мы должны убраться еще затемно.
- Казаки?
- Да, сведения самые верные. Иди предупреди, чтоб были готовы.
Гаспар хотел было спросить еще, да не решился и вышел. Сержант же
повернулся к мальчику... и не увидел его - глаза смыкались сами собой, а
голова так и клонилась к столу.
- Простите меня, Мишель, я очень устал,- и с этими словами сержант положил
голову на руки и тут же уснул.
Очень долго перед глазами сержанта была сплошная тьма, в которой никак
нельзя было понять, сколько же времени прошло...
А после он вдруг очнулся и увидел, что Мадам ведет его к палатке
императора, разбитой прямо на снегу. Генералы расступились перед ними, в
толпе слышался почтительный шепот: "Мадам произведена в маршалы Франции!
Сейчас император вручит ей маршальский жезл!" А на сержанта, как назло,
никто не обращал внимания.
Пропели фанфары. Из палатки вышел насупленный мальчик - босиком и в
знаменитой треуголке; в протянутых руках он держал подушечку, на которой
покоился маршальский жезл.
Но только Мадам потянулась к жезлу, как вдруг среди генералитета
послышался шум, суматоха. Все закричали: "Казаки!" и разбежались кто куда.
Дюваль открыл глаза: уже рассвело, мальчишки под образами не было. А со
двора слышались крики, кто-то куда-то бежал...
Сержант чертыхнулся и бросился к двери.
А по двору уже метался тот самый вчерашний бычок и всё норовил поддеть на
рога мальчишку, который с истошным криком убегал от него. Сержант замер в
дверях, не зная, что пред принять.
А тут еще из соседнего дома показались Мадам, старуха и еще какая-то
женщина с чем-то большим в руках. Они закричали, запричитали от ужаса...
Бычок разъярился, догнал, промахнулся...
Но тут из хлева выбежали солдаты с испанцем во главе. Хосе, не
растерявшись, рванул с себя мундир и бросился навстречу бычку. Бычок
остановился. Мальчишка, воспользовавшись этим, взбежал на крыльцо и
спрятался за спину старухи.
- Торо! Торо! - И Хосе, размахивая мундиром, как мулетой, пошел на бычка.
Тот бросился вперед, но испанец вовремя увернулся и победоносно посмотрел
на зрителей - мол, каково?!
Зрители - особенно женщины - были в немом удивлении.
А Хосе, увидев Дюваля, крикнул:
- Сержант, я задержу их, бегите! - и смело пошел на бычка.
Дюваль удивленно оглянулся по сторонам, не понимая, от кого и зачем ему
нужно бежать. А солдаты...
Солдаты торопливо выводили лошадей, садились в седла. Увидев, что сержант
никак не разберется, что к чему, неаполитанец живо замахал руками,
указывая куда-то за деревню, и крикнул:
- Казаки!
- Не мешкайте, сержант! - взволнованно прибавил Франц.
Сержант посмотрел за деревню - там никого не было видно; чистое поле, и
все. Зато во дворе...
Разъяренный бычок опять бежал на испанца. Подпрыгнул! Отскочил, боднул...
и промахнулся. Еще, еще - и снова мимо! Испанец торопливо оглянулся, стер
пот со лба и крикнул:
- Сержант, казаки! Я их задержу!
Какие казаки? Откуда? Бычок как завороженный бросался на изодранный
мундир, а Хосе, почувствовав свою власть над животным, радостно смеялся.
- Хосе! Коли его! - в азарте закричал Дюваль...
И в это время его толкнули в плечо. Казаки! Сержант вырвал саблю из
ножен... И увидел рядом с собою Мари. Верная лошадка грустно молчала...
Пора! Сержант вскочил в седло, встал в стременах и снова крикнул:
- Коли!
- Ну что вы, сержант, это же домашняя скотина! - И с этими словами Хосе
упал на колени и обвел бычка вокруг себя.
- Казаки! Казаки! - кричали солдаты, успевшие уже выехать со двора на
улицу.
Да только сержант их не слышал. Стиснув зубы, он провел перед собой
воображаемой мулетой и тронул лошадь на бычка...
- Сержант!
Сержант оглянулся - Мадам шагнула с порога, Мадам забыла про Хосе и про
корриду...
Однако умница Мари в один прыжок очутилась рядом с нею, сержант опомнился,
перехватил Мадам за талию и вместе с нею выехал на улицу, а там, пустив
Мари в галоп, и за околицу.
- Казаки! Казаки! - без устали кричали скакавшие рядом солдаты, нещадно
погоняя лошадей.
И лишь когда сожженная деревня скрылась за холмом, отряд остановился.
Мадам сошла на землю, села прямо в сугроб и устало улыбнулась.
- Ну, как ваши дела? - спросил сержант.
- Прекрасно. Эта крошка, которую я приняла, просто чудо. Ах, сержант... -
Мадам замолчала и как-то сразу стала серьезной.
Тогда сержант посмотрел на солдат и спросил:
- А сколько их было?
- Кого? - в свою очередь поинтересовался Чико.
- Казаков, кого же еще?
Неаполитанец посмотрел на небо, по сторонам, а после под ноги...
- Много, сержант, очень много.
- Сотня? Две? - Сержант уже почувствовал подвох.
- Вы понимаете, сержант... Это была последняя просьба нашего боевого
товарища, и мы решили уважить ее. И вдруг коррида... Но это даже к лучшему.
- Что... к лучшему?
Но Чико не ответил. Ответил - после долгого молчания - Франц:
- Хосе решил остаться. Ну а казаки... Они, наверное, завтра придут. Не
сомневайтесь, сержант.
Что ж, обманули. Провели как новобранца. Нужно немедля вернуться и
приказать дезертиру... А нужно ли? Сержант вопросительно посмотрел на
Мадам. Мадам ответила не сразу:
- Та женщина... Она вдова... вторую неделю. Война! - И отвернулась.
Все молчали. Мадам подошла к своей лошади, села в седло и спросила:
- Где император? Мы едем к нему или нет?
Вместо ответа сержант направил Мари прочь от деревни, отряд последовал за
ним.
Ну а Хосе тем временем сидел на связанном бычке и шел тал:
- Браво, тореро, браво, мой мальчик!
С порога на испанца удивленно смотрела молодая женщина с младенцем на
руках. Стоявшая рядом с нею старуха поджала губы и мысленно молила господа
о том, чтобы тот поскорее надоумил солдата уйти со двора...
Но тут к испанцу подошел спасенный мальчик, заглянул ему прямо в глаза и
спросил:
- А меня так научишь?
Испанец ни слова не понял, однако согласно кивнул и сказал:
- Главное, это иметь афисьон, малыш,- и шмыгнул разбитым носом.
Старуха на крыльце перекрестилась, по-бабьи понимая, что это - судьба.
Артикул десятый
Саранча
Было раннее утро. Отряд медленно ехал по едва приметной лесной дороге.
Снег скрипел под копытами, светило солнце. Ветра не было. В такую погоду
приятно думать о доме, о матушке... Но вспоминались почему-то лишь ушедшие
солдаты: Курт, Хосе, Сайд. И, мало этого, сержант никак не мог отделаться
от мысли - а кто ж последует за ними? Быть может, Чико? Он неосторожен.
Гаспар? Или сержант? Подумав так, сержант с удивлением отметил, что о
своей смерти он подумал словно о чужой. Хотя чему здесь удивляться, он
человек военный, а военные все... не такие, как статские. Так, говорят,
когда вошли в один из русских городов, брат императора, гуляя по саду,
рубил саблей мелкие деревья и приговаривал: "Пусть все чувствуют, что
здесь война!" А когда в Могилеве прошел слух о возможном мятеже, военный
губернатор отдал приказ подвязать все колокола, дабы жители не смогли
ударить в набат... Нет, что ни говори, война изменяет характер, влияет на
привычки. Когда сержант был маленьким, он ходил босиком, а теперь он не
мыслит остаться без шпор. Без шпор как без рук, а сабля - продолжение
руки. Саблей можно сражаться, бриться, резать хлеб... И защищать Мадам.
Сержант обернулся - Мадам смотрела на него. Глаза у нее темно-серые,
глубокие и непонятные.
- Вы, наверное, устали,- сказал сержант.- Можно сделать привал.
Мадам покачала головой. Удивительно! А еще говорят, будто светские дамы
все как одна капризны и своенравны. Сержант не думал говорить, но все-таки
сказал:
- Вы славная женщина. Вы ни на что не жалуетесь. Мне даже трудно
представить, насколько счастлив ваш супруг... Мадам улыбнулась и вновь
покачала головой.
- Как, вы не замужем? - с надеждой удивился солдат. Мадам согласно
опустила ресницы, подумала немного и добавила:
- Я даже не обручена.
- Мадемуазель!..
- И все-таки зовите меня как и прежде: Мадам. Я привыкла.
- Нельзя поверить! - совсем не к месту воскликнул Дюваль.- Ведь вы такая...
- Никакая,- подсказала Мадам.
Сержант смешался, не зная, как лучше возразить. Поехали молча. Молчание
красит мужчину и глупую женщину; умная женщина много при этом теряет.
Глупая женщина с превеликой охотой говорит обо всем, а умная - лишь о том,
что может пойти ей на пользу. И все-таки самая умная женщина всегда
остается женщиной, а женщинам время от времени свойственно плакать или же
говорить 6 себе самую горькую правду. Вот отчего Мадам вздохнула и сказала:
- Мать моя сбежала с пехотным офицером, отец мой беден и брюзглив.
Завидных партий мне не предлагали... И вот я порхаю как бабочка! - Голос у
нее дрогнул, но она все равно продолжала: - Я порхаю, порхаю, а кругом
война! Я обо всем забыла, а ведь скоро спросят...- Но о чем у нее спросят,
Мадам не сказала. Она поспешно отвернулась и уже спокойно добавила: - Зря
вы меня похвалили, я такая же, как все.
- Мадам! - обиделся сержант.
Мадам нехотя обернулась. На свете иногда встречаются такие серые глаза:
красивые, бездонные... в такие, кажется, можно падать всю жизнь - лететь,
поражаться, замирать от восторга и ужаса... и так и не достичь дна, ибо
жизни не хватит. Приветливые, добрые глаза - и тем не менее вы совершенно
уверены, что эта пропасть не для вас, вас там не ждут, вы там не
разобьетесь, и не только вы, но и никто другой - бездонные, но недоступные
глаза. И тем не менее...
- Мадам! - Сержант собрался с духом.- Скажите мне...
- Нет-нет! - Глаза испуганно погасли.
- Мадам...
О, как ей не хотелось отвечать! Что, если он спросит... И, словно ища
спасения, Мадам с надеждой оглянулась по сторонам... и радостно
воскликнула:
- Смотрите!
Они остановились. Придержали своих лошадей и солдаты.
Неподалеку от обочины грелись у чахлого костра двое пехотинцев, а третий
лежал на снегу и едва слышно стонал. Сидевшие безо всякого интереса
посмотрели на отряд и вновь отвернулись. Девятый корпус маршала Виктора,
если судить по мундирам. Досадно! Девятый корпус в жарких делах не
участвовал, он мог бы служить надежным подкреплением. Ну что ж...
- Ребята,- обратился к сидевшим Дюваль,- Я с поруче нием к императору. Вы
не подскажете дорогу?
Один из сидевших беззвучно выругался, второй же оказался словоохотливей:
- Вот там, за поворотом, вы встретите до батальона сброда... Таких же, как
и мы. И с ними император.- Солдат внимательно посмотрел на сержанта и
спросил: - А ты случайно не из Лангедока, приятель?
- Нет. Бордо.
- Ну да, ну да,- согласился сидевший, давая понять, что и здесь ему не
повезло.- И все-таки, сержант: меня зовут Жанно, Жан Бриали, трубач
четвертого артиллерийского обозного батальона. Быть может, спросят...
- Хорошо, я запомню,- пообещал сержант и в свою очередь спросил: - А что
неприятель, разбит?
Сказать по правде, сержант спросил почти безо всякой надежды, а так, по
привычке. Он ожидал услышать брань, проклятия, упреки нерадивым
маршалам... а услышал смех. Смеялся трубач, смеялся его хмурый товарищ,
смеялся даже умирающий. Нет ничего печальнее, нежели смех умирающего. Кто
слышал, тот знает, а кто не слышал, пусть лучше останется в неведении.
Отсмеявшись, трубач вновь сталь серьезным и сказал:
- Великой Армии больше нет. Какого черта вас несет к императору? У вас
есть лошади, спешите домой.
- Но у меня приказ. И я на службе.
- Служба, приказ! - едва ли не кричал трубач.- А кто приказал императору
топить и убивать своих собственных солдат?
Сержант не нашелся, что и ответить. Молчали и солдаты. Тогда Мадам
осторожно спросила:
- А что случилось? Мы ничего не знаем. Трубач долго и пристально
рассматривал всадников, а затем недоверчиво спросил:
- Откуда вы взялись?
- Бежали из русского плена,- уклончиво ответил сержант.
- Напрасно.
- Не думаю. И вот уже несколько дней мы не имеем никаких вестей.
- Понятно. Что ж, слушайте вести. Мы подошли к Березине, а там уже нас
поджидала вся русская артиллерия. Император отдал приказ, и навели мосты.
Под неприятельским огнем. Затем... Первым делом он переправил гвардию.
Затем... К русским подошло подкрепление, а нам все казалось, что стоит
только перейти через реку - и мы спасены. Мы шли, толкали, давили друг
друга... И вдруг на том берегу показались казаки! Поднялась паника, один
из мостов не выдержал и рухнул, все бросились ко второму... А в это время
император приказал поджечь переправу!
- Поджечь?! - не поверил Гаспар. - А зачем?
- Не знаю. Но видели бы вы, что там творилось! Девятый корпус поджарили в
самый трескучий мороз. Вот, полюбуйтесь! - И трубач кивнул на умирающего.
Все молчали. Умирающий, понимая, что все смотрят на него, не стонал.
Гаспар склонился в седле, глянул на обезображенное лицо солдата и,
сознавая, что это- глупо, тем не менее сказал:
- От ожога хорошо помогает березовая пыль. Приложить и покрыть полотном.
- Пыль,- задумчиво повторил трубач.- От наших надежд. Что ж, спасибо и на
этом. Ну а теперь,- и он отвернулся к костру,- уходите. Нечего славным
солдатам болтать с дезертирами.
Никто не тронулся с места.
Тогда трубач схватил горящую головню, вскочил и дико закричал:
- Проваливайте прочь! Прочь! Цепные псы, саранча! Лакеи коронованного
ублюдка! Я вас всех ненавижу! - Трубач швырнул в сержанта головней, но
промахнулся. Головня упала в снег и зашипела, угасая. Трубач закрыл лицо
руками, стал на колени, потом ничком повалился в сугроб и затих. Было
видно, как судорожно подрагивали его плечи.
Все молчали. Умирающий что-то прошептал, и неразговорчивый солдат спросил,
обращаясь к сержанту:
- Ну, что вам еще рассказать?
Вместо ответа Дюваль развернул лошадь и поехал прочь Туда, где за
ближайшим поворотом он думал встретить императора.
Копыта утопали мягко в снегу. Похрапывали лошади. Солдаты о чем-то
вполголоса спорили. Сержант молчал. Зимой, конечно, холодно, но зимний лес
благоприятствует спокойному течению мыслей. Воображение дремлет, желания
смиряют свой пыл. А может, мысли просто замерзают? Человек покоряется
холоду, кровь стынет в жилах - но не от страха, а от лени, - и ничего не
хочется, ни к чему не стремишься. Доедешь - хорошо, а если нет, так и это
не страшно. Да и зачем? Можно т думать, его кто-то ждет. Можно
представить, что император окружении верных маршалов стоит на высоком
холме и не отрываясь смотрит - а где же сержант, наш верный и славный,
надежда Франции, опора династии? Ах, он запаздывает, гонит вестовых,
доставьте его живым или мертвым - нет, только живым!.. Дюваль улыбнулся и
понял, что далеко не все еще потеряно, если он не разучился смеяться над
собой.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг