себя гладить, и даже стала сидеть на плече Валеры, как заправский
пиратский попугай. Чук разве, что "пиастры" не кричал.
Занятый своей неожиданной новой жизнью бомж Валера совсем позабыл о
старом своем времяпровождении, и потому очень удивился, встретил как-то
раз в глухом переулке Слюнявчика. Но тот не дал о себе забыть.
-Э! Валерка, мля! Чевой-то тебя не видно, а? - вопросил он и дернул
Валерия за рукав. До того не сразу дошло, кто перед ним. За прошедшие две
недели он совсем позабыл о старом забулдыге по имени Слюнявчик.
- Забываешь нас? - продолжил тот.
- Слю... эээ... Костя, я спешу, знаешь, - сказал Валера.
Это была чистая правда - он собирался купить Чуку замечательную кормовую
добавку, из той серии, что можно почти бесконечно долго грызть, на пару с
витаминами стачивая растущие зубы.
-Спешишь? - сказал Слюнявчик, - все время теперь спешишь. Занятой стал,
блин. Как профессор. - Он помолчал, а потом добавил быстро, - ты ведь
грят, поймал там у себя чой то? Ну, в ловушку? И у себя держишь. А ты ведь
мне обещал, что как крысу свою поймаешь, так нам отдадишь. На прокорм.
- Кто говорит? - спросил Валера.
-Ааааа... - пропел Слюнявчик гнусным голосом, - а не скажу... Хотя...
Волчок это был. Он у нас всее видит, всее знает!
-Дурак твой Волчок! - сказал Валера резко, - и не видит он ничего! Мозги
давно пропил. Ничего я не поймал. Ничего!
И он пошел прочь - ему надо было успеть к закрытию магазина. Слюнявчик
уставился ему в спину, как показалось, злобно. Но навязывать свое общество
не стал.
Встреча со старым дружком неприятно поразила Валерия. Он вспоминал
перекошенное, бессмысленное лицо Слюнявчика и задавался вопросом - что
связывало его с этим человеком? Что связывало его с остальными. Некоторое
время эти мысли занимали его, а потом он пришел домой, где ждал терпеливо
Чук и начисто забыл об этом происшествии.
Через некоторое время он решил, что животному нужен воздух, и стал
совершать короткие вояжи во двор. Чук сидел у него на плече и восхищенно
нюхал морозный воздух. А потом стал даже отваживаться на короткие пробежки
по снегу. Далеко не отбегал - словно знал, что может потеряться. Валера
стоял рядом, глядел, как свинка оставляет на свежем снегу ровные стежки
следов. Народ на него посматривал, но Валере было плевать - выгуливают же
люди своих собак. Поему бы не выгулять морскую свинку?
В одну из таких прогулок он и чуть не потерял своего Чука.
Тот так и не заметил опасности, да и Валера засек ее слишком поздно.
Просто вдруг совсем рядом, за спиной, раздался нарастающий рев - низкий,
полный угрозы. Так близко, что Валерий лишь успел обернуться.
Огромный черный ротвейлер был метрах в двух - пасть раззявлена,
желтоватую слюну сдувает ветром с выдающихся клыков, язык болтается как
грязное багровое полотнище. Псина шла в атаку, и в атаку совсем не на
Валерия - тот был слишком массивным для потенциальной жертвы. Пес рвался к
Чуку - такому маленькому, медлительному и беззащитному.
В те секунды пока черная собака преодолевала оставшиеся метры Валерий
узнал ее - конечно, трудно не узнать эту гнусную псину, если ее ненавидел
весь двор, включая оба дома близнеца.
Бульдозер выл от счастья - он снова занимался любимым делом, а именно
нападал на жертву совершенно неспособную дать ему отпор. В отличие от того
же Валерия. Жаркая собачья кровь требовала отмщения за недавний
перенесенный им и хозяином позор.
Чук замер на снегу - черно-белый шерстистый комок, его хватило бы от силы
на один укус надвигающейся черной беде.
Валера понял это, как понял и то, что не успеет поднять Чука с земли. А
даже если успеет, то будет неминуемо сбит агрессивным зверем.
И тогда он сделал то, чему научился за годы беспросветной своей бездомной
жизни - упал ничком и накрыл Чука своим телом. Когда ты вот так лежишь,
сохраняя в объятиях ценную и нужную тебе вещь, то тебя можно пинать
ногами, бить, чем хочешь - эффекта не будет, ты почти защищен, как большая
мягкая черепаха, особенно если на тебе надет толстый бушлат телогрейка, да
ворох тряпья под ним.
К сожалению или к счастью знают об этом только те, кого часто лупят
ногами.
Бульдозер этого не знал - его в жизни никто не рискнул пнуть, поэтому
действия Валеры стали для него совершенной неожиданностью. Тело его еще
продолжало поступательное движение вперед, маленький тупой мозг пытался
анализировать поменявшуюся ситуацию и не находил адекватного решения.
Когда Бульдозер понял, что не успеет за оставшееся время сменить вектор
движения, было уже поздно.
Законы физики сыграли против него, и огромный черный пес на полном ходу
запнувшись от скорчившегося человека, перелетел через него, и, получив
мгновенный крен в сорок пять градусов, вошел в сваливание.
Мелькнули в воздухе скрюченные лапы с тупыми когтями, плоская морда с
лезущими из орбит глазами, веер слюней блеснул на слабом зимнем свету, а
потом Бульдозер с глухим ударом вернулся на грешную землю.
На миг воцарилась тишина, Валера чувствовал, как трепещет крохотное
сердечко Чука, замершего у него в ладонях.
-Ты что творишь, гад?! - страдальчески крикнул кто-то, - что с животным
сделал?
Валера искоса глянул вправо, потом влево. Справа к нему бежал Лапкин - на
лице боль и злость, слева со льда медленно поднимался Бульдозер - на морде
выражение, словно попал под давший ему имя образец строительной техники.
-Сволочь поганая!! - надрывался Лапкин, - Вонючий бомж! Развели вас, шагу
нельзя ступить, чтоб не запнуться!! Собак жрут, сволочи!!!
Валера молчал. Он уже знал, что все позади. Чук был спасен - вот он замер
в ладонях. Даже, наверное, и не знает чего избежал.
Причитая, Лапкин миновал Валерия и помог подняться Бульдозеру.
Создавалось впечатление, что если бы тот не смог, Лапкин бы понес его на
себе. Но Бульдозер встал - гонор в нем пересек нулевую отметку, хвост вяло
дернулся в стылом воздухе и ретировался вниз, так безопасней.
Лапкин все орал, остановился подле Валеры и даже занес ногу, чтобы
ударить, но совсем рядом была улица и пешеходы уже смотрели
заинтересованно, так что бить не стал. Убрался сам и потащил прочь своего
ошалевшего пса. Когда Лапкин отошел на приличное расстояние Валера поднял
голову и улыбнулся - он выиграл очередную битву, защитил Чука, а значит,
живет уже не зря.
Но прогулки пришлось прекратить.
В конце недели снова заявился Слюнявчик. Долго и нудно стучал в закрытую
дверь, а, на вопрос Валерия что ему надо, разразился длинной и
слюняво-угрожающей речью.
-Ты нас не уважаешь что ль? - вопрошал он, - Возгордился блин совсем?! Мы
быдло, да? Такое что и разговаривать с нами нельзя? Так ты хочешь сказать?!
- Уходи! - сказал Валерий, - иди прочь!
- Кого ты там прячешь?! Думаешь, если дверь закрыл, я не увижу, да?
В конце концов, он ушел, буркнув напоследок, что так лучших друзей
обижать нельзя, и в следующий раз он придет с Волчком - популярно
объяснить Валере, что так не поступают.
Валере было плевать. Волчка он не боялся. Он за себя вообще не боялся -
отучила его жизнь думать о завтрашнем дне. Он боялся лишь за Чука.
-Ничего, - сказал он, слушая, как Слюнявчик, гулко топая, взбирается
вверх по лестнице, чтобы выбраться на крышу, - Ничего Чук, не пристало нам
их бояться.
Он протянул руку к клетке и Чук привычно прыгнул сначала на кисть, а
потом ловко перебирая коготками на плечо. Там и замер.
Эх, ничего в тот момент не показалось Валере угрожающим. Не предупредил
его внутренний голос, не звякнул внутри тонкий серебряный звоночек -
обрати, мол, внимание - плохо это может кончиться.
Ничего этого не было. Жил Валера себе дальше - общался с Чуком, крутился,
вертелся, а в последнее время вдруг заметил, что зачастую выходит на улицу
просто так - погулять. И вроде все та же серая зима, да снег сверху, а
как-то иначе стал воспринимать окружающее. Может, потому что год кончался
- и новогодье давало уже давало о себе знать цветными гирляндами в
витринах дорогих магазинов? Может, люди стали чуть напряженнее, может быть
веселее, а может просто более нервными? И все чаще слышны на улице чьи то
резкие голоса - счастливые или злобные, но не нейтральные. Город слегка
ожил, встряхнулся под снегом и многокилометровыми лентами цветных огней,
вздохнул, и приготовился к новой своей фазе существования.
Было ли так всегда, или только в последний год? Валера не знал, но
склонялся к тому, что было.
Было, просто он уже не видел и не слышал этого.
В конце декабря Валерий пришел домой и объявил Чуку, что собирается
устроиться на работу.
-Хватит тунеядствовать, - сказал он восхищенно замершей морской свинке, -
будет работа, будут деньги. Будут деньги, будет все остальное. Квартиру
снимем настоящую, а Чук? С ванной! Меня теперь возьмут - они непьющих
любят.
Чук фыркнул, и завозился в своей клетке. Как и Валера, он, похоже,
приближался к своему счастью.
За полторы недели до нового, лучшего, чем прежний, года, ныне бездомный,
но владеющий многочисленными мечтами, Валера возвращался домой.
Он гулял - снова гулял просто так, шел себе в толпе, глядел по сторонам
и, похоже, наслаждался жизнью. Последний раз это было так давно, что он
уже не помнил этого забавного ощущения, когда краски ярче, небо за тучами
голубое, а грязный снег скрывает зимнюю сказку, жухлую траву и обещание
весны. Хорошо было просто так идти. Гордо, как человек. И никто не трогал
его, не приставал, даже не смотрел косо - просто потому, что так может
идти только уверенный и ничего не боящийся человек. А одежда... что одежда
- это был как раз тот случай, когда не она красит человека. Редкий случай.
Он был вполне счастлив, бомж Валера, счастлив до того момента, пока у
подъезда его дома вдруг не появилась скособоченная тень и не метнулась к
нему навстречу. Валера замер. Давешнюю подругу Маньку он не видел уже с
месяц или около того - с тех самых пор как произошел тот досадный инцидент
с собакой. Содрогнулся, вспомнив, как лупил ее ногами. У нее и сейчас были
синяки под обоими глазами - совсем свежие.
И еще возникло нехорошее предчувствие - маленький серый авангард большой
армии горя.
-Аа... В-валерка, мля!! - заплетающимся языком возвестила Манька на пол
улицы, говорить ей, впрочем, мешали и разбитые до состояния полной
недееспособности губы, - п-пришшел? А мы тут к те зашли, а т-тя нет? Где
гуляешь, а?
- Зашли? - сказал Валера тихо, - когда зашли?
- Да п-прямо щаз! Я, Костюнчик и Волчок! Погудели!
Валере стало очень холодно - куда холоднее, чем было сейчас на улице.
Много холоднее. Мир сделался нечетким, кружащимся серым снегом.
- Что... Что вы сделали?! - прошептал он еле слышно.
Манька раскрыла по шире глаза, вгляделась в него, а потом испуганно
отшатнулась. Что-то подсказало ей, что именно с такими глазами человек и
совершает убийство.
-Да ниче... - выговорила она, - Я ж грю, погудели хорошо. Слюнявчик
обещание сдержал и крысу, что ты поймал, на закусь съел. Поймай еще, а?
Небо рухнуло на землю, соприкоснулось с ней в грохочущем и плавящем снег
и мерзлую почву объятии. Он не верил, не мог поверить. Мир кончился, время
вытекло из исполинской стеклянной половины апокалипсических песочных часов
и замерло. Замерзло. Все кончилось.
Валерий вдруг обнаружил, что все еще стоит на ногах - каким то образом
держится и не падает, хотя хомут обрушившегося несчастья уже висит на шее,
черный, неподъемный, и немилосердно давит.
Но силы были - и он, оттолкнув перепугавшуюся Маньку с дороги, побежал
вперед к мигающей желтыми окнами громаде дома. Ноги несли его сквозь снег
сами по себе, без малейшего понукания. Несли к двери, дальше по коридору
мимо опешившей консьержки, вверх по лестнице - выше, выше, мимо
разноцветных прямоугольников чужих дверей, за которыми живут себе
счастливые обладатели своего жилья, много-много этажей без малейшей
усталости, и дальше, к одинокой двери на чердак.
Рывком дернув дверь, он ворвался к себе домой, в свой пентхаус, в место,
которое он привык считать домом и надежным убежищем. Ворвался, пылая от
ярости, готовый бить и убивать, и твердо зная, что если застанет этих
сволочей на месте преступления то живыми они не уйдут. О! Нет прощения
этим мерзавцам и нелюдям! Этим человекообразным прямоходящим тварям!
Скотам в человеческом обличье!
Валера стоял на пороге, тяжело и с хрипом дышал, и бессильно сжимал
кулаки.
Потому что все уже закончилось, и на чердаке уже никого не было. Лишь
сиротливо ютились на столике остатки нынешней трапезы.
Страшной трапезы. Останки Чука плавали в густом вонючем жиру закопченной
сковороды, что стояла на печке. Их было не много, останков.
На негнущихся ногах Валерий подошел к печи и остановился. Он смотрел.
Смотрел на тонкие желтые кости, на покрытый ошметками темной шерсти череп,
что в неизбывной муке скалил длинные резцы. Смотрел на свитый колечками
почерневший хвост и скрюченную переднюю лапу с растрескавшимися коготками.
Смотрел на свою новую жизнь - жизнь, сгоревшую в чаде паленой шерсти и
запахе дешевого масла.
Окончательно. За окном падали и умирали снежинки - одна из другой.
Этим же днем Валерий запил. Да так, что все предыдущие запои казались на
фоне этого легким вечерним коктейлем. Семь дней он пил беспробудно, а на
восьмой день у него случилась белая горячка и он стал пускать изо рта пену
и бросаться на прохожих, после чего был отловлен милицией и после
соответствующих профилактических побоев отправлен в вытрезвитель. Сознание
к нему не возвращалось еще два дня, и лишь к третьему дню случилось легкое
просветление.
Тогда то, в тесной камере-палате районной наркологической больницы ему
неожиданно пришло в голову, что у Чука не было длинного, вьющегося
кольцами, хвоста, как не было таких выдающихся желтых резцов и серой
шерсти.
Но было уже поздно - затуманенный интоксикацией и дешевыми лекарствами
мозг Валерия уже не мог логически сопоставить факты и пришедшая мысль
погасла в очередном приступе горячечного бреда.
Выйдя на свободу, он снова запил. Жизнь вошла в привычную колею.
Почтальон.
Вот почтальон - всегда звонит дважды.
Он поднялся рано утром и вышел в хмурое, туманное, подобие рассвета. Было
холодно, темно, шел колючий, резкий снег, но Константин Поляков не
собирался оставаться сегодня дома. Как впрочем, и вчера, и позавчера. Как
и завтра.
Он любил свою работу - пусть другие называют ее глупой и не
соответствующей статусу. Даже откровенно вчерашним днем - все равно любил.
А когда любишь, все равно что, прощаешь многое.
Почтальон по имени Костя, тридцати лет от роду, без особых амбиций и
жизненных планов, и, кроме того, единственный сотрудник мужеского полу в
районном почтамте бодро топал сквозь вяло просыпающийся день и с
удовольствием вдыхал морозный воздух.
Ну и что, что почтальон? Пусть другие подтрунивают - с толстой сумкой на
ремне кто стучится в дверь ко мне? Есть работы и похуже, даже много
похуже. Вот, например мусорщик - он их регулярно видит по утрам - злых,
неопохмелившихся, с матом ворочающих смрадно воняющие ржавые бачки, а
потом загружающих их на подъемник, глядя как вниз осенним дерьмопадом
вялятся отходы жизнедеятельности окрестных домов. А ведь впереди целый
день трястись в благоухающей таратайке, мерзнуть, вдыхать запах отбросов и
перегара соседа.
Или вот, например, дворники. Они вообще то неплохие, хотя и
необразованные. Просто с утра у них всегда плохое настроение - еще бы,
вставать в такую рань и чистить тяжелый, нападавший за ночь снег,
прекрасно сознавая, что та же перспектива будет и завтра и послезавтра, и
вообще пока не закончится эта мерзкая зима.
Или даже водители грузовиков коммунальных служб - что под утро выгоняют
свои, похожие на огромных оранжевых жуков грузовики и начинают полировать
ими обросшие снегом улицы. Час за часом медленно ползут вдоль бордюра под
заунывный, давящий на уши шум двигателя, и так хочется спать, и руки
мерзнут на сколькой баранке.
Нет, хорошо быть почтальоном. Особенно здесь, у них. Район маленький,
легко обходится за пару часов пешком. Места знакомые с детства. С детства
знакомый народ, что под конец твоего обхода начинает спешить на работу.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг