запах пота собственного и конского, коим так уж пропитался, что и не
ощущал, пахнуло иным: острым, звериным почти, с чесночным придыхом.
Теснились все гуще; вот, нещадно сжав запястья, вырвали кнутовище.
Примеривались: кто первым вдарит?
- Прочь! - гулкой волной разметает толпу приказ.
Отхлынули. Распрямился, утверждаясь на раскоряченных, огнем исподу
горящих ногах. Вгляделся в избавителя. Охнул.
- Михей?!
- Он самый, вашсокбродь! - почти с добродушием гудит тот же басище.
- Ты? Жив, не растерзан?
- Зачем же: растерзан? Вот он я, целехонек...
Качнулся было вперед - обнять. И замер, как обжегшись. Возможно ли?
Толпа сия - и Шутов?! Первый из первых, надежный из надежных; мнилось: уже
и остыл, растоптанный бунтовщиками, но присяги не преступивший...
- Ты... с ними, Шутов?
- Я с ними, они со мною. Все вместе мы, вашсокбродь!
Рязански-скуластое, весьма немолодое лицо под козырьком кивера; совсем
уж седые усы... вояка! Бонапартиев поход помнит, Европию пропахал от края
до края, аж до самого Парижа! и одним из первых встал по зову Верховного в
самый первый, непредсказуемый день...
Враз понял все. Прохрипел нечто невнятно; вскинул белые от ненависти
глаза.
- Михххей, сссука...
И тут же - тычок в спину. И еще один, подлый, исподтишка, с прицелом в
колено. И еще...
- Цыц, ребятки! - глушит вспыхнувший было ропот зык Шутова.
И в тишине, с расстановкою - медленно и страшно:
- А ты, полковник... а ты, Михайла Иваныч... ты нас не сучь...
слышишь?! не сучь! не вводи во грех!..
Шумно, со смаком, высморкался; утерся обшлагом, вкривь.
- Как кровь лить, так "ребятушки"?.. как бунтовать, так "соколики"?.. а
ныне, выходит, стерьвом величаешь?..
И ведь прав! что спорить?
- Прости, Михей! - выговорил с усилием; страшно мутило, слава Богу еще,
что с вечера не емши, иначе вывернуло бы от зловонного духа. - Прости...
Куда ж вы, братцы? Фронт, он вон где!
Ткнул кулаком куда-то назад.
- Как же это вы удумали-то?
Начав негромко, последнее прокричал уже, чая: вот, сейчас, опомнятся!
ведь там, под Одессою, полки бьются из последних уж сил; там за
Конституцию бой! пусть и безнадежный, но бой... рекрутишки вмертвую стоят,
а старики, гордость армии, даже и в стычку не вступив, снимаются с
линии... Не может быть сего! затменье нашло! вот-вот опамятаются...
- Как надумали? А вот так и надумали!
Криком на крик отвечает Михей, ревет, почитай, во всю ивановскую, сам
от гласа своего дурея.
- Звали? Волю сулили? Землицу сулили, мать вашу так и разэтак?!
Распалили дурней сиволапых! а где оно все, где, полковник? Нет больше вам
веры! Вся держава заедино встанет - кто так говорил, не Сергей ли Иваныч?
Где ж она, держава? - с севера прет, вот где! Выходит, что? выходит - мы
супротив Расеи да заодно с татарвой вашей?!
- Так что ж, Михей, - полковник нашел силу ухмыльнуться. - Отчего ж с
мыслями такими не на север бежите? отчего ж - в Молдавию? Открыли бы
фронт... глядишь, прощенье от Николашки получили б, а то и пожалованье...
Шутов, набычась, оглядел свысока; пошевелил толстыми пальцами, точно
прикидывая: есть ли еще силушка? Миг казалось: вот ударит сейчас - и
конец; по брови в грязь вобьет. Сдержался; лишь засопел сердито и медленно
поднес к носу полковникову громадный кукиш.
- Выкуси! Дважды Июдами не станем; не за вас дрались, за дело... славно
вы замыслили, барчуки, да жаль... слаба кишка.
Сплюнул под ноги. И, утратив мгновенно интерес к опешившему полковнику,
махнул рукою солдатам, что, беседою наскучив, кучились поодаль, иные и
прямо в глину присев.
- Становись, братцы; до Прута путь неблизкий...
Те мигом стронулись. Молча, с сопеньем, подравнивали ряды. И ясно
стало: все! вот уйдут сейчас, не оглядываясь. Уйдут за Прут, сволочи... а
на фронте бывалых солдат по пальцам перечесть; а каково еще измена в
рекрутах откликнется?! Нет! не бывать тому...
- Стоять!
Рванулся вперед и повис, оторванный с причмоком от суглинка дорожного
могучею рукой Шутова.
- Сказано, барин: не балуй! Ребята злые, зашибут ненароком!
Ногами брыкая, взвыл в бессилии полковник. И - нашелся:
- Где ж честь твоя офицерская, Михей?!
Точно ударил, даже и не целясь. Шутов-то хоть и мужик, а не прост; за
беспорочную службу произведен еще плешивым Сашкою [император Александр I
был лыс], под самую революцию, в подпоручики... а после и Верховным
возвышен на чин; не скрывая, гордился эполетами.
Ослабла рука. Опустила висящего в жижу.
- Слушай, Михей!
- Ну? - угрюмо в ответ.
- Как офицер офицеру говорю: пре-зи-ра-ю! - и плюнул в лицо; и
рассмеялся:
- Вот так! Теперь - убей; желаешь - сам топчи; желаешь - мамелюкам
своим отдай!
Расхохотался еще пуще - громко, весело, наслаждаясь тяжелым духом
грубо-скотской ненависти, хлынувшей от предателя:
- Давай, Михей, давай...
Квадратом каменным сдвинулись скулы шутовские; хрустко скрипнули зубы.
Понял наконец; чай, уж за двадцать лет в армии; не ждал производства в чин
офицерский, но получив - ценил превыше всего. И как решаются споры меж
офицерами, тоже видал.
- Будь по-твоему, полковник! эй, ребята, есть у кого пистоль?
Нашли. Тут же и подали: тяжелый, кавалерийский, кому-то в давние годы
от бонапартьева кирасира перепавший. Шутов прикинул на вес непривычную
игрушку, подул зачем-то в дуло.
- Ин ладно. Зарядите-ка...
Пока возились, ворча, полковник извлек из кобуры, к седлу
прикрепленной, свой пистолет. Проверил заряд, остался недоволен; перенабил
наново, шепотом славя Господа, что на левый бок пала коняга: не заляпало
грязью оружие, и припас сохранен в целости; а левая кобура, вспомнилось,
все равно пуста...
Побледнел, готовясь, так, что и под грязной коркой видно стало; услышал
Михеев смешок:
- Што, Михаила Иваныч? Дрожишь-то, аки заяц, а ведь не трус... ужель
впрямь так невтерпеж кровушки-то моей хлебнуть?..
Отвечать не стал; ни к чему. Взяв в руки пистолет, ощутил спокойствие,
до того полное, что и сам сперва не поверил. Думалось холодно, с тонким
расчетом.
...Услышал краем уха сиплый говорок: "Да што ж ты, Михей Корнеич, с
ним, с шаромыжником, в бирюльки играешь-та? Под зад яму ногой аль по башке
тесаком - и вся недолга..."; и Михея отговорку разобрал: "Стой где стоишь
и не влазь... тут дела наши, офицерские..."; и поразился: Господи, да ведь
сей хам и впрямь себя офицером почитает!..
Уж изготовился; встал, ожидая, пока мужики завершат свое дело.
Подумалось: вишь, Судьба-то! - мог ли помыслить о подобной картели? год
тому скажи кто, без смеху б не обошлось... а вот ведь: все всерьез, словно
средь людей... но каковы секунданты!..
Хмыкнул чуть слышно. Еще раз спросил себя: смогу ли? И ответил:
непременно. В том, что убьет Шутова, сомнения не было. Унтер недавний,
пистолет едва ль больше трех-четырех раз в руке держал, и то по случаю -
это одно; к тому же и пистолет у него никак для поединка не годен: тяжел
излишне. И злоба всего трясет... оно и понятно, после плевка-то в лицо.
"Убью!" - подумал вполне спокойно. И отвлекся. Сосредоточился,
пристраивая поудобнее пистолет, _вращивая_ шершавую рукоять в ладонь.
Впрочем... уж коли по чести!..
- Пороху подбавь, Михей, просыпалось у тебя с полки, - сказал не столь
уж громко, но отчетливо. Уловил удивленье во взглядах солдатских; ответил
безразличьем - словно бы и не на людей смотрел.
Ба! вот и барьеры: два подсумка; брошены прямо посреди тракта, шагах в
двадцати один от другого. Вприглядку мерили. Что же, тем лучше, тем
лучше...
Разошлись. Промелькнуло молнией: ноги липнут. Надобно учесть! Встали у
подсумков, подняли дула к небу. Каков сигнал придумают соколики? Неважно;
суть в ином - не упустить ни мгновения. Не станет Шутова, толпа стадом
обернется, лишенным пастуха; такое бери и гони... вот только пока еще есть
Михей, напротив стоит...
- Га! - хрипло гаркнул заросший пегой щетиною служивый.
Едва не рассмеялся дикарскому сигналу, однако поймал момент и пошел
вперед, успев коротко оглядеть - напоследок? - серое, с налетом голубизны,
почти уж апрельское небо.
Первый шаг дался трудно - слишком увязли ноги. На третьем приноровился.
Видел: Михею еще несподручней, излишне грузен. Широкое лицо черно от
дикого волоса, на лбу испарина, сальные космы растрепались (кивер
сбросил!), скулы затвердели в злобе... вот и этот секрет картельный
неведом изменнику; не умеет собрать себя в комок, слава Тебе Господи...
"убью, убью!.." оскалился Шутов... вот, вот - сейчас выстрелит!..
Михей на ходу, даже и не вытянув до конца сапог из грязи, закрыл правый
глаз, сощурился, равняя в прорези скачущую мушку, и судорожно, словно из
ружья паля, нажал на спуск. Ствол подпрыгнул, выплюнул серо-желтое; чуть
слева от виска, но все же в сторонке скрежещуще взвизгнуло; обдало левую
щеку теплой волной...
Солдаты, столпившись у обочин, оторопело глядели на полковника,
спокойно приближающегося к Шутову, каменной бабой застывшему там, откуда
пальнул.
- О-охх! - негромко донеслось справа.
Полковник не спешил. Отмерил шаг. Второй. Третий.
Пистолет пошел от плеча вниз - медленно, медленно...
"Убью... Рота нужна фронту..."
Хлесткий треск - и короткий гул вслед. Пороховой дымок поплыл над
пистолетом. Шутов, подпрыгнув, рухнул навзничь, раскидывая в падении руки,
и почти вмиг наполовину утонул в глине. Три глаза - два серых и один
пустой, свеже-красный, - уставились в хмурое небо.
Полковник отшвырнул пистолет.
Все. Теперь - все.
- Ррррота, стройсь!
Зашептались, запереглядывались. И вдруг - внезапно, не сговариваясь! -
сбились кучей; двинулись навстречу.
- Стоять!
Не слышат. Идут... все ближе, ближе...
- Стояааа...
Сбили. Смяли, прошлись десятками ног. Остановились, словно бы не
осознавая содеянного. Поглядели на распростертое тело с туповатым
любопытством. И - без команды, без звука единого! - суета; уже нестройно,
многие даже и ружья покидав в чернозем у дороги, молча двинулись куда шли.
И исчезли; растворились в зачастившем нежданно мелком кусачем
дождике...
Месяц март, последние дни. Тираспольский шлях.
Утонув в грязи, ногами к Молдавии, а головою к Одессе лежит безмолвно
полковник Михаила Щепилло.
Мишель...
Граф Днепровский, генерал от инфантерии Паскевич Иван Федорович передал
адъютанту стопку подписанных бумаг. С наслаждением разогнул занемевшую
спину, хрустко заломил пальцы, разминая. Последний час ныли они, бедняги,
нещадно, приходилось налегать на перо, то и дело отшвыривая измочаленное в
корзину.
Мельчайшей золотистою пудрой из песочницы присыпал последний лист,
подал отдельно. Взглянул на брегет.
- Еще что?
- Депутация греков новороссийских ожидает, ваше превосходительство.
Загодя явились.
- Коли загодя, так пускай обождут. Как три стукнет, тогда и вели
входить...
Пока выходил штабс-капитан, пролетел сквознячок, взвихрил занавеску,
ткнулся в захлопнутую дверь, отскочил, остудил лицо. Как славно... будто и
не ранний апрель, а уж и май на исходе. Хоть и знал: прохладно на дворе, а
представил, что - цветет! Улыбнулся. И тут же прихмурился.
Устал, подумалось, ох и устал же...
И то сказать: уже и во сне мерещатся бумаги, тянут куда-то вниз, и не
выплыть, не выплыть... в поту вскакиваешь! Горы бумаг, груды, воистину
пирамиды египетские. За полночь гнутся секретари, перебеливая да цифирь
разбирая, и все потом - сюда, к нему на стол. Да еще и депеши Высочайшие,
почитай, ежедневно...
Право же, легче было, пока сам при войсках обретался. Хотя в те дни
думалось: хоть бы уж притихло поскорее, хоть бы пригасло; присмиреют
бунтовщики, - грезилось, - тогда и высплюсь. Как же! высплюсь... порой
такое зло находит, что кажется: все! сей секунд прочь бумаги - и под
Одессу!..
Увы, невозможно.
Колыхнулась половица. Мохнатое, теплое, расплывчато-черное сунулось в
колени. Баттерфляй, борзая; узкая морда похожа на штык, в круглых глазах
янтарная тоска. Учтива псина - знает: не до нее, и сидит в углу... а все
же ласки хочет, ну и просит как умеет...
Погладил, потрепал шелковистое ухо.
- Что, Батька, забыл тебя?.. Ништо, умница, ништо...
Собака, жмурясь, вытянулась блаженно.
- Ах, Батька, Батька ты моя... от тебя одной хлопот не имею,
красавица... ну, ну, дай срок, еще пойдем на охоту...
Шлепнул - совсем легонько, давая понять: хватит. Проводил взглядом.
Снова взялся за бумаги, уж свежие: штабе, забирая подписанное, новую кипу
положил. Хоть прочесть... конфирмовать после стану.
Так... от Дибича. Готов на Одессу наступать, силы накопил. Осторожен
барон, ничего не сказать, уж казалось: мало ли полков из Польши привел
после замиренья с сеймом, а все требовал - еще! еще! И получил же, прорва;
а каково было мне под Киевом полгода тому? молил ведь слезно: дайте
сикурсу! Не дали; выкручиваться пришлось по-всякому... впрочем, и то
верно, что в те поры и солдата единого снять неоткуда было; это сейчас уж,
после набора экстраординарного, полегчало с резервами.
Ну-с, что же барон? Ага, приказанья ждет; будет и приказанье, скоро
будет, не заждется. Еще что из срочного? Любопытно... от разъездов
казачьих поступило: крымцев за Перекопом незаметно; весьма странно сие, -
самое время коннице ханской под Одессу идти...
Не утерпел, нарушил зарок: окунув перо, сделал в верхнем левом углу
пометку: "к проверке". Покачал головой: ну, Ваня, ну, орел, уж совсем
облошадел, полчаса без дела не посидишь.
...С печаткою красной лист: секретно весьма! - от жандармерии,
расшифровка цифири. Одесские доброхоты в Херсон доносят: в городе
неустроение, солдаты в сумятице, власть самозваная почти и не держится;
ткни - упадет. Пишут, пишут... ну - ткните! знаете же, Государь не
забудет; отчего ж медлите? То-то. Уже обжегшись раз, опасался доверять. В
середине марта, наскоком на Одессу кинувшись, отступил, еще и потери имел
немалые. Оттого и повелел Дибичу, кстати подошедшему, возглавить фронт,
оставшись сам в Херсоне...
Сложив лист с печаткою пополам и еще пополам, сунул в особый ящичек,
замкнул ключом; прочие бумаги отмел небрежно к краю стола. После, после; в
окно вновь дунуло теплом, птичьим щебетом.
Весна...
Хоть и ожидал, а поморщился, когда зашуршало у стены. Звенькнуло
мелодично: бом! бом! бом-м-м...
И тотчас, бою в унисон, приоткрылась дверь.
- Ваше превосходительство?
Кивнул, принимая вид присутственный; огладил ленту на груди.
Послышалось чуть приглушенное: "Господа депутация! извольте пройти...";
тотчас и вошли, несколько замешкавшись в дверях - пропускали главного; тот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг