.
Музыканты, осушив чаши с отравой, продолжали играть, покуда не падали
корчась; самым крепким оказался флейтист. О, я представляю себе этот
задыхающийся голосок флейты над грудою мертвых и умирающих! Туда же,
в ямину, свалили убитых коней и собак.
Затем новый князь бросал первую шапку земли, и войско принялось
насыпать курган.
Под свежим холмом в десять локтей лежит бедная Зета, жертва
хитроумных расчетов наших властителей...
Боги всесильные! Я вдруг вообразил, как из торговых соображений,
в обмен на какой-нибудь кусок рыбного побережья, наши "отцы города"
выдают за варвара Мирину, и ясноокая моя нимфа покорно идет на ложе к
волосатому, пропахшему конским потом, вечно хмельному князьку... а
когда тому проламывают голову в пьяной драке, тоже бьется над ямой в
руках убийц!
Нет уж, этому не бывать! Мирина явно отличает меня от прочих.
Возможно, ее влечет мой образ - одинокого, далеко не юного, но
решительного и независимого мужчины, начальника моряков, жестоко
обделенного любовью, - она мечтательна и жалостлива; но полудетская
мягкость может заставить ее уступить обстоятельствам... Я должен
действовать немедленно, рисковать будущим нельзя! Отец посердится, но
отступать ему будет некуда.
Итак, во время нашего грустного застолья принял я окончательное
решение - добиться Мирины, и не откладывая. Чтобы немного рассеять
печаль, я рассказал две-три соленых милетских истории про глупых
мужей, распутных жен и проворных любовников, причем не смягчал
выражений. Мольпагор хохотал как безумный, Мирина же, хотя и нежно
розовела, но слушала с любопытством и удовольствием. Я счел это
хорошим знаком.
После обеда хозяин, отличавшийся слабым здоровьем, отправился
подремать, поручив меня заботам дочери. На мгновение кольнула совесть,
но я положил себе не отступать... Мы гуляли в перистиле. Проходя мимо
домашнего алтаря, где были расставлены статуэтки божеств и
чернолаковые чаши для возлияний, я как бы невзначай коснулся
изображения Афродиты. Помоги!..
Мне удалось навести разговор на искусство наших златокузнецов -
это было нетрудно, поскольку Мирину влечет все изящное. Она разом
загорелась желанием показать мне последние подарки отца и, уже не
колеблясь, отвела в свою комнату, святая святых девичьей жизни. Здесь,
как и в покоях несчастной моей Эвпатры, открылся мне тихий,
очаровательный мир эллинки. На высоких ларцах были расставлены
светильники, сейчас не горевшие. Вот большое бронзовое зеркало, перед
которым Мирина с помощью рабынь прихорашивается по утрам;
шкатулочки-пиксиды для белил и румян, низкие леканы с Душистыми,
маслами и притираниями, дорогие лекифы молочного или синего литого
стекла, бесчисленные пинцетики, ножнички, костяные гребни... Открыв
перстнем-ключом ларчик резной слоновой кости, хозяйка стала
раскладывать передо мною свои сокровища, и вправду немало стоившие
Мольпагору: кольцо из Афин, с летящей цаплей, вырезанной по голубому
халцедону; серьги - дивно отделанные золотые диски со львиной мордой
и подвешенными на цепочках крошечными амфорами; бусы из египетских
фаянсовых скарабеев, стеклянные, янтарные; браслеты с головами змей,
глядящими в глаза друг другу: стефану - венец из тонких кленовых
листочков...
Я слушал ее лепет, внушая себе: сейчас - или никогда! Холодный пот
выступил у меня по всему телу, голова кружилась. Если теперь все
испорчу, не видать мне Мирины до конца дней... хуже того - а ну, как
закричит, созовет рабов?! Мольпагор имеет полное право убить меня в
собственном доме за оскорбление чести дочери, и суд оправдает его.
Желая показать мне, как очередная, с нечеловеческой тонкостью
выкованная серьга сочетается с ее маленьким ушком, Мирина приблизила
лицо к самым моим глазам. Опьяненный ее близостью, запахом благовоний,
я неожиданно для себя поцеловала любимую в висок, а затем припал к ее
губам. Она как-то удивленно, по-птичьи, пискнула, но не отстранилась
- наверное, ждала... Возбужденный начальным успехом, я поцеловал ее
уже по-настоящему, и Мирина неумело, но страстно ответила. Тогда я
схватил ее на руки и понес к ложу, застеленному сине-красным ковром.
Мирина билась, отталкивала меня, даже царапала, но не пробовала
кричать, а только повторяла мое имя: "Котис... Котис..." Когда я стал
отстегивать фибулы, она лишь кротко вздохнула и отвернулась.
Богиня видит, я постарался быть как можно более деликатным, но без
крови дело все-таки не обошлось, и Мирина сказала с деловитостью,
неприятно поразившей в такой миг, пробуя пальцем алые пятна на хитоне:
- Надо было отбросить его подальше.
Я подумал невольно - не было ли это все подстроено? Не нужен ли я
зачем-нибудь в зятья Мольпагору?.. Но милая так славно меня обняла,
уткнулась носиком в ямку под шеей и прошептала:
- Долго же ты раскачивался, все-таки...
- А ты что, привыкла к другому?
Она отпустила меня, перевернулась на живот и шаловливо заболтала
ногами.
- Не знаю, кем ты меня считаешь, - легкомысленной особой,
наверное... Я совсем не то имела в виду, что ты подумал. Просто все
очень торопятся к развязке, хотят всего в первый же день. А я так не
хочу, и потому редко с кем у меня выходили нормальные встречи.
- Знаешь, у женщин бывает психология двоякого рода, - сказал я,
доставая с пола сигареты. - У одних девичья, у других женская. Зависит
от воспитания, от темперамента... Дамы с девичьей психологией считают,
что отношения с мужчиной венчаются постелью; они сами себя превращают
в вещь, в ценный приз, которого надо добиваться. Женщины второго рода
уверены, что отношения надо начинать с близости, а тело - только
инструмент... Ей-богу, это мудрее: вопросы секса не приобретают
болезненного характера, не заслоняют все остальное!
- Ты рассуждаешь типично по-мужски, - заявила Арина, отбирая у
меня сигарету и прикуривая от нее. - Что же я, должна со всеми, кто
мне хоть немножко понравится, в первый же день ложится в постель?
Проверила - не подходит - следующий!..
- Мысль интересная, - сказал я. - Чур, я в очереди.
- Если будет очередь, так не будет тебя! - пожалуй, серьезнее, чем
следовало бы, сказала она, и мы разлили по бокалам остатки
шампанского.
Та, первая наша тесная встреча произошла на квартире моего
приятеля-художника; сам я живу в гостинке еще с одним офицером и
водить к себе практически не могу... Отдохнув и вместе выкупавшись в
ванне (Арина видела такую сцену во французском фильме и захотела ее
воспроизвести), мы сошлись на том, что сидеть в комнате и смотреть
телевизор - скучно. Милая моя вспомнила, что видела афиши возле Дома
моряков - грандиозное видео-диско-шоу, аукцион, буфет и всякое такое.
- Так там же, небось, одни малолетки, - сказал я неуверенно. -
Митинг в обезьяннике и мордобой на выходе.
- А мы, что ли, очень старые? Я и всего-то дважды замужем была...
В крайнем случае, кто-нибудь ко мне пристанет, и ты набьешь ему лицо.
Сам, без торпед и ракетной установки. Слабо?
Ей не пришлось долго меня уговаривать, и мы отправились на
видео-диско-шоу.
Дом моряка, нормальный дворец культуры, со всеми положенными
многопудовыми рельефами на стенах, изображающими повседневный подвиг
одинаковых, как яйца, матросов, с мозаичными, дорогого дерева, вдрызг
исцарапанными полами, бархатными креслами-пылеуловителями и
единственным крошечным буфетом, - Дом моряка был переполнен до краев,
и полнота эта казалась зловещей, точно шабаш. Стада подростков и
"надцатилетних", в основном знакомых между собой, праздно бродили с
этажа на этаж: никто явно не курил, но синие волокна дыма плавали
повсюду, никто не пил, однако то и дело толпу раздвигала какая-нибудь
нетвердо шагающая юная личность с бессмысленным взором и запахом
перегара. Я заметил, что мало-мальски привлекательные девочки являлись
только в окружении "своих" парней, причем вели себя подчас наглее и
матерились громче, чем их спутники. Лишь дурнушки и перестарки скромно
ходили "шерочка с машерочкой" в своих переливчатых импортных платьях,
в узорных колготках и рейтузах, несмотря на жару, и ждали, кто бы к
ним приклеился.
Выстояв изрядную очередь, напились мы скверного кофе, который
краснолицая буфетчица буквально швырнула нам, расплескав, - а затем
поднялись на второй этаж, где имела состояться концертная программа.
Зал опять-таки был как зал: громаден, ибо всегда нам, при нашей
нищенской и саморазорительной "экономии", казалось проще выстроить
один клуб на тысячу мест, вечно пустующий, чем двадцать уютных и
разноликих клубов по пятьдесят мест в каждом, - зал с мелкой и плохо
освещенной сценой при помпезном занавесе, с хрипатыми динамиками,
поминутно вырубавшимися микрофонами, в которые исполнители щелкали
пальцами и томно шептали "раз, два..."; с неуклюжей пародией на
светомузыку и громкой возней за кулисами, где постоянно что-то падало.
Подростки шлялись взад-вперед по рядам, наступая нам на ноги, а после
выключения света закурили все разом.
Увы, концерт оказался достойным зала. Конферансье, похожий на
разбитного мелкого кооператора, громогласно представился: "Лауреат
всесоюзных конкурсов Виталий Козий... Не слышу аплодисментов!"
Аплодисменты он выжимал из зала внаглую, не применяя даже бородатых
эстрадных шуток, а просто канюча: "Ну, как вам понравилась эта песня?
Не слышу! А ну-ка, похлопали дружнее! А почему эта половина зала так
плохо аплодирует? А ну, посоревнуемся!.." Гвоздем программы, очевидно,
считался ансамбль затрапезно одетых и не слишком мастеровитых
молодцев, кои горланили, рвя струны, песни из популярного
телерепертуара, почему-то в основном посвященные флоре: "белые розы",
"розовые розы", "лилии" и т.п. Пели много и оглушительно, заслоняемые
скачущими перед сценой, впавшими в раж зрителями, когда же вразвалочку
уходили отдохнуть, помост ненадолго занимали скверно подготовленные
мимы - сотая бледная перепечатка Марселя Марсо. Никому не известный
графоман, представленный, как "писатель-сатирик", читал монолог, не
менее злобный, чем у нынешних корифеев, но куда более косноязычный и
пошлый. Прыгали недокормленные девочки в сапогах и купальниках,
знаменуя эротическое раскрепощение. "Вторая слева хорошенькая", -
сказала Арина, сочувствующая всему жалкому и убогому. Я хотел было
уйти после халтурного шаржа на брейкданс - кривлявшийся в нем с
молоденькой партнершей мужик, бывший хирург, бабник самого грязного
толка, был мне слегка знаком. Но конферансье, наконец, объявил
аукцион, и Арина решила потерпеть.
Надо отдать справедливость ее вкусу: как только выяснилось, что
предметом продажи являются полосатые "семейные" трусы и что надевший
их напоказ жирный музыкант собирается при всех оголиться, дабы вручить
трусы аукционисту, - Ариша рывком встала и, натянутая, словно тетива,
пошла вдоль ряда, отдавливая ноги малолеткам и не слушая их ругани. С
большим облегчением я тронулся следом.
Выяснилось, далеко не все пришедшие наслаждались концертом. В фойе
первого этажа работали два "видика": один показывал очередную
тошнотворную историю о разложившихся мертвецах, бегающих за визгливыми
блондинками, другой крутил столь же тривиальную "клубничку",
посвященную квартирным похождениям молодого смазливого не то
электрика, не то сантехника.
Публика тыкала и отпускала сальные реплики. В одном углу, конечно
же, назревал конфликт: кто-то кого-то "обидел", и вот уже девочки
держали за руки пятнадцатилетнего двухметрового бугая с кровью на щеке
и безумными глазами, хрипевшего: "Всех порежу, козлы!.."
Мы вышли на воздух, и сразу стало легче. Огни фар весело мчались
вокруг темной площади, влажной после недавнего дождя; из-под склонов,
покрытых садами, через ступени крыш доносилось свежее дыхание моря.
Этажи огромной гостиницы напротив сверкали окнами, на балконах
слышались говор и женский смех.
- Зайдем в бар? - предложила Арина, безошибочно ловя мое
состояние. Мне действительно нестерпимо хотелось выпить, и мы
повернули к гостинице.
Для швейцара, бывшего моряка, моя офицерская форма служила
пропуском; растолкав все тех же малолеток, тщетно рвавшихся к
спиртному, он взял под козырек, и мы с Ариной прошли в храм
наслаждения.
Рысьими глазами окинув бар, милая моя сразу обрела за угловым
столиком своего приятеля, физика-теоретика Бориса Алцыбеева. Арина о
нем не раз вспоминала, и с такими похвалами его талантам, что я чуть
ли не ревновал. Право, когда мужчина влюблен, ему хочется, чтобы
возлюбленная замечала только его достоинства, - эгоистично, глупо, но
факт. Борис тоже был не местный и также работал в экспедиции, но,
разумеется, не археологической. Вместе с коллегами - москвичами,
ленинградцами - он исследовал некую физическую аномалию, недавно
возникшую у наших берегов. Подробностей я не знал, но похоже было, что
само пространство повело себя необычным образом, и элементарные
частицы вместо того, чтобы проделывать свои от Бога предписанные пути,
обрывали бег и проваливались в никуда, а затем ниоткуда выныривали...
Борис тоже издали заметил Арину - она у меня эффектная, хорошего
роста, с выгоревшей добела непокорной гривой при медном загаре...
Физик привстал, махая рукой - был он уже изрядно хмелен. Коренастый,
с изрядной седеющей бородой и сухим скуластым лицом, Алпыбеев совсем
напоминал бы своих воинственных татарских предков, если бы не смешные
круглые очки.
Нас познакомили. С Борисом сидел его товарищ Филипп, лысеющий и
худосочный, кажется, инженер, ответственный за приборы, - почти что
без речей, ворочать языком ему уже было трудно. Алцыбеев, не тратя
времени, выдернул чуть ли не из-под кого-то стулья для меня с Ариной,
затем распихал очередь у стойки и "в добавление к заказу" взял еще
бутылку коньяка. Мне понравилась его ордынская решительность, а после
вторых ста граммов стал симпатичен даже упившийся до святости Филипп.
- Что делается с нашим пространством. Бор? - спросила Ариша,
закурив и подперев щеку кулачком. Расширенными неподвижными зрачками
глядела она на ритмично мерцавшую электросвечу - такие стояли на
каждом столике, имитируя старинный уют. - Может быть, это конец?
Совсем конец?
- Конец, - неожиданно четко сказал Филипп. Борис отмахнулся от
него и ответил:
- Черт его знает, ребята... Вроде бы, с антропогенной
деятельностью это не связано. Не может быть связано. Мы еще не такие
сильные...
- Борис, ты не прав! - сказал Филипп, лукаво улыбаясь и грозя
пальцем, но, получив от друга предложение заткнуться, сразу сник и
принялся развозить по столу коньячную лужу.
- Мы-то, наверное, и не такие, но... Может быть, зло, которое мы
творим, вызывает ответ? И начинает сбываться кара? - настойчиво
спрашивала. Арина.
- Ну что за разговор, девочка... Ответ, кара - чьи?!
- Не знаю. Бога, Вселенной... Сколько катастроф за последние годы!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг