Андрей ДМИТРУК
ПОЛИС
______________________________________________________________________
Дмитрук Андрей Всеволодович (Киев)
Белая дорога: Сборник фантастики
ВТО МПФ при ИПО ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", 1990
(c) Составление В.Мататровский, 1990
OCR и редакция Dauphin, июнь 2003
______________________________________________________________________
О горячо любимые мною, многохолмные Афины! Сколь счастлив был я
снова ступить на истертые камни ваших мостовых! Тем более, что не
жестокая необходимость войны вела меня через два моря, но возвышенная
цель и доверие моих сограждан.
Уже самая гавань Пирея наполнила мое сердце радостью - с грязной
ее водою, забросанной всяким портовым мусором, со шныряющим лодками
мелких торговцев, норовящих прямо с корабля ухватить ходкий товар, с
крепким запахом смолы, рыбы и подгнивших овощей из портовых складов;
со скрипом уключин, с перебранкой гребцов, чьи суда подошли слишком
близко и перепутались веслами. А далее, на набережной, разноголосая
толчея, и откуда-то из веселого заведения писк дудок и буханье
барабана, и дымки уличных жаровен; и совсем далеко, над скопищем
парусов, мачт и крыш, в бледно-голубом небе, гряда гор. Оттуда сегодня
весь день сверкала нам вселяющая страх, непостижимая точка - солнечный
блик на копье Воительницы.
Взяв наемную повозку, дорогою вдоль остатков крепостных стен
прибыли мы в город перед заходом солнца, который афиняне считают
началом нового дня. Поскольку дело, доверенное нам, следовало начинать
утром, оставил я своих товарищей пить вино и играть в котаб [*] в
трактире при гостинице, а сам отправился бродить по улицам.
-------
[*] Значение древнегреческих слов см. в словарике, приложенном к повести.
-------
Будто приветствуя добрых друзей, касался я мраморных герм на
перекрестках, проводил рукою по припыленным листьям платанов, не
придав значения тому, что в одном квартале меня подняли на смех
выпившие юнцы. Хотелось мне посидеть на знакомой старинной скамье у
источника Калирои под обросшим буйной зеленью склоном Пникса, а может
быть, достигнуть и самой Агоры; но, по весеннему времени, рано начала
сгущаться темнота, и я с неохотою повернул обратно.
На полдороги встретился мне патруль скифов; командир их почему-то
счел меня подозрительным, и пришлось объяснять ему, плохо знающему наш
язык, кто я, откуда и зачем прибыл. Долго я препирался с упрямым
варваром, стоя в свете факелов перед портиком одного из богатейших
домов Кидафинея и, должно быть, служа предметом бурных пересудов для
местных жителей. Как ни странно, выручило меня имя нашего Парфенокла,
известного даже афинским стражам порядка. Не то желая оказать почести
земляку прославленного богача, не то продолжая меня подозревать в злых
умыслах, командир приказал двоим косматым стражникам проводить меня до
гостиницы. Я уж и не знал, радоваться ли такой нежданной охране среди
ночи или ожидать, что где-нибудь в глухом переулке эти молодцы пырнут
меня кинжалом и отберут кошелек. Но все кончилось благополучно, хозяин
выбежал навстречу и опознал меня; и будь я проклят, если скифы ушли,
не вылакав даром по чаше неразбавленного самосского.
Видимо, святая воля Той, во имя Кого мы предприняли плаванье,
хранила нас от бед. Следующим утром, тщательно причесавшись и уложив
складки парадных хитонов, всем посольством двинулись мы на
долгожданную встречу. Впереди шествовал, надувшись гордостью, глава
нашего фиаса навилеров Ликон. Не вняв моим просьбам, дородный купец
повесил на себя золотой нашейный знак, некогда пожалованный ему
бесноватым Ориком, и сразу стал похож на жертвенного быка. Теперь
любой астином мог остановить его и наложить штраф, согласно закону о
роскоши. Но, хвала богам, все сошло благополучно, и незадолго до
полудня мы взошли на первые ступени Пропилеи.
Думаю, что строители священного города, венчающего дикий утес,
вольно или невольно стремились воссоздать облик светлого Олимпа:
Каковы же должны быть красота и роскошь жилища бессмертных, если даже
его земное подобие переполняет душу несравнимым блаженством! Вот
поднимаемся мы, проходя величавые ряды колонн, под потолками,
представляющими звездное небо; по правую руку оставляем за собой
могучую башню, на которой в храме-ларце живет богиня Ника, лишенная
крыльев, чтобы никуда не унесла победную славу афинян... Наверху
щедрое солнце раскаляет выбеленные плиты, ветер с недалеких гор
теребит кустики травы, пробившиеся в трещинах. Над руинами старого
своего храма, сожженного персами, сверкающая и страшная Воительница,
двадцати локтей росту от пят до гребня на шлеме устремляет гордый взор
в морское безбрежье, точно выглядывает вражеский флот. Явственно
представляю себе как бы это копье пущенное бронзовой рукою через весь
залив, проломило насквозь палубы и днище боевой триеры...
Однако, главное чудо впереди. Раздвигается ограда прекраснейших в
мире колонн, словно девы-великанши в белоснежны пеплосах стройно
расходятся, открывая путь к престолу своей госпожи. Новая ипостать
богини-покровительницы города, еще выше и царственнее,
глазами-алмазами покойно глядит поверх морей и земель. Правильность ее
черт поражает: кажется, встретив на улице девушку с таким лицом, я бы
скорее оцепенел, чем залюбовался... О да, она, без спору, божественна,
с ручной, золотой Победой на ладони, с укрощенным змеем - главою
темных подземных сил, ныне стоящим навытяжку, как верный пес, под
сенью десятилоктевого щита; и даже толстокожий Ликон, не склонный к
сильным чувствам, истово преклоняет колено, и пот катится по его
бычьему лбу (хотя вполне возможно, что его просто ошарашила только что
узнанная цена статуи: одного золота пошло чуть ли не пятьдесят
талантов!..). Но мне даже в святилище грозной Девы вспоминалась Та,
Другая, с теплым взглядам и нежной душой, также владеющая непобедимым
оружием, но более любезная и богам, и людям...
...Быть может, эти крамольные мысли и послужили причиной всех
наших последующих бед.
Боги ревнивы.
Мы увидели Ее в храме, посвященном небесному воплощению Любви.
Сделанная ваятелем, о котором уже при жизни говорили, что равных ему
нет в эллинских землях, в ожидании нашего посольства стояла она на
небольшом постаменте, и люди толпами валили со всех Афин, радуя жрецов
обильными приношениями. Я видел, как к Ней подносили детей; как
девушки робко дотрагивались до края Ее легкой мраморной одежды, прося
себе счастливой любви; как слеза катилась по иссеченному шрамами лицу
старого воина, впервые взглянувшего Ей в глаза. Нет, не талантами
жаркого золота, не слоновой костью, не ростом богатырским брала Она -
но дивной соразмерностью форм, ласковой простотой нагого, округлого
мрамора.
Улучив мгновение, я подошел вплотную... Она смотрела на меня, чуть
подняв углы губ, так что ямочки обозначились на полных, немного
детских щеках; смотрела, не улыбаясь открыто, но давая понять, что мы
с Ней приобщены к некоей тайне и можем подсмеиваться над другими,
профанами... На каждого ли, кто ведет с Ней разговор наедине, так Она
смотрит? Одного роста с моей Мириной, скорее желанная, чем вызывающая
трепет, изогнув безупречный торс и приподняв крепкие небольшие груди,
все явственнее улыбалась мне Афродита. Рука ее избрала опорой рулевое
весло, поскольку эта Любовь хранила корабли.
...Меня отвлекли удары и хриплая брань. В углу рабы сколачивали
длинный ящик из горбылей, а Ликон вконец осип, выторговывая какие-то
оболы за перевозку - точно деньги были его, а не Парфенокла.
Статую покровительницы нашего полиса провожали достойные и
знаменитые граждане. Сам архонт-василевс, лысый пышнобородый старец,
вместе со старшим жрецом храма передал Ее Ликону. Рядом стоял
скульптор - маленький, взъерошенный, дочерна загорелый, даже ради
торжества не снявший грубую рабочую эксомиду. Я исподтишка разглядывал
его и думал: неужели имя этого человека гремит на весь эллинский мир?
Да любой плотник на наших верфях выглядит внушительнее! Но вот, когда
статую уже укладывали в ящик, на мягкое соломенное ложе, мастер
неуловимым движением коснулся Ее лица, прощаясь, пробежал кончиками
пальцев по губам, по нежной шее, лицо его страдальчески дрогнуло... и
я понял, что ему открыта суть вещей и чувства, его остры, как ни у
кого из смертных.
Итак, в повозке с высокими бортами, под охраной, мы благополучно
доставили нашу богиню в порт и погрузили на судно Ликона. Столь же
безмятежными были и наше отплытие, и первые дни плавания. Но, должно
быть, и в самом деле афинская Дева с подоблачного своего утеса видит
все морские пути... Погода благоприятствовала нам в Боспоре
Фракийском, оба корабля, подхваченные попутным ветром, резво прошли
мимо торгового города Византия и собирались уже углубиться в просторы
родного Понта, когда среди ясного дня налетела на нас буря.
Ликоновы матросы замешкались, убирая парус; шквал будто клещами
ухватил судно и поволок его к зловещим Кианеям. Говорят, некогда скалы
эти двигались, как живые, и шумно сталкивались, губя зазевавшихся
мореходов; но и доныне, застывшие, враждебны они судам. Рули были
сломаны, днище пробито подводным камнем. В ужасной темноте, в тучах
водяной пыли сумел я подвести свою триеру к гибнущему кораблю и
перегрузить драгоценнейшее наше достояние... Сердце мое чуть не
разорвалось, когда ящик со статуей повис меж двух пляшущих бортов, над
кипением бездны, и матрос с той стороны выпустил мокрую веревку...
Ликон просто визжал, умоляя перетащить его первым, но я был
неумолим и сначала забрал команду - как-никак, эти люди кое-что умели
и могли пригодиться в море... Однако, при всех стараниях, мы потеряли
трех гребцов, и эта жертва, надо полагать, на время умилостивила
разгневанное божество. Но только на время. Тяжким было наше плавание,
и я едва удержался от стона, когда сегодня утром дозорный на носу
закричал, что видит землю.
С неослабевающим удивлением смотрю я на наш берег... Сплошные
лиловые горы, тронутые зеленью трав и желтизною цветущего дрока.
Глухая стена. Кто скажет, что между перекрывающими друг друга обрывами
- начало извилистого прохода в огромную, глубоко вклиненную бухту?
Недаром английский флот году в восемнадцатом проглядел здесь стоянку
наших кораблей. Воистину, лучшее место для базы подводных лодок и
пограничных сторожевиков.
Сразу после снятия с бочки случилась маленькая накладка с
двигателистами: не выходило левое крыло. То есть, они его, в конце
концов, выпустили; но у меня уже душа была не на месте. Я приказал
сделать длинную запись в журнале и доложить. Потом на всякий случай
решил сам обойти корабль. Со дня на день должен был, прибыть с
инспекторским смотром начальник погранвойск округа, комбриг гонял нас
нещадно и наказывал за малейшую неисправность.
Слава Богу, в машинном отделении все шло нормально: жара и
ритмичный грохот. Узким лазом по лестнице я поднялся наверх и
протиснулся через люк в помещение радиометристов. Те усердно
отрабатывали вымпел, висевший над телеэкраном, - "Лучший боевой пост".
Луч развертки бежал по кругу, рисуя береговые скалы и не суля
неожиданностей. Посетив палубу, приняв рапорт сигнальщиков и соленый
душ через борт, я, наконец, вполз в свою рубку. Мне всегда казалось,
что я крупноват для сверхэкономных корабельных переходов...
Рулевой, штурманский стажер Мохнач, занимался в мое отсутствие
именно тем, чего я не терплю, а именно: веселился по поводу убитых
чаек. Ничего не поделаешь: если птица сядет на воду впереди по курсу
нашего корабля, ее уже ничто не спасет, слишком велика скорость. Но,
по-моему, только дикарь может радоваться и восклицать, как Мохнач:
"Птичка, птичка, птичка... Все! Нету птички". Услышав эту реплику, я
пристыдил стажера. Удивительная черствость. Ну почему они такие?!
Сплошное, видео-диско-шоу... Я, кажется, старше всего лет на десять,
но чувствую себя человеком другой породы. Несправедливо, наверное...
Затем я вспомнил, как этот же самый Мохнач, округлив таинственно
глаза, в компании себе подобных мудрецов-стажеров пересказывал историю
про "девушку с веслом". Тогда я услышал впервые о случае,
взбудоражившем всю бригаду. И считал его басней, суеверным бредом,
пока не погиб "Тритон" и Арина не сообщила мне подробности.
Якобы ПСК [*] ноль восемьсот два, здоровенный корабль с экипажем
из тридцати человек, не то что наша крылатая пигалица, на походе
встретился с призраком. И не просто встретился, а вошла в ходовую
рубку женщина в красивой длинной одежде, но с открытой грудью, вся
белая, без кровинки, и на плече несла широкое белое весло. Не говоря
лишнего слова, женщина взялась одной рукой за штурвал, причем рулевой
сидел, не в силах шевельнуться, и - изменила курс на два румба. Потом
обратным порядком вышла из рубки; на палубе никто ее не видел. Прямо
какая-то Бегущая по волнам... А через несколько часов в этом квадрате
будто бы нашли притопленный понтон, болтавшийся в метре под
поверхностью моря со времени осенних учений. Ноль восемьсот второй шел
прямо на него, и белая дама, стало быть, спасла ПСК от больших
неприятностей.
-------
[*] _ПСК_ - пограничный сторожевой корабль.
-------
Положим, понтон действительно нашли, я знал точно. Однако, решил
я тогда, это еще не причина, чтобы распространять дурацкие слухи
(ненавижу обывательское, низколобое, трусливое мифотворчество). И
все-таки, признаюсь, червячок в душе моей остался. Захотелось
поговорить с командиром ПСК, с рулевым... Но, как назло - и в этом
тоже кое-кто усмотрел мистику, - ноль восемьсот второй перебросили в
спецподразделение, что охраняет правительственные курорты, а
капитан-лейтенанта Харламова так и вовсе услали на Северный флот...
Ладно. Мохнач получил от меня очередную пилюлю, ему не привыкать;
только покосился укоризненно и вздохнул - мол, нет в мире
справедливости... Я же невольно сам принялся следить, не попадет ли
какая морская птица под стальные ножи наших крыльев... Но случилось,
пожалуй, еще худшее. Прямо по курсу выскочил из воды глянцевый, точно
маслом облитый, дельфин-белобочка, разинул смешную треугольную пасть.
Может, поиграть захотелось с чудовищной ревущей рыбиной?.. Оглянувшись
назад, в пенной дороге, оставленной винтами, увидел я мелькнувшее
кровавое пятно.
Боги, боги, почему вы создали нас такими беспощадными?! Всадники
князя Гнура, сжигая и разоряя хору, оставили за собой умирающих коров,
истыканных стрелами и ползавших, будто громадные ежи. Да, конечно,
воины Гнура - варвары, не просвещенные истинной мудростью, арете. Но
разве, когда наша конница ворвалась через несколько дней в княжью
столицу, не вели себя природные эллины точно так же, в пылу налета
даже детей рубя смаху, факелами поджигая мирные жилища? То ли места
здесь, на берегах Понта, чужим богам подвластные, вселяют бешеную
ярость; то ли впрямь Арес, овладев любым человеком, делает его
безумным, себя не помнящим?..
Не знаю, почему при виде близких гор родного берега пришли ко мне
эти темные, кровавые воспоминания, а не иные, светлые, о детстве или,
скажем, о Мирине... Не знаю. Но с какой-то горькой сладостью воскрешал
я тот день, горчайший в моей жизни.
Бесноватый князь Орик, опасный наш союзник, в очередной раз не
поделил тогда пастбище со своим соседом Гнуром, и тот, прознав о нашем
военном договоре, решил предать полис огню и мечу. Часовые не успели
вовремя подать сигнал, внешняя стенка держалась недолго, и вот уже
пылают дубовые створы северных ворот, и горящие стрелы сыплются на
крыши.
Даром тогдашний стратег Андромен вертелся на коне посреди улицы,
слепя глаза золотым солнечным ликом на щите и потрясая махайрой.
Наспех вооружаясь, жители ближних кварталов еще отстаивали главный
вход в город, а со стороны береговой рыбацкой слободы, где стены были
стары и ветхи, уже мчались по звонким плитам конники на низких степных
лошаденках... Не обременяя себя штурмом наглухо замкнутых хорионов,
они спешили к агоре. Должно быть, отлично знал Гнур про казну
городскую, сберегавшуюся в храме Афродиты Навархиды. Люди едва успели
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг