- Жми, не бойся, мы с тобой! - хрипло прокричал парень, у которого было
лицо начинающего алкоголика.
- Мы тебя поддержим! Не бойся! Давай! - неслось отовсюду.
Кузькин, который, видимо, понял, что ситуация грозит вырваться из-под
его контроля, медленно поднялся из-за стола. И, опустив тяжелый,
прибивающий к земле взгляд, произнес, стараясь, чтобы его голос звучал
спокойно и миролюбиво:
- Если, Юрий, вы хотите сказать что-либо по существу, то попрошу вас
подняться сюда. Пусть все вас видят...
- А ему и там неплохо! - крикнул кто-то.
- Вот именно, что неплохо, - раздался другой голос. На этот раз
женский. - Все они смелые, когда сидят на "камчатке"...
- А я вообще не понимаю, о чем можно говорить, - возмущенно
проговорила, обращаясь ко мне, старшекурсница, похожая на жабу. -
По-моему, этому Домбровскому вообще не стоит давать слово.
- По-моему, тоже, - согласился я.
Да, если говорить честно, мне с самого начала не понравился этот
самоуверенный первокурсник. Молодой он еще, зеленый, и не может знать
того, что уже известно любому второкурснику. В первую очередь, не стоит
быть таким самонадеянным. Ведь, по сути дела, первокурсник пока еще не был
студентом. Это должна была выяснить первая - зимняя - сессия. Если ты
успешно выдержал бесчисленные зачеты и экзамены - то ты автоматически
"посвящаешься" в студенты. Если не повезло и ты сошел с дистанции, то
есть, говоря простым языком, завалил сессию, значит, не судьба тебе стать
студентом. А успех или неуспех на сессии зависит от слишком большого числа
факторов, о наличии которых зеленый первокурсник еще не подозревает.
Поэтому любому новичку самое лучшее - это до поры до времени затаиться
и не высовываться. Не дразнить зверей в лице администрации факультета. А
этот парень с чрезвычайно громкой фамилией сознательно идет на конфликт не
только с администрацией, но и с партийным бюро. А это уже, как говорится,
наверняка чревато вполне предсказуемыми последствиями. Завалят тебя,
Юрочка, на первой же сессии...
Тем временем Домбровский подошел к трибуне и вскинул правую руку к
потолку, призывая к тишине - зал, воспользовавшись паузой, снова
по-пчелиному загудел.
Я убрал в дипломат Кира Булычева - меня всерьез заинтересовало, чем
завершится столь нетрадиционное продолжение так тривиально начавшегося
комсомольского собрания. События, по-моему, грозили принять совершенно
фантастический оборот...
- Товарищ Кузькин выразился в том смысле, - начал Юрий, - что я-де на
факультете без году неделя и потому должен молчать. А мне кажется, что я
свободный человек, полноправный гражданин Советского Союза, и потому не
обязан спрашивать разрешения, чтобы сказать, о чем я думаю. В конце
концов, в нашей стране объявлена демократия и гласность, поэтому зажим
критики надо рассматривать как действия, направленные против политики
партии...
На десятую аудиторию внезапно упала напряженная тишина. Смолкли
разнообразные разговоры, были отодвинуты в сторону интересные книги,
отложены недописанные конспекты. Не стало слышно скрипа столов и шума
передвигаемых стульев. Почти четыре сотни пар глаз внимательно следили за
реакцией ВЯКа на слова Юрий Домбровского. Такого еще не было в этих стенах
- чтобы студент-первокурсник обвинял секретаря партбюро в антипартийной
позиции! Даже умудренные жизненным опытом пятикурсники впали в оцепенение,
не понимая, что же случилось. И какие теперь меры предпримет грозный
Вольдемар Ярополкович к зарвавшемуся первокурснику? Тревожная тишина
висела в воздухе, готовая в любой момент оглушительно взорваться.
Однако взрыва не случилось. Кузькин - чело мрачнее грозовой тучи! -
почему-то молчал. А Домбровский, видя, что его не спешат прервать,
продолжал:
- Я вышел на эту трибуну совсем не для того, чтобы критиковать
администрацию факультета. У меня есть конкретное предложение. Вот мы
сейчас заслушали бездарнейший отчет комсомольского бюро. Я слушал его
внимательно, однако, честно говоря, ничего не понял, кроме общих фраз,
которые не несут ровным счетом никакого смысла. Так происходит везде, не
только у нас. И у меня возникает резонный вопрос: почему все комсомольские
собрания - в школах, на предприятиях, в вузах - проходят скучно и
однообразно, по одной схеме, так что, побывав один раз на этом
мероприятии, в следующий раз туда не захочется идти? И ведь действительно
комсомольцы не ходят на собрания, потому что они знают, что собрания лично
им ничего не дадут. Почему было сорвано собрание на прошлой неделе? Да
потому, что отчетно-выборное собрание превратится в обычную пустую
говорильню...
- Регламент пять минут, - подал нервный голос Кузькин. Он слушал Юрия
очень внимательно. - У вас осталось тридцать секунд.
Юрий повернулся в сторону президиума:
- Извините, Вольдемар Ярополкович, но, насколько я знаю, у нас сейчас
проходит комсомольское собрание. И вести его должен секретарь
комсомольского, а не партийного бюро.
Снова нависла тревожная тишина. Сказать такое самому Кузькину!..
Бедный, бедный Юрочка Домбровский... Он так и не понял, на кого поднял
руку...
Теперь ему точно несдобровать, как пить дать, повторит незавидную
судьбу своего знаменитого однофамильца-писателя...
Однако гроза, слегка подув ветром тревоги, почему-то прошла стороной.
Кузькин не начал метать, подобно Зевсу, громы и молнии. Он выглядел
совершенно спокойным, однако было ясно, что гроза ушла ненадолго и придет
время пролиться очистительному ливню, с громами и молниями. Кузькин был
готов дать бой...
- Член КПСС имеет право присутствовать на комсомольском собрании, Юра,
- спокойно сказал ВЯК.
- А я не отнимаю у вас такого права, - хладнокровно заметил Юрий.
Сейчас он был народным трибуном, почти вождем, и это чувствовали все, кто
находился в аудитории. Пожалуй, предложи он сейчас свою кандидатуру на
пост секретаря комсомольского бюро, его выбрали бы единогласно. Но долго
ли продлился б его триумф - известно только товарищу Кузькину. Когда
неразумная пташка взлетает очень высоко, падать бывает очень больно,
потому что соломки никто предварительно подстилать не будет. Вождей у нас
любят, когда они сильны. А падший вождь будет распят его же прежними
сторонниками.
- Я не отнимаю у вас такого права. Вы приписываете мне слова и мысли,
которых я никогда не говорил. Вольдемар Ярополкович, я всего лишь сказал,
что вы не имеете законных оснований, чтобы вести комсомольское собрание.
- Вы опять ошибаетесь, Юра, - сказал ВЯК. Мне показалось, что его голос
прозвучал не очень уверенно. Всемогущий секретарь партбюро Кузькин, гроза
неуспевающих и излишне свободомыслящих студентов, казалось, растерял свой
прежний кураж и занял глухую оборону. Надолго ли? Не может быть, чтобы
Кузькин признал свое поражение в споре с каким-то выскочкой
первокурсником. ВЯК мне совсем не нравился, однако сейчас я был целиком на
его стороне.
- Не надо считать меня извергом или монстром, - продолжал Кузькин, - а
также кровавым узурпатором и врагом партии и перестройки. А такие речи
давно уже гуляют по факультету...
- Я этого не говорил, - отчего-то смутился Юрий. Неужели сам испугался
своей смелости?
- Вы не говорили, так другие утверждают, что я ретроград и враг
перестройки. В этой связи я хочу заявить вполне официально, - Кузькин
поднялся из-за стола и продолжил, не переставая рубить воздух правой
рукой: - я заявляю вполне официально, что подобные разговоры есть
очернительство меня как секретаря партбюро и плохо прикрытая демагогия. И
даже хуже, чем демагогия. На факультете действительно сложилась очень
сложная обстановка, и вы, Юра, в силу своей молодости, еще недостаточно во
всем разобрались. И мне кажется... нет, я уверен, что ваше серьезнейшее
выступление инспирировано теми, кому не по душе политика нашей партии. Вы,
Юрий, попали под вражеское влияние и поете с чужого голоса. Не стоит,
Юрий, поддаваться на провокации. Не надо быть ребенком, пора начинать
ориентироваться в сложной политической обстановке. А в вас, Юрий, до сих
пор играет ребячество. И это ребячество только вредит вам, делая вас
заложником чужих игр. И вы, запутавшись, начинаете лить воду на мельницу
врагов партии и перестройки. И это очень прискорбно... Что же касается
того, что я сижу в президиуме и веду собрание, - словно подтверждая свои
слова, Кузькин сел на свое место, - то это тоже не соответствует
действительности. Я и уважаемый Игорь Викторович сели в президиум по
предложению секретаря комсомольского бюро. Думаю, я вас убедил...
- Почти убедили, - согласился Юрий. Однако мне показалось, что он не
верил в искренность Кузькина. Как, впрочем, и я. Уж если говорить о
демагогии, то самым первым демагогом можно считать самого Кузькина.
- И что ВЯК с ним цацкается, - проворчала пятикурсница с жабьим лицом.
- Согнать пора с трибуны, чтобы не занимал чужое время, раз свое не ценит.
- Это не совсем демократично, - сказал я.
- Ты что, его поддерживаешь? Первака этого? - с подозрением
осведомилась Жаба.
- Вот еще! Я воздерживаюсь, - дипломатично ушел я от прямого ответа.
- А если потребуется применить комсомольскую принципиальность? -
поинтересовалась Жаба.
- Посмотрим, как обстоятельства сложатся, - дипломатично ответил я.
Пятикурсница с жабьим лицом неудовлетворенно пожала плечами и
отвернулась.
Жест был слишком многозначительным, чтобы правильно истолковать его
смысл.
Будто ей было трудно выразить свои мысли простыми человеческими
словами...
Я снова обратил свое внимание на сцену, где разворачивался необычный
спектакль. "Взгляд" бы сюда, они бы такой репортаж сделали...
- У меня есть конкретное предложение, - сказал Юрий. - Мы заслушали
общий отчет, и теперь я хотел бы предложить заслушать каждого члена бюро,
который отчитается за работу в течение года.
- Это невозможно, - подала тихий голос секретарь бюро.
- Почему?
- Мы не готовились. Да и не было никогда такого...
- Пора ломать застойные стереотипы, - сказал Юрий. - Я предлагаю
немного отступить от повестки дня и перед тем, как приступить к выборам
нового состава комсомольского бюро, вызвать весь прежний состав бюро и
устроить пресс-конференцию.
- Какую еще пресс-конференцию? - недовольно спросила секретарь бюро.
- Обыкновенную. Пусть каждый, у кого возникли вопросы к работе бюро,
задаст их и получит ответ, что называется, из первых рук. В этом есть и
другой плюс: выслушав ответы на вопросы, мы тем самым сможем дать верную
оценку работы бюро. У меня все.
Юрий покинул трибуну и отправился на свое место. Раздались жидкие
аплодисменты. И снова, воспользовавшись паузой, студенты завели разговоры,
весьма далекие от повестки дня комсомольского собрания: кто как на кого
посмотрел, кому что из тряпок или косметики удалось достать, кто жаловался
на субъективный подход при оценке ответа на экзамене по диалектическому
материализму преподавателем Осипманом...
А в президиуме произошло замешательство. Кузькин что-то сказал
секретарю комсомольского бюро, затем что-то спросил у декана. Декан пожал
плечами и что-то ответил. Секретарь комсомольского бюро закивала головой.
Как мне показалось, излишне подобострастно. Кузькин снова о чем-то спросил
у нее, и секретарь обратилась к двум девушкам - членам президиума.
По-видимому, "власть имущие" сумели прийти к единому мнению, так как
секретарь бюро поднялась из-за стола и, призвав народные массы к
спокойствию, громко сказала:
- От комсомольца Юрия Домбровского, студента первого курса, поступило
предложение: провести пресс-конференцию комсомольского бюро. Ставлю данный
вопрос на голосование: кто "за"? "Против"? "Воздержались"?
Как ни странно, большинство высказалось за пресс-конференцию. Я же по
принципиальным соображениям в голосовании не принимал. Этот принцип я взял
на вооружение еще в школе, еще будучи восьмиклассником, когда вдруг понял,
что все решения принимаются единогласно, потому что все уже решено заранее
"наверху". Голосовать "за" - значит, уподоблять себя серой бесцветной
массе. Голосовать "против" - себе дороже. А воздерживаться мне вообще не
хотелось. Мой голос не примут во внимание. Так что лучше совсем не
голосовать. Особенно если садишься на "камчатке", а не в первом ряду...
- Предложение Домбровского принято большинством голосов, - подвела итог
секретарь бюро. - Просьба членам бюро подняться. Желательно со своими
стульями.
"Десятка" пришла в движение и стала похожа на разворошенный муравейник.
Заскрипели на разные голоса столы и стулья. Почти половина аудитории
поднялась с мест, давая возможность членам бюро подняться на сцену. Держа
над головами стулья, они бочком пробирались через живые лабиринты людей,
столов и стульев. Одна девушка споткнулась и брякнулась вместе со стулом,
что вызвало еще большее оживление.
Девушка с жабьим лицом тоже оказалась членом комсомольского бюро.
Через несколько минут шестнадцать человек заняли все свободное
пространство сцены, полукругом вокруг президиума. Среди них я увидел
множество знакомых лиц. Одних - например, Катьку Осоцкую с третьего курса
или Машку Серегину с четвертого - я знал более или менее хорошо. Другие -
например, Андрей Разин (нет, не из "Ласкового мая", просто однофамилец)
или Инна Краснова - давно примелькались в стенах факультета. Были и три
человека с моего курса.
Но особенно меня удивило, что в число "бюрократов" попала одна
третьекурсница, которая в этом году была вместе со мной в одном колхозе.
Ее имени, как это бывало у меня часто, я не знал. То есть знал,
конечно, но забыл. Я называл ее - и за глаза, и в глаза - Блатной Берет, и
она не обижалась. Почему я дал ей такое странное прозвище? Просто в
колхозе она выходила на поле в несколько вульгарном кепи, вечно сдвинутом
на самый лоб. Если к этому прибавить угрюмую телогрейку и высокие мужские
сапоги, то она была очень похожа на представительницу преступного мира,
каким я знал его по телефильмам.
Однако эта девушка только внешне выглядела "блатной". На самом деле в
этой беловолосой девушке с острым лицом не было ничего от тех вульгарных
девиц, которые встречаются не только в детективных романах, но и в
реальной жизни. Блатной Берет была, что называется, "своим в доску парнем"
и умела не только сама веселиться, но и веселить окружающих. Она запросто
травила анекдоты, которых знала великое множество, и была незаменима в
нашей компании. Своим весельем она скрашивала наши тяжелые трудовые будни,
когда после длинного рабочего дня ныла спина, подкашивались ноги и не
слушались руки.
А по вечерам Блатной Берет садилась на пенек у нашего Богом забытого
пристанища, посещаемого разве что представителями деревенской молодежи,
брала в руки гитару и пела лиричные, душевные песни...
Секретарь комсомольского бюро представила нам одного за другим членов
бюро, указывая обязанности каждого. Я не очень удивился, когда узнал, что
Блатной Берет зовут Леной (у нас полфакультета Лены, и откуда их столько
берется?), но меня поразило, что в комсомольском бюро она занимала далеко
не маловажный пост. Лена Блатной Берет заведовала учебным сектором, а так
как, по мнению Кузькина, отличная учеба является единственным ощутимым
вкладом студентов в революционную перестройку, то он предложил, а
секретарь комсомольского бюро поддержала (или наоборот - она предложила, а
Кузькин поддержал?) идею первым заслушать заведующего учебным сектором.
Блатной Берет вышла к трибуне, и на нее началась самая настоящая атака.
Студенты, почувствовав, что члены комсомольского бюро оказались на
какое-то время в их полной власти, обрушили на бедную голову Лены целую
артиллерийскую канонаду вопросов. Причем спрашивали отнюдь не для того,
чтобы получить исчерпывающий ответ, а исключительно с целью "срезать" -
сбить отвечающего с толку, загнать в угол и там добить.
То есть большинству аудитории хотелось поиздеваться над беззащитной
девушкой Леной, которая на свою голову когда-то дала согласие возглавить
учебный сектор.
Шум в "десятке" стоял невообразимый. И, воспользовавшись "шумовой
завесой", к выходу потянулось еще несколько человек. Среди них были
Леночка Корнилова и Марго Федосеева.
Когда девушки проходили мимо меня, я осторожно попридержал Леночку за
локоть:
- Куда намылились, радость моя?
- Ой, Андрюша, - тоненьким голоском пропела Леночка. - Я домой... Здесь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг