разбежаться из рыночных рядов; тут и там вспыхивали подожженные
стрелами навесы, метался перепуганный скот, топча рассыпавшиеся плоды
и обрушивая пирамиды новеньких горшков.
Все же посыльные стратега сумели собрать кучку гоплитов, и те
переняли нападавших у самой священной рощи. Варвары не знают боя на
больших копьях, а стрелы отскакивают от щитов и доспехов. Поэтому
нашим удалось придержать Гнуровых разбойников; но тем временем другой
отряд выбил-таки полусгоревшие ворота и, гоня перед собою Андромена с
его подручными, захватил подворье храма, а затем ударил гоплитам в
тыл.
Сам я тогда находился в военной гавани, следил за тем, как смолят
и конопатят мою триеру. Город наш - морской союзник Афин, и мой
корабль едва вырвался из позорной ловушки под Эгоспотамами... Позже
соседи рассказывали: Эвпатра, которой оставалось два месяца до родов,
заслышав крики и увидев клубы дыма, - сначала возле Северных ворот,
потом все ближе и ближе, - забилась в самый дальний угол гинекея; рабы
заперли все двери, вооружились кто чем смог и собрались в перистиле
под водительством Псиакса, моего семнадцатилетнего шурина.. Бедняга!
В мое отсутствие он был единственным свободным мужчиной в доме.
Думаю, побоище возле храма Афродиты кончилось бы полным
истреблением наших, если бы не подоспели воины Орика. Враги были
оттеснены и, пробиваясь к окраине, по дороге мстили горожанам...
Роковую ошибку сделал я, выстроив по просьбе Эвпатры это беззащитное
жилище, окруженное садом и виноградником, вместо того чтобы поселиться
с родителями жены в неприступном хорионе! Какие душевные муки, должно
быть, испытала моя несчастная супруга, когда вылетели из чадной копоти
наездники - низенькие, жирные, как все мужчины в этом племени, с
сальными космами до плеч, обвешанные оружием и золотом! У некоторых
болтались на шее свежеотрезанные головы горожан, и у всех кони были
покрыты высушенными человеческими кожами.
Псиакс упал первым, разрубленный почти пополам. Рабы бросили дом
на произвол судьбы и попытались спрятаться в лозах - что, впрочем, их
не спасло... Не знаю, как погибла Эвпатра. Обгоревшее тело ее нашли
только на следующее утро среди пепла и углей.
Я подоспел к позднему вечеру ужасного дня. Стоял над необъятным
пепелищем, не зная, что делать, куда бежать. Благодетельное оцепенение
спасло меня тогда от потери рассудка. Помню, как роскошно пылали
старые тополя на углу, над общественным колодцем. А бочарная лавка
Стенида, полная сухого дерева, прямо-таки изображала вулкан,
выбрасывая столбы ярко-оранжевого или иссиня-белого пламени. Жар от
него достигал меня, искры сыпались на волосы; я не трогался с места.
Ух! Столб повыше прежних, гнойно-багровый, взметнулся, крутя
обломки тлеющих досок, разбрасывая вырванные с корнем кусты. Ракета с
"Зоркого" безупречно накрыла цель, только ямина дымилась на месте
деревянных щитов, обозначавших "дот".
Мы тогда стояла на брандвахте неподалеку от входа в залив, и я мог
наблюдать весь ход учений.
Как положено, высадке предшествовала основательная огневая
подготовка; выходя на позицию, корабли расстреливали береговые мишени.
Ширкая полосами тугого дыма, срывались с палуб ракеты; сотрясались
частым лаем скорострельные артустановки, угрюмо бухал главный калибр.
В дыму и пыли с моря пикировали звенья бомбардировщиков.
Я наблюдал с мостика, как вместе с сооружениями условного
противника метр за метром взлетает на воздух прибрежная местность:
луг, покрытый синими цветами, кудрявые рощи акаций... Двадцати минут
не прошло - зеленая цветущая гряда обратилась в изрытую кратерами,
ржаво-коричневую пустыню.
Когда же, по соображениям начальства, противодесантная оборона
была в основном подавлена, вперед выдвинулись минные тральщики,
прокладывая коридоры для подхода основных сил понеслись катера на
воздушной подушке с группами разграждения... Наконец, между рядами
буев, пошла первая волна высадки. Громко шлепая, откидывались на
мелководье аппарели десантных кораблей. Из трюмов, неукротимо рыча,
выкатывались танки с жадно протянутыми хоботами; бежали пятнистые
солдаты, комариным звоном дрожало "ура"...
Учения всегда оставляют у меня двойственное чувство. С одной
стороны, мне как военному радостны четкость и слаженность действий,
например, флота и сухопутных войск; кружит голову, как шампанское,
стихийная мощь современной боевой техники. Просто мальчишеский азарт
охватывает, когда вижу в специальном фильме, как новенький самолет на
бреющем выпахивает бомбами и ракетами котлован, куда можно было бы
спрятать квартал небоскребов. Вместе с тем, сразу после подобных
восторгов приходит стыд, вернее, чувство возмущения самим собой:
Господи, да чему же ты радуешься, вандал?! Тому, что, как говаривал
Дон Кихот Ламанчский, благодаря пороху "рука подлого труса может
лишить жизни доблестного кабальеро"?..
Нет, право, я мало подхожу для роли офицера, хотя и говорят, что
справляюсь с ней неплохо. Откуда эта раздвоенность? Впрочем, я знаю,
откуда. Воинский пыл, любовь к парадам и маневрам - от покойника-отца,
портрет коего в форме каперанга, с орденами и кортиком, увеличенный до
метровой крупности из маленького фото, нависал над всем моим детством.
Боже мой, каким тираном в доме, каким требовательным идолом становится
погибший отец! И какой фанатичной служительницей его культа делается
вдова, если не решит вторично выйти замуж!.. Разве имел я право стать
"не таким, как папа"? Нахимовского было не миновать, словно выпадения
молочных зубов. Единственное, в чем мама не могла управлять мною, было
чтение. Более того, папина библиотека относилась к главным реликвиям
нашей домашней "церкви", и мои штудии в книжных шкафах только
поощрялись - лишь бы не давал книги товарищам и не читал за едой...
Бедная мама! Право же, она не догадывалась, что меня куда более
согреют и наставят Шекспир, Достоевский, Анатоль Франс, чем "Фрегат
"Паллада", "Цусима" и все военно-морские героические мемуары.
А почему, собственно, мне вспомнились сейчас наши осенние забавы,
после которых на изрядном куске побережья до сих пор трава не растет?
Да просто подумал в очередной раз об Арине... как она там, что делает,
красавица моя, где ходит на своих длинных ногах, покуда я вспарываю
пустое море во время очередного патрулирования? Арина первая сообщила
мне, что при обстреле был разрушен участок, где, по предположениям их
экспедиции, находилась окраина греческого полиса. Не успели, не сумели
довести до адмиральского сведения; а может быть, и успели, и сумели,
да не пожелал его превосходительство менять план учений из-за каких-то
допотопных кирпичей и битых черепков... Чуть не плакала тогда Арина.
Я ей верил, конечно, но все же решил попытать Агафонова. Комбриг ко
мне благоволил и позволял вести с собой при случае вполне
"гражданские" беседы.
Попав - по другому, разумеется, делу - к нему в кабинет, я
упомянул о тревогах археологов. И, честно говоря, не был особенно
удивлен, когда Иван Савельевич добродушно сказал, вылавливая чаинки
ложечкой из стакана:
- Ну а если даже так? Если перекапустили ракетчики древних греков?
Что? Пары сережек золотых госбанк недосчитается? При нашей-то
бесхозяйственности стоит ли переживать?..
- Да разве ж дело только в сережках, Иван Савельич?..
- Знаю, знаю! - кивнул Агафонов. Я, слушая его, занимался тем же,
чем и все посетители этого кабинета, а именно - ласкал пальцами
тестикулы бронзового быка, украшавшего чернильный прибор. От частого
глаженья бычьи яички блестели, точно серебряные. - Знаю, что ты
скажешь. Духовное наследие, корни и все такое. Слагаемые нашей
культуры. Я академика Лихачева недавно по телевизору слушал, очень
толково говорит. Согласен. И даже щемит что-то в душе. Но, по большому
счету... Помнишь, ты мне рассказывал, как твои любимые греки латали
крепостные стены? Могильными плитами со старых кладбищ. А уж какой,
культурный был народ! Не надо будет укреплять оборону - каждую бусинку
беречь станем, каждый ваш ломаный горшок...
Вот тут он меня достал, Агафонов. Обычно я сдерживаюсь в разговоре
с ним - все-таки командир, хотя и отношения у нас не только служебные,
- но в этот раз сорвался на откровенность.
- А когда, по-вашему, не надо будет укреплять оборону?
- Ну, это мальчишке ясно. Когда на Западе разоружатся.
- Они того же самого ждут от нас.
- Ничего, слава Богу, поняли друг друга, не то, что раньше.
Афганскую глупость кончили, ракеты демонтируем, армию сокращаем,
выводим из других стран. Так что, может, и не за горами то время...
- За горами, Иван Савельич! - твердо сказал я. - Даже если атомные
арсеналы свернем полностью, чего в ближайшие годы не предвидится,
найдем другой повод не доверять "империалистам" и держать страну в
напряжении.
- Это еще почему?
- А потому, что целостность государства можно сберечь только двумя
способами: либо развитой экономикой, либо сильной центральной властью.
Экономика наша, сами знаете, на папуасском уровне. Сильная же власть
требует постоянной лихорадки, особого положения в стране. А для этого
призрак внешней угрозы как нельзя более подходит, и мы с ним, родным,
не расстанемся.
- Может, я и старовер в политике, - несколько обиженно сказал
Агафонов и громко прихлебнул чай. - Но без сильной власти, брат, и
экономику твою не создашь. Вот был я однажды в Индии - когда наш отряд
с визитом дружбы заходил в Мадрас... Жители тамошние как говорят об
англичанах? Уважительно! Зря вы их, говорят, называете колонизаторами:
все, что у нас есть лучшего, оставили они - и заводы, и сервис, и
парламентскую систему... А ведь как внедряли? Пушками. Сипаев [*] к
стволу привязывали. Одно слово, Британская империя!..
-------
* Сипаи - наемные солдаты-индийцы, служившие в английской
колониальной армии. Англичане беспощадно усмирили сипайское восстание
1857-1859 гг.
-------
Я окончательно решил не щадить комбрига.
- Британская империя, Иван Савельич, мир покоряла не столько
пушками - любой военной силе можно дать отпор, - сколько высокой
технологией. Слаборазвитые народы на опыте убеждались, что жить
по-английски лучше, богаче... Еще раньше то же самое показал Рим.
Власть его держалась не на мечах, а на прекрасных дорогах, развитом
земледелии, справедливых законах для всех - римлян и неримлян... А мы?
Россия царская, что ли, принесла в Финляндию культурный и технический
прогресс? Или в Польшу, или в Прибалтику, или на Украину? Это вроде
власти Золотой Орды: нация громадная, но индустриально слабая, одним
численным превосходством, дубиной держит в покорности более развитые
народы.
- Сейчас это к нам не относится, - хмуро сказал Агафонов. - У нас
другой принцип. Сильные республики - значит, сильная федерация. И не
иначе.
- Дай Бог, конечно... Я бы рад оказаться неправым. Но все-таки,
по-моему, самой лучшей человеческой выдумкой в том, что касается
общественного устройства, является полис. Да, смейтесь, сколько хотите
- греческий полис, город-государство, где живет не более нескольких
тысяч граждан, со своими ремеслами и торговлей...
- Своими рабами, - ввернул Агафонов.
- Ну, мы же не обязаны на нынешнем уровне техники копировать
древнее общество в деталях! Главное - принцип. Полная децентрализация.
Конец этих гигантских, жестоких, неповоротливых динозавров -
государств...
Он хохотнул, почувствовав себя уверенней, пальцами от горла наружу
распушил бороду.
- Полис не может быть вечным, милый мой, не может быть вечным...
Раздели любое большое царство на малые: обязательно одно среди них
окажется более жадным, чем соседи, начнет захватывать чужие земли - и,
глядишь, опять сидит на троне великий государь. Боспорская монархия
тоже начиналась с отдельных городов... Так уж устроен человек, ему
всегда всего мало - земель, рабов, золота...
- Значит, ты считаешь тиранию неизбежной? Другого пути для людей
нет? А как же демократия в Афинах, да и в нашем родном городе? Она
тоже на время?..
- Тоже, Котис... Демократия! - Ликон пуще приосанился, в подобном
споре он чувствовал себя неуязвимым. - Ее никогда не было и быть не
может, это вымысел неудачников, рыночных горлопанов!.. Как ты там ни
называй Перикла - стратегом-автократором, народным избранником, - он
все равно был монархом, повелителем Афин, ибо народу нужен кто-то
один, кому можно поклоняться или на кого можно свалить все беды. При
умном правителе, окруженном хорошими советниками, государство
процветает; при глупом и корыстном - хиреет. Сами же граждане, никем
не управляемые, способны лишь сводить счеты друг с другом да драться
за лишний кусок для своих детей, в ущерб чужим... Ты говоришь,
демократия процветает в нашем городе? Ну да, конечно, экклезия
собирается, булевты говорят мудрые речи... А попробовал бы кто-нибудь
из них сказать словечко против Парфенокла с его кораблями, с его
пшеницей, которую он продает во все концы света! Благодетель,
кормилец, отец города - вон, декрет в его честь, выбитый на белом
мраморе, высится посреди агоры! Кто против Парфенокла? То-то... Меч
или золото в руках у монарха, зовется ли он архонтом или купцом,
философом или менялой-трапезитом - суть неизменна: народ править не
может, у страны всегда один хозяин!..
- И тебя, по-видимому, это вполне устраивает?! - Не могу спокойно
говорить с Ликоном, всегда начинаю волноваться. - Да, Перикл был
честен и справедлив, но однажды к власти в Афинах пришел Критий,
осудивший на смерть тысячи невинных!..
Ликон откровенно хохочет, прихлебывая вино из медного варварского
бокала. Погода хороша, корабль ровно бежит по зеленым послушным
волнам, и гребцы дремлют, растянувшись на своих лавках.
- Народ без головы - это толпа, а толпа льет кровь, как воду! Ни
один деспот, даже безумный Камбиз, не сравнится свирепостью с
многолюдной чернью, криком решающей - кого карать, кого миловать... -
Он вдруг стал сумрачен, точно жрец, вещающий слова оракула, и я понял,
что Ликон, выходец из суровой Спарты, умеет быть вовсе не смешным.
- Придет день, и восстанет из среды эллинов царь всего мира!..
Озабоченный его словами, я стоял посреди палубы, пока не начал
крепчать ветер. Тогда я принялся подгонять матросов, чтобы скорее
уменьшили парус - нелепо было бы триере пострадать у родного берега...
Кипя в деле, мыслями я все же возвращался к недавнему разговору. Мне
чужды люди, подобные Ликону - несомненно умные, твердые волей, но не
боящиеся ни войны, ни крови для достижения своей цели. Я ненавижу
войну, хотя и давно хожу триерархом и участвовал не в одном морском
сражении. Война отобрала у меня Эвпатру с нерожденным младенцем. Мир
подарил мне Мирину...
Мы встретились с ней там, где только и может гражданин нашего
полиса свободно заговорить с девушкой, - на ежегодных весенних играх
в честь Афродиты Навархиды, во время плясок в священной платоновой
роще.
Уже вечерело. На широком берегу к югу от бухты отскакали по
влажному плотному песку состязавшиеся конники, и победителю была
вручена расписная амфора с оливковым маслом. Давно окончился
праздничный бег по городским улицам, вовлекавший старого и малого;
привяли от солнца венки и букеты на воротах домов. Из театра еще
волнами докатывались крики: там шло состязание поэтов. Я знал: когда
отчитают свое певцы богов и героев, каменная чаша станет выбрасывать
взрывы смеха - на всю ночь хватит эпиграмм...
Я устал, прошагав с праздничным шествием весь путь от скалы над
прибоем, где, по преданию, сама Хранительница Кораблей явилась
первопоселенцам, до дверей храма. До сих пор гудело в голове от
резкого крика авлосов, звона лир и тритонов, рева хриплых военных
труб, ликующего пения девушек. Поток коней в богатой сбруе и людей с
венками на головах, рабов, несущих сосуды с вином и медовые пироги,
жертвенных быков и баранов, свистящий и барабанящий, прокатился через
наш обычно тихий город, чтобы благоговейно простереться перед
мраморным алтарем и - откатиться, рассыпаться брызгами, исчезнуть,
оставив лужи вязкой крови со стаями мух да растоптанные цветы. Но
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг