вошел с трудом, сильно на ногу припадая.
Встали перед столом в ряд, все пятеро. Паскевич, выдержав длинную паузу
(владел сим искусством; не зря в Питере завзятым театралом слыл), указал
на стулья.
- Прошу!
Пока рассаживалась депутация, рассматривал греков, стараясь не
обнаружить невольной приязни. Подобно многим, к народу сему изрядную
склонность имел, хотя и знал: не следует такую слабость явно обнаруживать;
Государь, еллинам сочувствуя, баталию их с Портою, однако, революцией
полагает [имеется в виду война Греции за независимость в 1821-1827 гг.],
отчего и в помощи отказывает...
Впрочем, тут ушей Государевых нет. Можно и потрафить себе разок.
- Калимера [здравствуйте; добрый день (новогреч.)], господа!
Обрадовались, услышав родное, залопотали в ответ. Пожав плечами,
ответил улыбкою: не знаю больше, уж не обессудьте. Замолкли. Однако
осознали: неспроста большой стратиг [военачальник (греч.)] греческим
словцом обмолвился. Сели прямей - прибавилось уверенности.
Хоть и в обычном, в партикулярном платье, а породу видать: как один -
немолодые, крючконосые, с благородной сединою и пылающими юными очами. Ни
дать ни взять: Колокотронисы! Канарисы! Леониды Спартанские!
[Колокотронис, Канарис - герои войны за независимость]
Размяк; хотя и решил загодя - говорить сурово, а не умел гневаться на
сей народ. Начал ласково.
- Временем не располагаю лишним, господа! оттого прошу излагать
прошения ваши безотлагательно...
Метнул взгляд адъютанту; тот напомнил негромко:
- В распоряжении вашем треть часа.
Колченогий, в середине сидящий, взглядом перебросившись с младшими,
кашлянул в ладонь; откликнулся - чисто по-русски, разве лишь с едва
различимым еллинским пришепетыванием.
- Беспокоим вас, ваше превосходительство, от имени грецеского
месцанства городов новороссийских, в первую оцередь одесских, херсонских,
а также в Крыму обитаюсцих... относительно контрибуций, на сословие наше
доблестным воинством империи наложенных...
Прочие закивали согласно.
Что ж, ждал Паскевич сего вопроса, как не ждать; для того и контрибуции
измыслил, для того и ввел их, снесясь с Государем; из Петербурга на
предложение командующего не токмо изволенье пришло, но и одобренье
Высочайшее...
- Контрибуционный вопрос, милостивые государи, обсуждению не
подлежит... коль скоро молодежь еллинская, в Новороссии обитающая,
пополняет собою ряды мятежников супротив Государя своего, держава коего им
пристанище в пределах своих предоставила. Ущерб, армии российской
нанесенный, надлежит за сих инсургентов всей общине восполнить. Сие, не
сомневаюсь, справедливо...
Жестом прервал порыв старика к возраженью. Покачал головой, показывая
сочувствие, но лицом изображая непреклонную решимость.
- Коли в землях ваших коренных противу верховной власти мятеж идет -
того не приемлю как верноподданный, чтущий власть земную, однако же
сердцем христианским, не скрою, - с вами. Но в рубежах российских никак
иначе деяния гетеристов [гетеристы (этериоты) - члены революционного
греческого общества "Филики Этерия"; боролись за независимость Греции]
поименовать не смогу, нежели изменою! Вам же надлежало разъяснить сие
пылким юнцам.
И вновь не дал возразить.
- По истинной мере следовало б вас, как гнездо смутьянов, руку
благодетеля исподволь кусающих, изгнать без пощады из мест, короне
российской подвластных. Однако же Государь Император в неизъяснимом
добросердечии своем такого приказа не изволил отдать; военные же нужды в
моих руках, и я, хоть судьбам еллинским сочувствую, потворствовать
гетеристам не стану!
Вот теперь - умолк. Придвинулся к столу поближе, всем видом изобразив
полное вниманье. Архонты [архонт - старейшина; глава рода или общины
(греч.)] же, уловив разрешенье оправдаться, шевельнулись; вновь за всех
заговорил хромой.
- Греки Новой России, ваше превосходительство, народ смирный, не раз
империи преданность свою доказавший! Этериоты же, о коих помянуть
изволили, - не больше чем куцка юнцов...
Внезапно всхлипнул, сбился и поник, уронив на лоб волнистые седые
пряди; стыдясь слезы, закрыл глаза смуглыми ладонями. И тотчас же другой,
важный, такой же длинноусый и большеглазый, воззвал:
- Ваше превосходительство! извините слезы сии капитану Мицотакису!
семеро сыновей у него - и шестеро этериоты истинные; бьются в Элладе
против бацурмана! Лишь седьмой осквернил отцовские седины, уйдя к
инцургентам... но он и ему подобные - не этериоты!.. презренные Эфиальты
[Эфиальт - грек, предавший персам защитников Фермопильского ущелья (V в.
до н.э.); символ предательства, аналогичный Иуде] они, и прокляты, встав
против василевса [василевс - царь (греч.)] православного!
На сюртуке говорящего качнулся кулон; приглядевшись, различил Паскевич,
что не кулон это вовсе, а медаль - большая, тусклая, времен матушки
Екатерины.
И, уловив движенье некое в депутации, понял: вот, сейчас падут на
колени. Предуведомляя, встал сам, опершись о столешницу кулаками.
- Милостивые государи! утешьтесь... не питаю никакого зла к вам, больше
того - чту народ еллинский и делу вашему душевно сочувствие имею. Но...
Снова нахмурился.
- Вот вам мое условие: пусть юноши, соблазненные мятежом, вернутся к
пенатам отеческим; в таком случае обещаю твердо: раскаяние зачтено будет
вполне. Меры же контрибуционные отменю тотчас по первым возвращениям! В
ваших ли силах сие?
Капитан Мицотакис, уже справившийся с предательской слабостью,
медленно, опершись на трость, встал. Истово положил крест. Голос его,
только что слабый, нежданно налился медью; словно и не было старческих
слез.
- Именем Господа нашего, именем матери-Эллады, именем рода Мицотаки
говорю: пошлю известье Спиросу, и буде откажется вернуться... предам
проклятию, и отлучу от дома и рода, и анафему ему вымолю. Да будет так...
И четверо прочих, поднявшись и приложив правые кулаки к сердцам,
повторили хором:
- Да будет так!
И почудился на миг Иван Федорович, граф Днепровский, себе лилипутом; из
прекрасных очей под густыми бровями выглянула сама Эллада, древняя, словно
небо; звякнула бронза фермопильская в голосах, ветер за окном свистанул
разбойно, по-сулиотски [сулиоты - жители горного района Сули в Греции, так
и не признавшие власть султана] - и ясно стало при виде клятвы старцев,
что плохи дела султановы, хотя б и сто лет еще тщился он покорить
греков...
Не вдруг и очнулся. Помолчал потрясение. Лишь звонкое "бомм" развеяло
нечаянное наважденье. Выйдя из-за стола, подошел к архонтам, пожал руки
всем поочередно, не чинясь, словно равным.
- Слова вашего мне довольно, отцы; с нынешнего дня прикажу вполовину
урезать контрибуции. Ныне же, прощенья прошу, нет более времени. Прощайте;
уповаю на мудрость вашу...
Обернулся к адъютанту.
- Распорядитесь, штабс-капитан, подготовить соответствующие бумаги...
Пронзительно-протяжный, вроде уже и привычный, но от того не менее
ненавистный, рванулся с небес, вспарывая хрустально-прозрачный воздух,
вопль муэдзина:
- Ля илляааа ильаляааа... ал Мухамммааад аррассуул аллааа!..
И после кратчайшего перерыва:
- Аллаааху... акбар! Аллаааху... керим!
Мансуров досадливо поморщился. Закрывай окна, не закрывай - не
отгородиться; уже и то хорошо, что научился на людях играть лицом... хоть
это постиг в искусстве дипломатическом.
Разговора с ханом не избежать.
С недавних пор изменилось нечто в Бахчисарае, словно воздух сгустился,
став плотнее и удушливее, вокруг миссии Республики Российской; трижды
подкатывалась к воротам толпа оборванцев, ведомая косматыми дервишами,
угрожала разгромом двора, а ханские сеймены [воины личной гвардии
крымского хана; они же - городская стража (тат.)] не торопились и
появлялись лишь после того, как своими силами отгоняли басурман; двое
гусар скончались, отведав купленного у прохожего торговца изюму; мурзы,
недавно еще приторно-сладкие, будто из лукума слепленные, сразу и вдруг
прекратили наезжать с визитами, разве лишь Туган перекопский, известный
русофильством, порой наведается, однако и он уже не тот, что прежде:
посидит молча, повздыхает, водочкой побалуется втихую - и отбывает, слова
путного не сказав. Самое же главное: две недели, как прервалось сообщение
с Севастополем; оттуда вестовые не прибывают, и свои исчезают, словно в
воду канув... Сейменский ага на вопрос о сем покачал головой, отговорился
степными аламанами [разбойниками (тат.)]. И по глазкам узеньким видно
было: лжет! лукавит гололобый!
- Все готово, вахмистр? - спросил Мансуров конвойца.
- Так точно, ваше благородие!
- Ну, с Богом!
...Пока ехали кривыми улочками, утвердился в мысли: неладно кругом.
Галдящая толпа, пестрая по-восточному и вместе с тем омерзительно грязная,
липкая даже и на вид, затихала при виде миссии, подавалась к стенам,
освобождая проезд, но взгляды, взгляды!.. даже оборванцы, ночующие под
глинобитными дувалами, позволяли себе глядеть дерзко, с вызовом. И никаких
звуков. Вот только что еще гомон и крик, а ныне - молчание, тугое и
тяжелое.
- Мать твою!.. - услышал Мансуров. Оглянулся: вахмистр, бледный,
отбрасывает обратно в толпу дохлую крысу; в лицо швырнули, едва успел
перехватить.
Метнувший падалью и не думает скрыться, стоит, подбоченясь, на виду;
шаровары обтрепаны, в пятнах, чапан разлезся клочьями; в руках связка
дохлятины, а глаза белым-белы, словно и нечеловечьи... явный терьякчи
[терьякчи - наркоман, курильщик опиума (тат.)]. Скалит гнилой рот;
доволен: хоть раз, а заметен в толпе.
Столкнулся глазами с Мансуровым, осклабился до ушей, встряхнул крысами.
- Урррус-шайтан! Ай, карачун!
В толпе шелест, шипенье. А сеймен ханский здесь же сшивается; все
видит, все слышит, а вроде и не замечает...
Мансуров, превозмогая холодок противный, надменно выпрямился, глядя
поверх бритых до синевы голов, засаленных тюбетеев и негусто торчащих
тюрбанов. Чуть подшпорил коня, затылком ощущая, как, пропустив миссию,
смыкается за всадниками татарва.
"И это - братья предков моих? - подумал едва ли не с тошнотой. - Ужели
таким был и Мансур-бей?"
Новые улочки. Новые толпы. Но пронесло; проехали. У врат дворцовых
сеймены скрестили копья, не пропуская. На ярлык с тамгой [ярлык - пропуск;
тамга - печать (тат.)] и не поглядели. Почти час стоял у ворот, чувствуя,
как закипает в сердце истинно здешнее, неведомое ранее дедовское
бешенство. Сперва, сколь мог, обуздывал себя долгом дипломатическим. Потом
сорвался:
- Комиссар Республики Российской перед вами, чурки скуломордые! Прочь с
дороги! - и уж попер конской грудью на сейменов, не размышляя о
следствиях, прямо на вмиг склоненные копья.
Тут же, чертиком, ага объявился. Велел впустить. Объяснил: хан светлый
с Аллахом беседовал, отчего и не мог призвать к себе немедля. Ныне
повелевает войти.
- Джигитов тут оставь, Мансур-бей, - добавил, щурясь. - И саблю отдай,
ни к чему тебе сабля.
Вспыхнул Мансуров.
- Комиссар Республики Российской с оружьем не расстается; тебе, ага,
сие ведомо...
- Якши [якши - хорошо (тат.)], Мансур, якши... давай фирман
[официальный документ (тат.); здесь: верительная грамота] свой!
Увы, нет грамоты: генерал Давыдов, лихоманкою помирая, не успел
формальность исполнить. Пришлось смириться. Отстегнул саблю, сунул
ближнему сеймену. Ободряюще кивнул гусарам: не бойсь, не бойсь...
Вошел во дворец. Сеймены, с двух сторон зажав, повели темными
коридорчиками. Вновь подивился Кирилл Мансуров убогости покоев: ковры, как
один, драные, стены исцарапаны, облупились, куда ни глянь - паутина, будто
совсем уж прислуги нет. Повсюду муллы: седые и темнобородые, в зеленых
чалмах и в белых. Глядят, не скрывая ненависти; впрочем, эти и в хорошие
дни сего чувства не прятали: знают, сильны! - сейменов у хана кучка, орды
на Яйле [Яйла - крымское плоскогорье, пастбища крымских кочевников], а за
этими - толпа базарная. Они ее и подняли в январе урусов резать, они и
хана с Кубани привезли...
У высоких, в тонкой, хоть и порядком ободранной резьбе, дверей
остановились. Ага трижды ударил в створки и обернулся.
- Великий Гирей, падишах правоверных, хан четырех орд Крымских,
владетель Ногайский и Перекопский, дозволяет войти!
Зал, чуть более светлый, чем прочие. Напротив двери - ковер; не так уж
и плох, не в пример прочим, в Одессе на базаре рублей за пять пошел бы.
Под самою стеною - возвышенье с тремя ступенями. У ступеней, поджав ноги,
- трое. Калга, нуретдин [второй после калги сановник Крымского ханства],
визирь великий. А на возвышении, на семи потертых подушках скверной парчи
- хлипкий, с жидкою крашеной бородкою, с бегающими глазами человечишко.
Молчат. Глядят сквозь щелочки.
- Солнце Правовэрных слушает тебя, Мансур-бей...
Это визирь; прочие по-русски не разумеют. Давыдов татарским владел, ему
легче было, мог и на хана прикрикнуть. Смутно пожалелось Кириллу: зря
пренебрегал изученьем языка предков своих; хотя - кто же знать мог, как
обернется?
Сделал три встречных шага, предписанных этикетом. Сдвинул звонко
каблуки.
- Именем Республики Российской прошу хана ответить: когда намеревается
послать конницу, обещанную в помощь Верховному Армии Республиканской
Командованию?
Эх, все ж не дипломат! Давыдов бы нынче соловьем распелся, халвы б
словесной размазал, как заведено. Мансурову же подобное не по силам; сразу
взял быка за рога. Троица осталась невозмутимой, визирь же и ага
сейменский, русский понимая, прищурились еще больше.
- Именем Республики же, с коей Крымским ханством договор подписан о
взаимной приязни, прошу разыскать причины прекращения связи курьерской,
меж миссией и Севастополем учрежденной!
А так и надобно! без лепестков ненужных! Азия учтивости не приемлет, ей
камчу [камча - плеть (тат.)] подавай...
- Ай, Мансур-бей, Мансур-бей, - мелко трясет седенькою бородой визирь,
- горачий ты, сапсем джигит... Дауд-бей, упокой душу его Аллах, ласковый
был... Ну, чэго еще гаварыть хочеш?..
- Именем же Республики, - отчеканил Мансуров, - требую учинить розыск
заводчиков смуты в Бахчисарае, направленной супротив чести миссии
Российской, тем самым же и Российской Республики!..
В январе еще за хулу на Республику ссекли на майдане ханским велением
головы семерым, средь которых даже и мулла был; сами татары арестовали, не
дожидаясь слова из миссии. Ныне же визирь усмехается:
- Плохой твой слово, плохой... сапсем яман! [яман - плохо (тат.)] Кырым
не Русистан; Аллах челавэку язык дал, гаварыт пазволил; как же казнить за
мысл?
Согнувшись вдвое, оглянулся, прокурлыкал по-татарски что-то длинное,
видно - перевел; хан хихикнул, калга с нуретдином губы раздвинули, даже
сейменский ага, здесь безмолвный, смехом пошелестел.
Мансурова словно забыли. В ответ визирю пискляво пролопотал хан; калга
каркнул; нуретдин кивнул медленно. Визирь разогнул спину, повернулся к
комиссару.
- А, зачэм долго гаварыт? Слушай слово хана, Мансур: сабак ты, гразный
сабак! язык свой забыл, Аллаха забыл, пыредков забыл... тьфу!..
Скривился, сделавшись похож лицом на печеное яблоко.
- Нэт угавора! Кырым вам конницу давал? Давал... гдэ пабэда? Адын, два,
тры тыщ джигит к Аллаху ушлы! - гдэ пабэда?.. Шайтан-дэло - на цар
встат... В Кырым - хан, в Русистан - цар, нэт? Иды, Мансур, иды... нэт
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг