праздник не умер, он лишь стал кротким и задушевным, словно кулачный
боец, после ярости боя смывший пот и кровь и явившийся на свидание к
возлюбленной...
Меж светлых стволов, под густыми темнеющими кронами, над ясной
морской далью слепо улыбались на постаментах белые хариты и нимфы. Под
ласковое журчанье сиринксов кружил на поляне девичий хоровод, поодаль
- другой... Мирина не участвовала в танцах, рядом с нею не было
подруг. В полном одиночестве сидела она у засыпанного цветами
маленького жертвенника, опершись на изогнутую спинку скамьи, и
смотрела на море. У любой другой эта поза, наверное, выглядела бы
нарочитой, - только не у Мирины. Красивее женщины я в жизни не видел -
Эвпатра считалась моей нареченной с детских лет, о том договорились
отцы наши, и любовь к ней выросла из привычки; но в глубине души я
всегда стыдился ее непритязательной внешности... На Мирине был наряд,
приличный дочери богача: кремовый аттический пеплос с отворотом
наперед, заглаженный мелкими складками, поверх него - легкий голубой
гиматий, отброшенный за спину, с концами, сколотыми на плечах. Волосы
она подобрала пучком и обвязала красной лентой, надо лбом поблескивала
тонкая диадема, в ушах качались ажурные трехбусинные серьги. Считая
изящные наплечные фибулы, то были все украшения Мирины - какой
благородный, истинно эллинский вид! Она с первого взгляда выигрывала
перед большинством наших богатых девиц, привыкших обвешиваться
варварским золотом и носить разом по десять перстней.
Честно говоря, я не сразу узнал Мирину - просто залюбовался
чудесной девичьей фигуркой на фоне заката, линией гладкого плеча,
высокой чистой шеи, нежно-выпуклой щеки... И, лишь подойдя вплотную,
убедился, что передо мною дочь Мольпагора, владельца самых больших
виноградников в хоре, человека чуть менее богатого, чем наш
градодержатель Парфенокл. Когда уходил я в прошлое плавание, вести
хлебный караван, была Мирина еще вовсе галчонком, угловатым и
взъерошенным, - за полгода похорошела дивно, преобразилась из
подростка в юную богиню.
Она меня узнала сразу же - я бывал у Мольпагора по делам, как
начальник конвоя торговых кораблей. А узнав, заговорила с удивительной
легкостью, непринужденно, точно с давним другом. Милая девочка!
Праздник Афродиты вышел в этом году хуже, чем в прошлом, потому что
прошлогодний виноград от дождей уродился кислым; зато один купец
привез отличные сласти из Милета, в том числе любимые Мириной фрукты,
сваренные в меду; и еще он привез какой-то прозрачной ткани, расшитой
цветными нитками, и Зета, дочь Главкия, уже сшила себе из нее хитон,
чтобы все видели, какие у нее складки на боках... Слушал я эту славную
детскую болтовню и внутренне терзался: неровня, неровня я ей, хоть и
свободный, полноправный полит, и хорошего рода; даже если протянется
между нами волшебная ниточка, Мольпагор на порог меня не пустит...
- Что это ты загрустил? - вдруг спросила она. - Загоняли тебя
сегодня, бедненький?
Я действительно думал в этот момент о печальном - кварталах
древнего города, разрушенных обстрелом. Вскоре после учений приехал я
туда - и увидел страшную, выпотрошенную землю... С песком и диким
камнем были смешаны обломки тесаных плит, черепиц, осколки глиняной
посуды. Я подобрал серебряную почти неповрежденную монету: на одной ее
стороне вроде бы угадывалась женская голова, на другой - стройное
животное, как будто олень. Услышав вопрос Арины, я молча вынул денежку
из кармана и подал ей. Повертев мою находку, Ариша сообщила мне, что
это драхма из города Горгиппии, и на реверсе ее действительно олень,
а на аверсе - богиня Артемида. У каждого полиса было свое
божество-покровитель... Моя возлюбленная спросила, со свойственной ей
внезапной и острой чуткостью:
- Оттуда?
Мне оставалось лишь кивнуть. Арина нередко меня удивляла:
вообще-то простоватая и даже наивная, из рабочей семьи, порою она
бессознательно постигала такие сложные вещи, которые и столичным
утонченным девицам были бы недоступны... Я уже говорил, что вырос
один, среди книг, и мать всячески поддерживала мою тепличную
беззащитность, мою хрупкую, ранимую замкнутость, которую она считала
непременной принадлежностью "воспитанного мальчика". Только мореходное
училище частично выбило из меня эти качества. Но матушка, даже когда
я стал офицером, старалась хотя бы советами хранить меня от
"огрубения". Особенно часто повторяла она следующую проповедь: "Если
будешь серьезно встречаться с какой-нибудь девушкой, думать о браке,
помни - никаких мезальянсов! Твоя избранница не должна уступать тебе
культурой. Вы должны быть одной породы. У тебя за спиной пять
поколений интеллигентов, морских офицеров, юристов, священников, -
пусть у нее будет не меньше! Иначе - несчастье. Ты не достучишься до
дикой, примитивной души, закованной в предрассудки. Или эта особа
станет твоей рабыней, что, поверь, быстро прискучивает... Сейчас ты,
может быть, меня не поймешь, но не дай Бог тебе самому убедиться.
Страшная ошибка интеллигента - вера в "простоту", в какое-то
мистическое обновление через союз с "дочерью природы"... Знаешь, как
порою дворянин женился на крепостной крестьянке? Ах, юность, ах,
свежесть, ах, чистота! А дочь природы еще на свадьбе начинала
обжираться деликатесами, затем - наряжаться без ума, без меры,
капризничать, помыкать слугами, путаться с кучером или лакеем... О
нет, мы не баре, они не крепостные... Наоборот, они - хозяева страны,
а мы... Но тем больше пропасть, Костик, тем непреодолимей!".
Я не принимал всерьез таких поучений, но все же не мог не
задумываться... И жизнь как будто подтверждала слова матушки. Сходясь
с девушкой из другого общественного класса, я нередко чувствовал,
насколько сильно взаимное непонимание; иногда просто пугала дикарская
неуправляемость партнерши... Но вот, познакомившись с Ариной, я -
после опасений, длившихся около месяца - постепенно понял, что ни одна
женщина до сих пор не давала моей душе такого уюта, такого ощущения
покоя и уверенности... Ариша, не прочитавшая сотой доли того, что я,
часто оказывалась и мудрее, и крепче меня, "интеллектуала", супермена,
повелевавшего торпедами и глубинными бомбами; она становилась доброй
советчицей, и утешительницей, и надежным плечом... Так у нас всегда,
со скифских временен здесь ни при чем интеллигентность.
- Значит, оттуда?..
Я кивнул. Арина взяла меня под руку, хотя вообще-то не любила это
делать, и просунула пальцы в мою ладонь. Мы как раз спустились по
лестнице с Большой Приморской на старый участок набережной, где над
опорной стенкой из желтого ракушечника дремлют особняки с "античными"
портиками; их трещиноватые фасады увиты плющом и лозой, а из дворов
выхлестывают олеандры. Я очень люблю это место, и Ариша тоже. Но тоска
одолела, и я, ностальгически поглядывая на дореволюционную красоту,
заговорил о том, каким беспощадным стал мир и как легкомысленно мы
рушим тысячелетние ценности.
- Лучше не надо об этом, - перебила она. - Все равно ничего не
изменишь... Давай я расскажу тебе о моем сегодняшнем погружении!
Колдунья моя Арина: заговорила, зажурчала, и через пару минут
отлегло у меня от сердца.
Дело в том, что она не просто археолог, - археолог-подводник.
Окраина древнегреческого города за две с половиной тысячи лет ушла на
дно, сделалась частью нашей огромной черноморской Атлантиды. До сих
пор Арина ныряла с аквалангом, но в последнее время экспедиции, а
значит - лично ей стали частенько предоставлять батискаф "Тритон".
"Тритон" - наша, военная машинка, он принадлежит морскому погранокругу
и недавно был вполне секретен; оказывается, и адмиралов порою можно
укатать...
Что ищет Ариша на богатых жизнью прибрежных отмелях? Прежде всего,
она выполняет плановую работу: определенный участок дна должен быть
обследован, описан, сфотографирован и нанесен на археологическую
карту. Но кроме того...
Настоящий археолог роется не только в земле, но и в книгах, и в
живой памяти народной. Не так давно, работая в библиотеке, Арина
наскочила на статейку в каком-то "Журнале любителей старины", частном
издании начала века. Там писалось, со слов местных приморских
сказителей, что в пору расцвета "нашего" полиса жители его заказали
великому афинскому скульптору статую богини-покровительницы города,
Афродиты Навархиды. Заказ был выполнен: из далеких Афин через два моря
привезла посланная триера чудесное изваяние, красотою превосходившее
все статуи мира. Но у самого входа в родную гавань завистливая сестра
Афродиты - Афина ударила корабль своим неотвратимым копьем, разбила и
триеру, и мраморное диво. По другой версии легенды, налетел на судна
ужасный огненный корабль, посланный Посейдоном по просьбе грозной
племянницы. Так или иначе, обломки статуи пошли ко дну и по сей день
покоятся во владениях Колебателя Земли.
По классическому примеру Шлимана, Арина предположила, что в сказке
живет зерно истины. А предположив, поверила во весь размах своей
сдержанно-страстной души. И теперь, осматривая дно, все время ожидала:
не покажется ли среди серого ила, не мелькнет ли в чащах коричневой
зостеры совершенная кисть руки? А может быть, и пленительно-юное лицо
глянет сквозь двадцатичетырехвековой сон?..
Аппарат "Тритон" бело-красен, толстобок и обтекаем, словно
гигантский тунец. У него два корпуса - в наружном легком скрыт
бронированный шар для экипажа, - мощная аккумуляторная начинка и
прозрачное, но отменно прочное носовое забрало. "Тритон" нашпигован
приборами, есть в нем и чувствительный сонар [*], и телекамера, а
главное - два манипулятора, две стальных руки, управляемых через
компьютер, для взятия донных проб и предметов. Он может погружаться на
большую глубину и лавировать у самого дна, пусть даже среди скал.
-------
* Сонар - локатор, действующий в воде на принципе приема отраженного
звука.
-------
Арина очень любит момент спуска под воду, когда разжимаются
захваты подъемного крана и батискаф падает в зыбкую, зеленовато-желтую
полутьму. Уходит прочь китовая туша судна-матки, плавучей базы
археологов. Высоко над головой подергивается, морщится блестящая кожа
моря, и вместе с ней гримасничает солнечный диск.
В который раз, спрятав дыхание, Арина следит, как вокруг
опускающегося "Тритона" трепещут и меняются краски моря. Красные лучи
проникают неглубоко. Скоро самые пестрые, радужные рыбы начинают
казаться черными и серыми. Вода из салатовой становится густо-зеленой,
потом зелено-синей, черно-синей... В световом коридоре от прожектора,
в круге, бегущем по бессолнечному хаосу, снова проблескивают чистые
цвета. Даже бурые космы цистозиры, затопившие весь видимый простор,
необычайно живописны. В чаще блестят, как новенькие монеты, мириады
рыбок - и вдруг взмывают дождем серебра, падающим навстречу. Глыбы
сплошь обросли чешуей раковин. Здоровенная рыбина улепетывает по
тропинке среди волнующейся морской травы. Самая настоящая тропа. Кто
ее проложил?..
Дальше, дальше! Сонар начинает подавать высокие мелодичные гудки,
они звучат тревожно. Аппарат буквально ползет. Справа и слева вдруг
сгущаются в полутьме громоздкие темные силуэты. Они непохожи на скалы,
на обкатанные морем ноздреватые валуны. Вот в длинной зазубренной
стене открывается дверной проем, сквозь него текут на свет рыбьи стаи.
Вот - ступени широкой лестницы, разбитая колонна. Круглый выступ: слои
кирпича и булыжника...
Арина просит водителя остановиться и зависнуть над развалинами
обширной усадьбы. Проверив вентили баллонов и натянув маску, она
садится на корточки в тесном выходном шлюзе и ждет, покуда камера
наполнится водой. Еще секунда, другая - и Афиша гибкой водяной
ящерицей устремляется прочь от батискафа. К ее поясу пристегнута сетка
для находок. Водитель присвечивает прожектором. Обследовав заросшие
плиты двора, Арина зажигает свой фонарик и, помахав рукой, исчезает
внутри дома...
Боги святые, какой прекрасный дом оказался у Мольпагора!
Приходилось мне бывать и в жилище первого нашего богача Парфенокла -
но там просто бьющая по глазам, наглая роскошь, позолота и
драгоценности напоказ. Так, говорят, живут персидские сатрапы... А
здесь повсюду царствовала мера. Дом этот предназначался для утехи
глаз, для радости душевной и телесной.
Домашний раб встретил меня у ордерных ворот, точно снятых с
небольшого изысканного храма, но вделанных в стену из грубых, могучих
плит. Хорошо было защищено богатство Мольпагора, только резной фриз
попортили Гнуровы молодчики, наверное, в бессилии швырявшие туда
копья. На калитке красовалась надпись: "Тут живет счастье".
Раб провел меня через комнаты, казавшиеся пустыми, - так мало в
них я увидел мебели. Искусные художники сделали жилье богатым и
праздничным без лишних расходов, написав на стенах каменные квадры,
цоколь из пестрого мрамора. Как бы прячась в нарисованных нишах,
стояли узорчатые лари для одежды, трехногие столы на львиных лапах,
стулья с завернутыми назад утиными головками.
Хозяин ожидал нас в перистиле, обнесенном тонкой двойной
колоннадой. Виноград и плющ вольно вились по колоннам, бородами свисая
с карниза. Двор был вымощен галькой, окрашенной в разные краски, среди
нее цвели на островках чернозема магнолиевые деревья, а посередине бил
рукотворный ключ, и рябь в квадратном бассейне колебала отражение
бронзового Персея с головой Медузы. Для тех, кто хотел здесь отдохнуть
или предаться размышлениям, поставлены были в тени дубовые скамьи.
- Хайре, - сказал я, церемонно поднимая руку, но Мольпагор подошел
и обнял меня, точно близкого знакомого. Позднее я узнал, что Мирина
правила в доме, словно царица, после смерти матери, и для отца любая
ее прихоть была священна. Я друг дочери - стало быть, желаннейший
гость для отца.
Скоро из-за колонн совсем по-девчоночьи выбежала она... Светлая
Афродита, за что Ты послала мне такую отраду? Не иначе как заранее
ободряя меня перед плаванием, предпринятым в Твою честь. Чтобы все
время знал я и помнил - дома ожидает меня Твое живое, прелестное
воплощение... Одета вроде бы по-домашнему, но вся - сплошной соблазн.
Легкий хитон с оборками расшит по белому букетиками полевых цветов и
мотыльками, волосы вьются в беспорядке, словно бы наспех подхваченные
заколками над высоким гладким лбом. ("У меня мужской лоб", - притворно
дуется Мирина, и я каждый раз должен расхваливать ее красоту.)
Подавляя в себе отчаянное желание тут же, при отце, схватить ее в
объятия, шутливо здороваюсь.
Мирина самолично следит за приготовлением блюд на кухне - ее никто
не заставляет, она сама любит возиться с хитроумной стряпней,
потчевать отца и гостей, которые в этом доме не переводятся. (Еще бы,
одна из самых богатых невест города!) Она объявляет, в расчете на
буйный восторг, что ждет нас сегодня к обеду: паштет из телячьей
печени с трюфелями и миндалем, цыплята, фаршированные желтками,
баранина, жаренная на костре по-варварски, а на сладкое - ягоды и
орехи в вине. Впрочем, с винами у Мольпагора никогда заминок нет,
погреба его едва ли не более известны в полисе, чем дочь.
Ополоснув руки в лутерии, мы возлегли за обед. Рабы выдвинули
из-под наших лож низенькие трапедзы и принялись расставлять на них
блюда. Меня снова поразило, насколько свободна была Мирина в доме
своего отца: в иных семьях даже старший сын не посмел бы столь вольно
пировать и беседовать с гостями. Конечно, женщины понтийских колоний
вообще живут вольготнее, чем эллинки в метрополии; таково влияние
варваров, где девицы участвуют в войне, а матери семейств могут порою
заседать со старейшинами. Но положение Мирины - даже здесь
особенное... Однако, поразмыслив, решил я, что беды нет. Ласка
человеку на пользу. Не зная запретов, какая веселая, чуткая, славная
выросла девушка!
Близилась годовщина ужасной гибели Эвпатры, мы плеснули из
канфаров немного вина подземным богам. Мирина всплакнула, а затем
рассказала мне страшную новость, которой я не знал, вечно околачиваясь
то в море с караванами, то на верфи. Оказывается, два дня назад не
стало ее лучшей подруги Зеты, дочери Главкия. Зету еще в начале года
выдали за варварского князька Арпо, родича Орика. С нашей стороны это
был ход для выгоды полиса. Главкий - старший из номофилаков и человек
очень влиятельный; князек же обожал греческие обычаи и всегда ходил к
нам поучаствовать в играх. Был он ловкий, сильный, часто брал награды
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг