быстро меняла нравы - посмели бы недавно солдаты днем, в центре города,
усесться на скамью, закурить и даже не спросить разрешения у сидящего там
прапорщика!
Солдаты говорили не о революции, а об их артельном, который жулик,
пробы ставить негде, и мяса в супе почти не бывает.
Но тут же революция возникла и в их разговоре, потому что солдаты
намерены были не только скинуть артельщика, но и отделаться заодно от
какого-то штабс-капитана, который всем надоел.
Потребности у солдат были невелики, и Коля подумал, что свержение
императора - несоразмерно большая плата за свободу скинуть еще и
артельщика.
Никого пока что революция не воодушевила - все ее опасались. В том
числе и Раиса Федотовна. Она как раз вернулась со службы, кормила своего
сына Витеньку, который несказанно обрадовался дяде Коле, хоть тот и не
привез никакого гостинца.
- Какое счастье, - сказала Раиса. - Хоть какой-то мужик дома. Вы
надолго?
- Пока на несколько дней, - ответил Коля.
Раиса Федотовна была мягкая, невысокая, склонная к полноте женщина -
у нее были длинные и пышные волосы, которые она распускала в моменты ласк
и грозила шутя: "Я тебя ими задушу!"
Раиса начала целовать Колю раньше, чем Витенька успел доесть
котлетку, Витеньке нравилось, как мама целует дядю Колю, и он не хотел
спать, а хотел смотреть, что будет дальше.
Его, конечно, выгнали, уложили, но он, стервец, через час неожиданно
вошел с трехлинейной лампой - крошка в длинной до пят ночной рубашечке и
горящим от любопытства взором.
- Я подслушивал, - сообщил он. - А теперь буду подглядывать. А вы
меня будете бить?
Никто его бить не стал - всем стало смешно.
Потом Раиса рассказывала Коле о новой книжке, которую читала, -
лечебник о естественном природном исцелении. Коля хотел узнать, что нового
в городе, но Раиса только знала, что все скупают, несмотря на дороговизну.
А один татарин купил смокинг, ты представляешь?
Под кожей Раисы была мягкая плоть, словно желе, но пахло от нее
приятно. Раиса ничего не требовала, зато хорошо кормила и добродушно
ворчала, когда Коля забывал вытереть ноги или вымыть руки перед едой.
Коля спал беспокойно - он всегда не высыпался на новом месте. К тому
же часа в три Раиса разбудила его влажными поцелуями.
- Еще, мой дорогой, - шептала она, - только Витеньку не буди, он
такой нервный.
Утром Коля проснулся от разговора за стенкой, в прихожей. Уже было
светло, Раиса ушла. Витенька топал и пел боевую песню. Потом он заглянул и
сказал:
- Не спишь, дядя Коля? Ты солдатиков раскрашивать умеешь? А то
Мученик совершенно не умеет.
- Какой еще Мученик? - потянулся Коля. Ему было легко и приятно.
Кровать была мягкой и нежной, простыни пахли Раисой и лавандой,
собственное тело было ловким и послушным.
- Ну тот, который с мамой на кухне разговаривает. Он раньше на этой
кровати спал.
- Вместе с мамой? - спросил Коля.
- А то как же, - сказал Витенька. - На всех разве напасешься? У нас
другой кровати нету. Вот и приходится думать - то ли со мной спать, то ли
с мамкой, а со мной нельзя - раздавите.
Вошла Раиса, в халате, волосы распущены до пояса, от двери ловко
дотянулась до Витеньки, дала ему подзатыльник.
- Елисей Мученик приходил, - сказала она. - Все политикой занимается.
Я ему говорю - на что вам, евреям, политика? Ведь погромят потом. А он
хи-хи да ха-ха. В Ялту уезжает. Говорит, по торговым делам, а я знаю -
агитировать.
- Витенька сообщил мне, - сухо сказал Коля, садясь на кровать и
спуская ноги.
- Уж он-то сообщит, - ответила Раиса, - недорого возьмет. А ну, кыш
отсюда!
Раиса присела на кровать рядом с Колей, поцеловала его в щеку мягкими
губами. Коля отстранился.
- Не ревнуй, - сказала Раиса, - и пойми: я тебе не жена и не
любовница. Ты ведь тоже ко мне приехал, потому что квартира нужна. А
Елисей добрый, солидный, эсдек, может, после революции будет большую роль
играть. Так что я ему не говорила, что ты у меня есть.
- И на том спасибо, - мрачно сказал Коля. Неприятно было сознавать,
что Раиса кругом права. Если бы она прибежала с утра, воскликнула бы, как
она любит Колю, предложила бы жить здесь, обещала бы свою верность - ему
тоже было бы неприятно. Менее всего он намеревался привязывать себя к
этому сложенному из плит, под черепичной крышей белому домику, сопливому
мальчику Витеньке и мягкой шелковой наседке Раисе. Но неожиданная в ней
трезвость и даже жесткость, освобождая Колю от обязанностей, чем-то
унижали.
- И только не вздумай, - сказала Раиса, искренне и весело улыбаясь, -
попрекать меня. У меня после мужа никого, кроме тебя и Мученика, не было.
На что мне? Вставать будешь? Завтрак на столе.
- Что в городе? - спросил Коля за завтраком.
- Елисей говорит, - ответила Раиса, намазывая ломоть булки ломким, из
погреба, маслом и кладя сверху шмат ветчины, - что немцев резать будут.
Одного уже зарезали. Или застрелили. А я его спросила: а как вам, евреям?
Ведь вас всегда в первую очередь? А он смеется и говорит - нас погодят,
потому что мы Россию немцам не продавали.
Коля представил себе этого Мученика, из анекдота - длинноносого, с
пейсами, обсыпанного перхотью и говорящего с глупейшим акцентом.
- Говорят, - продолжала Раиса, - что патрули у всех документы
проверяют. Как увидят немецкую фамилию - сразу к стенке.
Она посмотрела на Колю, склонив голову. И Витенька, подражая маме,
тоже склонил голову. Раиса знала, что фамилия Коли - Беккер - куда как
немецкая.
- Я документы дома оставлю, - сказал Коля.
- Ты далеко не уходи, - сказала Раиса. - Неладен час, кто заподозрит.
- Я буду осторожен, - сказал Коля. Он понимал, что нельзя сидеть,
держась за юбку этой женщины. Революцию не пропускают, даже если кто-то
охвачен шпиономанией.
У Раисы были пиджак и пальто, оставшиеся от мужа. Коле уже
приходилось в них ходить по улицам, когда он не хотел встречи с патрулем.
Но на этот раз наряжаться шпаком в городе, где две трети мужчин - военные,
не захотелось.
- К обеду будешь? - строго спросил Витенька, которого собирали гулять
на улицу.
- Буду, буду, - сказал Коля, уже не сердясь на Раису.
Та почувствовала, что Коля не сердится, и сказала ему тихо:
- Я Елисею сказала, что теперь ты у меня. Чтобы он больше не
надеялся.
Она поднялась на цыпочки и поцеловала Колю в губы.
У Раисы Федотовны еще недавно был супруг. Этому большому, деловитому
мужчине нравилось что-нибудь делать руками. Он всегда чинил, строил и
почитал своим долгом оберегать Раю от тяжелого труда. Муж был крепким,
вечным, и Раиса ночами просыпалась от счастья, потому что можно было
потянуться и всем своим мягким телом обволочь это теплое сопящее бревно.
Она прижималась к мужу и боролась со сном - казалось греховным тратить на
сон минуты такого счастья.
Год с лишним назад муж умер - за несколько минут умер, от разрыва
сердца. Раиса так до конца и не поверила в то, что его больше никогда не
будет, но первые недели брала с собой в постель Витеньку, так страшно было
спать одной. Последнее время у нее появлялись любовники - правда, было их
немного, чтобы соседи не особо злобствовали. Ходил Мученик, который
говорил, что сделает революцию и станет министром, приезжал прапорщик Коля
Беккер. Мученик, как местный, никогда не оставался ночевать, хоть и был
вдов. Коля - ночевал. И порой Раиса просыпалась ночью от счастья, что
вернулся муж, но оказывалось, что это - Коля. И хоть Коля был вдвое моложе
мужа и куда лучше его телом и лицом, никакого счастья не получалось - от
Коли не исходило защиты и надежности. Раиса поднималась, шла на кухню и
там плакала.
Коля вышел на улицу - хотел сначала дойти до Нахимовского, купить там
газет.
На скамейке у ворот Раисиного дома сидел гладкий, благородный молодой
человек романтической внешности - орлиный нос, курчавые черные волосы,
карие блестящие глаза. Человек был в широкополой шляпе и крылатке и при
всей непохожести на Максима Горького казался почти его близнецом.
При виде Коли человек вскочил и пошел рядом с ним, отставая на
полшага.
- Прошу прощения, - сказал Коля, - вы хотите что-то сказать?
- Вы обо мне должны были слышать, - сказал уверенно романтический
человек. - Я - Мученик, Елисей Мученик. Я должен вам сказать, что люблю
Раису Федотовну, да и давно люблю. Потому я попрошу вас покинуть этот дом,
чтобы не ставить под сомнение репутацию дамы моего сердца.
Мученик был гневен, он махал длинными руками, не думая, что его могут
услышать прохожие, и в любой момент, как показалось Коле, в его руке мог
сверкнуть булат.
В то же время он был нестрашен, как распустивший перья чибис,
старающийся отвести от гнезда куда более крупного хищника.
- Простите, - Коля не выносил, когда ему начинали указывать, особенно
те, кого он считал стоящими ниже себя, - какое вы имеете право так
разговаривать со мной?
- Право любви! - воскликнул Мученик. - Право страданий!
В своем пафосе Мученик был забавен, и Коля великодушно простил его.
- Не суетитесь, - сказал он. - Я уеду. Кончу дела и уеду. Мое
отношение к Раисе чисто приятельское - она приютила меня на несколько
дней.
- Вы даете мне слово? - воскликнул Мученик. - Вы искренне не
претендуете на ее руку? Вы не увезете ее с собой?
Театральность этих восклицаний выходила за пределы разумного. Или
Мученик был сумасшедшим, или ломал комедию.
- Слово джентльмена, - сказал Коля, полагая, что Мученику приятно
такое выражение, ибо джентльмены дают слово только себе подобным.
- Замечательно, - заявил Мученик куда более трезвым голосом. - Видите
лавочку, мы сейчас посидим на ней и выкурим по папироске. У меня хорошие
папиросы - я только что привез их из Керчи. Мне приходится немало ездить.
Они уселись на лавочку под каштаном. Было тихо, мирно, никакой
революции в этом садике не намечалось.
- Я человек двухслойный, - признался Мученик. - Внешне я солидный и
респектабельный торговый посредник. В душе - страстный революционер и
романтик. Я еду делать свои дела и зарабатывать деньги. Это для обычных
людей. Затем я переодеваюсь, меняю личину и оказываюсь одним из самых
страшных революционеров Крыма!.. О нет, не смотрите на меня так, господин
прапорщик! Я сам никогда никого не убил, но я организатор. Люди
подчиняются мне, не подозревая чаще всего, что оказываются игрушками в
моих руках.
И Мученик показал Коле свои руки - руки музыканта или хирурга. Очень
красивые руки.
- У меня прекрасные руки, - сказал Мученик. - Меня долго учили
музыке. Считается, что ребенок из небогатой еврейской семьи должен учиться
музыке. Я ненавидел ее. Я перекусывал струны в пианино. Я уже в пять лет
стал из-за этого революционером. В десять я устроил котел с супом, который
упал на голову учителю музыки. Его увезли в больницу с тяжелыми ожогами.
Вот так.
- Сколько вам лет?
- Тридцать. Но я проживу еще шестьдесят. В моем роду все страшно
живучие.
- А Раиса согласна?
- Она обязательно согласится, - сказал Мученик, запуская пальцы в
буйную вороную шевелюру. - Я люблю ее. Я люблю ее безумно и готов ей все
простить. Такого тела я еще не трогал! И поэтому я на ней женюсь, чтобы ни
один мальчишка вроде вас - вы меня, конечно, простите за резкость - не
смел трогать ее грязными руками!
- Но она православная, а вы иудей, - сказал Коля, который совсем не
обиделся на Мученика.
- Потому я утроил свои усилия и приблизил революцию. Революция
очищающим девятым валом сметет все условности рас и наций, она отменит
ваши замшелые религии и предрассудки. Вы хотите жениться на дочке султана
- прошу вас, сделайте милость! Раисочка обвенчается со мной в храме
революции! Их построят на всех углах.
Ну и хватит, подумал Коля. Он мне надоел. Он и в самом деле думает,
что я хочу жениться на этой медузе. А у него, наверное, была толстая мама
или горничная, за которой он подсматривал в уборной. Читайте Фрейда и все
поймете.
- Желаю успеха, - сказал Коля.
- Вы мне симпатичны, - сказал Мученик. - Я возьму вас к себе! Мы с
вами далеко пойдем. Сейчас людям с нерусскими фамилиями лучше числиться
среди победителей.
- Вы имеете в виду немцев? - спросил Коля.
- Немцев? А почему бы и нет? В конце концов должны когда-нибудь
взяться за немцев! Почему надо преследовать только евреев?
- Может, это только слухи?
- Слухи? Нет, на этот раз это не слухи. Сегодня ночью чуть было не
взорвали "Императрицу Екатерину".
- А при чем тут немцы?
- Злоумышленник мичман Фок покончил с собой, - сообщил Мученик
торжественно, будто о кончине императора.
А так как Коля не задал следующего вопроса, а Мученику не терпелось
рассказать - не на каждом шагу встречаются слушатели, которые еще не знают
самого главного, то Мученик сам продолжил:
- Он спустился в бомбовый погреб, и тут его схватили матросы.
Распростившись с Мучеником, Коля пошел в центр города, полагая там
узнать новости. Газет в киосках не было, и газетчиков тоже не видно.
Очевидно, все раскупили раньше.
На улицах было много бездельного народа - правда, матросов почти не
встречалось. В большинстве ходили солдаты, гимназисты, чиновники и просто
люди разного звания.
Проехал открытый черный автомобиль "Руссо - балт". На заднем сиденье
сидел вице-адмирал, еще нестарый, с сухим острым лицом, фуражка надвинута
на брови. Адмирал был сердит, не смотрел по сторонам и, когда в толпе
раздались приветственные крики, даже не обернулся на них.
Рядом с адмиралом сидел морской офицер, с черной бородкой и
выпирающими красными щечками. Офицер что-то говорил, склонившись к
адмиралу, крики удивили его, он прервал свою речь и стал оглядываться, не
понимая, что происходит.
Картинка промелькнула и исчезла.
- Это кто? - спросил Коля у путейского чиновника, скучного и
согбенного, но с красным бантом на груди и красной повязкой на засаленном
на локте рукаве шинели.
- Вы не знаете? - удивился чиновник. - Адмирал Колчак. Командующий
флотом. Надежды нашей революции связаны именно с ним.
И чиновник вызывающе посмотрел на Колю, будто вызывая его на спор.
Впереди были слышны крики, звук клаксона. Беккер понял - что-то
случилось с машиной командующего флотом. Он поспешил туда и был не одинок
- звук возбужденной толпы, вместо того чтобы отвратить обывателей, еще
непривычных к насилию и исчезновению городового как последней инстанции
при беспорядках, влек зевак к себе. Людям хотелось смотреть - первый этап
любой революции театрален, и люди, независимо от степени участия, спешат
использовать свое право увидеть и послушать, как делается история, хотя не
видят в этом саженцев будущих тюрем и казней.
Беккер увидел, что автомобиль адмирала остановился, потому что улица
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг