демократию и гласность, а на собраниях голосовали, как надо.
- Понятно, - сказал Удалов.
- Через год и ты, прости, Корнелий, сообразил, что лучше быть при
начальнике, чем против. Как-то на собрании ты выступил против Пупыкина. И
тут же тебе - выговор за выговором, а потом открыли против тебя уголовное
дело за хищение стройматериалов.
- Да чтобы я похищал!
- Верю, что не похищал. Только ты после этого сник, со мной даже
разговаривать перестал, а стал рядом с Пупыкиным на трибуне стоять.
- Быстро вы ко всему привыкли!
- А что откладывать в долгий ящик? Если тебе с утра до вечера объясняют,
как повезло тебе с таким хорошим начальником, то лучше согласиться.
- И ты тоже согласился?
- В этом мое преступление! - воскликнул Грубин. - Ты же знаешь, я неплохой
изобретатель. Я предложение сделал, чтобы пластмассу усовершенствовать, из
которой игрушки на фабрике делали. И формы новые изобрел - думал сделать
для дома отдыха шахматы в виде рыцарей ростом в человека, но легкие. А
директор фабрики Мимеонов в то время решил Пупыкину угодить - наладить
массовое производство его бюстов. Для того чтобы в каждом учреждении и в
каждой квартире стояли. Вот он этим способом и воспользовался. Пупыкину
эта инициатива понравилась. Меня консультантом на фабрику пригласили,
премию дали. А когда Мимеонов начал для будущего счастливого города
Великого Пупыкина статуи в натуральную величину изготавливать, приложил я
руку к этому безобразию. Теперь мучаюсь.
- Значит, другие не мучились и воспевали, а ты мучился, но тоже воспевал?
- спросил Удалов.
- Только не надо иронии, - сказал Грубин. - Я же все понимал. И даже
предупреждал Мимеонова - умерь свой пыл! Фильтров на заводе нету, отбросы
у нас вредные, прорвет - весь город погубим. Ты когда к нам приехал?
- Сегодня утром. Видел я, до чего ваша деятельность довела. Костюм погубил
и вообще всю одежду.
- Больше я на фабрику не выйду! Лучше пусть меня выселяют на сельское
шефство, лучше на принудотдых... Что угодно - больше я с ними вместе шагу
не сделаю.
- Погоди, не части, - сказал Удалов. - Мне ваша система не совсем понятна.
- А у вас иначе?
- Мне сейчас некогда тебе объяснять - скажу только, что твой Пупыкин уже
на пенсии, уголовное дело против него возбуждено...
- Что? Не может быть! Какое счастье!
- Не суетись. Будет время - расскажу. Мне сейчас главное - узнать, где
Минц, что с ним, здоров ли, почему его дверь опечатана?
- Не знаешь? Он же на принудотдыхе. За саботаж.
- Минц? За саботаж?
- Он не оправдал. Гравитационный подъемник собственными руками сломал,
чтобы статую не воздвигать.
- Говоришь, гравитацию изобрел?
- Точно знаю - изобрел, мы с ним вместе испытывали.
- А для Пупыкина - ни-ни?
- Он принципиальный.
- Значит, есть все-таки принципиальные?
- Принципиальные, конечно, есть. Немного, но есть, - признался Грубин. -
Но за принципы приходится дорого платить. И Минц заплатил. И Ксюша твоя...
- Да, совсем забыл. Что это за история с Риммой?
- Когда Ксюшу на сельхозшефство отправили...
- Понятнее!
- У нас сельское население разбежалось, - объяснил Грубин. - По другим
областям. Хозяйства обезлюдели. А Пупыкин в область всегда рапортует, что
у нас постоянный прогресс. Что ни год, сеем на пять дней раньше, собираем
на три дня раньше, и растут урожая на три процента в год. Поставки он
всегда выполняет. Только из-за этого в городе жрать нечего, а в поле
работать отправляют всех, кто несогласный или подозрительный или кто не
нужен. Половину учителей отправили, врачей больше половины, весь речной
техникум там копает и пропалывает... А из футболистов и самбистов Пупыкин
создал дружины, которые людей придерживают. Их на усиленном питании держат.
- Значит, крепостное хозяйство?
- Нет, это сельхозшефством у нас называется. Но что странно, Корнелий, -
те, кто в городе остался, считают, что с сельским хозяйством все
нормально. Потому что каждый день в газете нам рассказывают, как мы хорошо
живем.
- А что случилось с Ксюшей?
- Как-то товарищ Пупыкин лично к тебе домой, то есть к Удалову, приехал,
чтобы показать свое к нему расположение. А Ксения вместо обеда ему скандал
закатила, всю правду выложила. Ты знаешь Ксению - она неуправляемая.
Обиделся Пупыкин, на следующее утро ее скрутили, посадили на мотоцикл к
Пилипенко - и в деревню, перевоспитываться, на сельхозшефство без права
возвращения в город.
- А я? То есть, а он?
- А он... он побежал к Пупыкину, просит - верни мою жену! А Пупыкин,
говорят, погладил его по головке и говорит: не нужна тебе такая старая и
непослушная жена. Она меня не уважает, значит, и тебя не уважает, и нашу
великую родину не уважает. Мы тебе сделаем сегодня же развод, и отдам я
тебе любую из своих секретарш. Так и сделал. Развел, на Римке женил. Она
мне сама рассказывала.
- Ясно, - сказал Удалов. - Общая картина мне понятна, Пошли к Минцу. Где
он отдыхает?
- Принудотдых, Корнелий, это по-старому тюрьма. Находится она в подвалах
под гостиным двором, где раньше склады были. Там особо недовольные
отдыхают.
- Ты хочешь сказать, что профессор Лев Христофорович Минц, лауреат
двадцати премий, профессор тридцати университетов находится в подвалах
инквизиции?
- Ну, не то, чтобы инквизиции, - смутился Грубин. - Но в подвалах...
- Срочно едем в область! Это не должно продолжаться.
- До области ты не доедешь, - сказал Грубин. - Некоторые пытались. В
область специальное разрешение нужно. Его лично Пилипенко подписывает.
Только проверенные оптимисты туда попадают. Так что в области о Великом
Гусляре самое лучшее представление.
- Но ведь кто-то приезжает!
- Если приезжает, то на витрины с картонной лососиной смотрят, а потом в
предгорском буфете обедают. Ясно?
- Минца надо освободить!
- Надо. Но не знаю, как.
- Может, прессу поднять?
- Малюжкина? Ты сам видел. Его голове нужна ясность. А ясность он получает
сверху.
- Ну что ж, - сказал Удалов, - тогда пошли в подвал.
- Подвалы заперты, там дружинники.
- Саша, ведь недаром я столько лет ремонтами занимаюсь. Неужели мне
подземные ходы в этом городе неизвестны?
- А есть ход?
- Должен быть. По крайней мере, в моем мире есть и даже расчищен
археологами. Его воры в пятнадцатом веке прокопали - тюки из гостиного
двора выносили.
Когда они с Грубиным вышли во двор, Удалов вдруг услышал:
- Корнелий, ты куда? Ты почему домой не идешь?
Голос был женский, жалобный.
Удалов поднял голову. В окне его квартиры стояла молодая жена Римма,
неглиже, лицо опухло от слез.
- Я раскаиваюсь! - крикнула она. - Это была минутная слабость. Он старался
меня безуспешно соблазнить. Вернись, Корнелий. И не верь клевете Грубина.
Он тебе завидует! Вернись в мои страстные объятия!
- Не по адресу обращаетесь, гражданка, - ехидно ответил Удалов.
А Грубин добавил:
- Чего на тебя клеветать? На тебя клевещи, не клевещи - пробы ставить
некуда.
И молодая жена Римма плюнула им вслед.
* * *
По бывшей Яблоневой, а ныне Прогрессивной улице мимо лозунга на столбах:
"Пупыкин сказал - народ сделает!", мимо дома-музея В.П. Пупыкина друзья
спустились к реке, в том месте, где к обрыву примыкают реставрационные
мастерские. В удаловском мире эти мастерские кипят жизнью и деятельностью.
В этом они стояли пустынные, ворота прикрыты, всюду грязь.
Удалов уверенно прошел за сарай, там отодвинул гнилую доску, и перед ними
обнаружился вход в подземелье, кое-как укрепленный седыми бревнами. Грубин
достал заготовленный дома фонарик.
Идти пришлось долго, порой Удалов останавливался, заглядывал в боковые
ответвления, выкопанные то ли кладоискателями, то ли разбойниками, но ни
разу дороги не потерял. Ход кончился возле окованной железными полосами
двери.
- Здесь, - сказал Удалов. - Теперь полная тишина!
И тут же раздался жуткий скрип, потому что Удалов стал открывать дверь,
которую лет сто никто не открывал.
К счастью, никто скрипа не услышал.
Его заглушил отчаянный человеческий крик.
Они стояли в подземных складах гостиного двора, превращенных волей
Пупыкина в место для изоляции и принудотдыха.
Впереди тянулся низкий сводчатый туннель, кое-где освещенный голыми
лампочками. Крик доносился из-за одной из дверей - туда и поспешили
друзья, полагая, что именно там пытают непокорного профессора.
Но они ошиблись.
Сквозь приоткрытую дверь они увидели, что в побеленной камере на стуле
сидит удрученный Удалов. Перед ним, широко расставив ноги, стоит капитан
Пилипенко.
Пилипенко Удалова не бил. Он только читал ему что-то по бумажке.
- Нет! - кричал Удалов. - Не было заговора! И долларов я в глаза не видал.
Пилипенко подождал, пока Удалов кончит вопить, и спокойно продолжал чтение.
Было слышно:
- "Получив тридцать серебряных долларов от сионистского агента Минца, я
согласился поджечь детский сад номер два и отравить колодец у родильного
дома..."
- Нет! - закричал Удалов. - Я люблю детей!
- Ну что, освободим? - спросил шепотом Удалов у Грубина.
- Не стоит тебя освобождать, - искренне возразил Грубин. - Не стоишь ты
этого. А то вмешаемся в драку, сами погибнем и Минца не спасем.
Нельзя сказать, что Удалов был полностью согласен с другом. Трудно
наблюдать, когда тебя самого заточили в тюрьму и еще издеваются. Но Удалов
признал правоту Грубина. Есть цель. И цель благородная. Она - в первую
очередь.
Они прошли на цыпочках мимо камеры, в которую угодил двойник Удалова, и
остановились перед следующей, которая была закрыта на засов.
Грубин резко отодвинул засов и открыл дверь.
В камере было темно.
- Лев Христофорович, - позвал Грубин. - Вы здесь?
- Ошиблись адресом, - ответил спокойный голос. - Лев Христофорович живет в
следующем номере. Имею честь с ним перестукиваться.
- А вы кто? - спросил Удалов.
- Учитель рисования Елистратов, - послышалось в ответ.
- Семен Борисович! - воскликнул Удалов. - А вас за что?
- За то, что я отказался писать картину "Пупыкин обозревает плодородные
нивы", - ответил учитель.
- Выходите, пожалуйста, - попросил Грубин.
- Это официальное решение?
- Нет, мы хотим вас освободить.
- Простите, я останусь, - ответил учитель рисования. - Я выйду только
после моей полной и абсолютной реабилитации.
- Тогда ждите, - сказал Удалов.
Времени терять было нельзя. В любой момент в коридоре могли появиться
охранники. Они перебежали к следующей двери. Грубин открыл и ее.
- Лев Христофорович?
- Собственной персоной. Вы почему здесь, Саша?
- Я к вам гостя привел, - сказал Грубин.
Они вошли в камеру, закрыли за собой дверь. Грубин посветил фонариком.
Профессор Минц, сидевший на каменном полу, подстелив под себя пиджак,
прикрыл глаза ладонью.
- Потушите, - сказал он. - Мои глаза отвыкли от света.
- Я к вам гостя привел, - сказал Грубин.
- Кого? Кто осмелился залезть в это узилище? Кто мой друг?
- Это я, Корнелий, - сказал Удалов.
- Отказываюсь верить собственным ушам! Разве не вы первый на разборе моего
персонального дела предложили изолировать меня в этом доме подземного
отдыха?
- Нет, не я, - честно ответил Удалов.
- Не вы ли заклеймили меня званием врага народа и иностранного агента?
- Нет, не я.
- Вы лжец, Удалов! - сказал Минц. - И я не намерен с вами разговаривать.
- Тот Удалов, который голосовал и призывал, - ответил Корнелий, - сейчас
сидит через две камеры от вас. Пилипенко ему террористический заговор
шьет. А я - совсем другой Удалов.
- Не понял!
- Я живу в параллельном мире. Меня послал сюда наш Лев Христофорович. По
делу. Но когда я узнал, что у вас творится...
- Стойте! - закричал профессор. - Это же великолепно! Грубин, посветите
фонариком.
И Минц бросился в объятия к Удалову.
- Значит, параллельные миры существуют! - радовался ученый. - Значит, мои
предположения и теоретические расчеты были правильны. Да здравствует
наука! И что же просил передать мой двойник?
- Лев Христофорович стоит перед проблемой, - сказал Удалов. - Нам нужно
прокладывать магистраль через Гусляр, а у него никак не получается с
антигравитацией. Он сам простудился и просил меня сгонять к вам и взять
расчеты.
- Вы говорите правду? - насторожился Минц.
- А зачем мне врать?
- А затем, что это может быть дьявольской выдумкой Пупыкина. Ему нужна моя
гравитация. Ради нее он пойдет на все. Он способен даже выдумать
параллельный мир.
- Нет, Удалов правду говорит! - сказал Грубин. - Я верю.
- А я не верю! - сказал Минц. - Если в вашем параллельном мире тоже
прокладывают магистраль, мой двойник никогда не согласится участвовать в
преступлении против нашего города. Он бы, как и я, предпочел бы кончить
свои дни в темнице, но не пошел в услужение к варварам.
- Но в нашем мире, - возразил Удалов, - антигравитация нужна, чтобы
подвинуть часовню Филиппа и не разрушить памятники.
Минц все еще колебался.
Тогда Грубин сказал:
- Есть выход. Хотите доказательства?
- Хочу.
- Тогда пошли с нами, я покажу второго Удалова.
Минц поднялся и, поддерживаемый Грубиным, вышел в коридор.
Через минуту они были у камеры, где Пилипенко допрашивал второго Удалова.
Минц заглянул в дверь, потом обернулся к Удалову и сказал:
- Простите, что я вам не поверил. Но доверчивость нам слишком дорого
обходится.
- Как мне приятно это слышать, - сказал Удалов. - Я сначала испугался, что
здесь все смирились с тираном.
- Это не тиран. Это мелкий бандит, - сказал Минц. - Тираны отжили свой
век, но тиранство еще живет.
Последние слова он произнес слишком громко. Пилипенко услышал шум в
коридоре, метнулся к двери, отворил ее и увидел Минца.
- Выскочил? Бежать вздумал? - заревел капитан, засовывая руку в кобуру.
Минц оторопел. Он не знал, что делать в таких случаях. Но Удалов, который
вырос без отца, на улице, отлично знал, что надо в таких случаях делать.
Он отодвинул в сторону Минца, шагнул вперед и сказал:
- Все, Пилипенко. Доигрался ты.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг