натурами, обладающими действительным внутренним родством.
В конце своей поездки Нэтти присутствовал, как представитель Управления
работ, на торжественном открытии только что оконченного канала Амброзия.
Впечатления были еще ярки в памяти молодого инженера, когда он рассказывал
об этом Мэнни.
- Мне хотелось бы быть поэтом, чтобы передать вам все, что я пережил в тот
день. Я стоял вместе с другими инженерами, на высоте дуги моста,
перекинутого через канал над его шлюзами. По одну сторону уходило в
бесконечность стальное зеркало Южного Океана, по другую - темнело внизу,
направляясь через равнину к горизонту, сначала широкой, потом все более
узкой полосой уже готовое русло еще не рожденной гигантской реки. Сотни
тысяч народа, в праздничных нарядах и с возбужденными лицами, волнами
разливались по набережным; а дальше в обе стороны раскидывались красивые
здания и сады города, которого не было пятнадцать лет тому назад; и еще
дальше - лес кораблей в двух внутренних бассейнах, куда они скрылись от
опасности погибнуть в первом порыве вод по новому пути. С золотыми лучами
солнца среди прозрачного воздуха переплелись радость и ожидание, все
окутывая и все соединяя невидимой эфирно-нежной тканью. На одно мгновенье
эта ткань как будто разорвалась: отряд войск серой лентой, с холодным
блеском и резким звяканьем оружия, разделил пеструю толпу; кровавые и
черные воспоминания нахлынули массой, угрожая затопить красоту минуты. Но
серая змея была на этот раз безопасна, тяжелые призраки прошлого
расплылись туманом и исчезли перед сияющей действительностью...
- Раздался сигнальный выстрел, и моя рука прижала рычаг электрического
механизма шлюзов. Мне показалось, что все замерло в неподвижности... но
это была, конечно, иллюзия. На спокойной поверхности моря вдруг
образовалась долина, которая резко углублялась к мосту. Все прежние звуки
сразу потонули в гуле и шуме оглушающего водопада. Затем шум понизился
настолько, что среди него всплыли восторженные клики тысяч людей. Мутная
масса воды, клубясь и пенясь, со страшной быстротой неслась к северу по
руслу канала - Великое событие совершилось: начало новому расцвету жизни
было положено. Какое торжество объединенных человеческих усилий,
всепобеждающего труда!
- Странно! - задумчиво заметил Мэнни. - Как своеобразно все переводится в
вашей голове... Там, где, мне кажется, сама очевидность говорит о
торжестве _идеи_, вы видите торжество _труда_.
- Но это одно и то же, - сказал Нэтти.
- Не понимаю, - все с той же задумчивостью, как будто размышляя вслух,
продолжал Мэнни. - Я думаю, что знаю, что такое идея, и что такое -
усилие, труд. Я уже не говорю о том объединенном труде человеческой массы,
который для вас каким-то образом заслоняет все, а для меня - просто
механическая сила, с удобством и с пользой заменяемая работою машин. Но
даже интеллектуальный труд сознательной личности... Я всегда служил идее и
всегда господствовал над своим усилием. Оно - лишь средство, она высшая
цель. Идея больше, чем сами люди и все, что им принадлежит; она не зависит
от них, они подчиняются ей. Для меня это несомненно, как то, что я в
полной мере испытал. Несколько раз в моей жизни мне случалось овладеть
идеей, раскрыть истину - ценою напряженной и долгой работы, мучительной
борьбы с тайною... И когда наступал этот момент, все пережитое сразу
исчезало перед сияющим величием найденного; и даже сам я как будто
переставал существовать. За покрывалом, сорванным моей мыслью и волей,
выступало то великое, необходимое, чего не в силах было бы изменить все
человечество, хотя бы оно объединило для того всю свою энергию: разве оно
может сделать так, чтобы эта идея перестала быть истиной? И если оно не
захочет признать ее, если откажется следовать ей, она ли пострадает от
того? Пусть даже исчезнет человечество - истина останется тем, что она
есть. Нет, не надо унижать идею! Нужны усилия, чтобы отыскать путь к ней,
нужен часто грубый труд, чтобы осуществить ее веление. Но эти средства
бесконечно далеки от ее высшей природы.
- Я тоже вовсе не хочу унижать идею. Я только иначе понимаю ее природу, ее
отношение к труду. Вы правы, что идея выше отдельного человека, что она
ему не принадлежит, что она господствует над ним. Но посмотрите, вы не
сказали, в чем же состоит ее высшее существо, а ведь тут и должно лежать
решение вопроса.
- Не совсем понимаю, чего вы требуете. Высшая сущность идеи заключается в
ее логической природе, разве это не ясно для всякого, кто живет идейной
жизнью? Или вам этого недостаточно, и вы хотите чего-то другого, большего?
- Да, этого недостаточно, потому что это мнимый ответ. Существо идеи
логическое, это все равно что сказать - идея есть нечто идеальное, или
просто - идея есть идея. Об ее природе после этого ответа человек знает
ровно столько же, сколько и до него. В науке вы не удовлетворились бы
этим; там для вас мало знать, что воздух есть воздух и вода есть вода; вы
потребуете их анализа.
- Не думаю, чтобы ваше сравнение было правильно. Но, во всяком случае,
если бы было возможно произвести физический и химический анализ природы
идей, подобный исследованию воздуха или воды, я первый был бы рад этому.
Но не мечта ли это?
- Не настолько, как вам должно казаться. Не химический, конечно, а
жизненный анализ природы идей вполне возможен. Ксарма начал его, но не
докончил, и остался непонятым. Я продолжал дело.
- И вам удалось?
- Я думаю, что да.
- Расскажите тогда ваши выводы, если надеетесь, что я пойму вас. Не
примите эту оговорку за иронию; я просто убедился, что в некоторых вещах у
нас как будто разная логика. Я не предрешаю вопроса, которая правильна.
- Хорошо. Но тогда вам надо на время покинуть логическое царство
отвлеченности и взять идею в самой жизни. Вот наши предки тысячу лет
боролись за идею свободы. Это, без сомнения, одна из величайших идей
человечества. Когда я читал историю и старался проникнуть в душу тех
далеких поколений, для меня стало ясно, из чего возникла и выросла идея
свободы. Миллионы людей жили в рамках, которые становились для них все
более тесными. На каждом шагу их труд, их усилия, их стремление
развернуться, зарождавшаяся в их головах творческая работа наталкивались
на какую-то стену, встречали подавлявшее их сопротивление и замирали в
бессилии, затем возобновлялись, чтобы испытать ту же судьбу. Так погибали
бесплодно мириады человеческих усилий в их разрозненности; была боль, но
не было идеи. Из боли рождались новые усилия, такие же смутные, но более
напряженные и еще более многочисленные. Мало-помалу они начали соединяться
и приобретать общее направление, сливаясь, они образовывали все более
могучий поток, устремлявшийся против старых преград. Это и была _идея_
свободы: единство человеческих усилий в жизненной борьбе. Было найдено
слово "свобода"; само по себе оно было бы не лучше и не хуже других слов;
но оно стало знаменем объединенных усилий; так в прежние времена для армий
обыкновенные куски материи служили выражением единства боевых сил.
Отнимите слово "свобода" - останется поток усилий, но не будет сознаваться
его общее направление, его единство. Отнимите эти усилия от идеи: ничего
не останется. И такова же всякая другая идея. Чем грандиознее поток
объединенных усилий, тем величественнее, тем выше идея, тем слабее и
ничтожнее перед нею отдельный человек, тем для него естественнее служить,
подчиняться ей. Пусть люди сами не сознавали, почему для них радостно было
бороться и даже умирать за идею свободы, их чувство было яснее и глубже их
мысли, для человека нет большего счастья, как быть живой частицей
могучего, всепобеждающего порыва. Таким порывом человечества была идея
свободы.
- Значит, если бы не было деспотизма, гнета, произвола, то не было бы идеи
свободы, потому что не было бы объединения усилий, чтобы преодолеть их?
- Конечно, да. В ней не могло бы быть живого смысла, какая же это была бы
идея?
- Я не стану спорить с вами, я хочу только полнее понять вас. Идея свободы
в истории была боевой, возможно, что она выросла в массах. Но применим ли
наш вывод к другим идеям, которые не таковы? Мне кажется, что именно этот
выбранный вами пример привел вас к вашему выводу, а если бы вы взяли не
его, то получилось бы иное.
- Что же, возьмем другой. Вот самая близкая для вас идея: план Великих
Работ. В ней заключено гораздо больше, чем это кажется без исследования
вам самому, ее автору. Уже не раз в прошлом человечеству становилось тесно
на поверхности нашей планеты, даже в те времена, когда оно было очень
малочисленно, но не умело брать у природы всего того, что берется теперь,
за последние века все труднее становилось преодолеть эту тесноту. Труд
человечества, стремясь расширить свое поле, постоянно разбивался о границы
великих пустынь. Там бесчисленные возникавшие усилия подавлялись суровою
властью стихий, оставляя за собой неудовлетворенность и мечту, а мечта -
это не что иное, как усилие, побежденное в действительности и ушедшее от
нее в область фантазии. Но были и не бесплодные попытки: местами труду
удавалось отвоевать клочки пустыни, проводя воду туда, где ее не было.
Были и другие попытки: неудовлетворенное усилие не превращалось в простую
мечту, а принимало, переходя от людей труда к людям знания, новую форму
стремления исследовать. Отважные путешественники проходили пустыни из
конца в конец, измеряли и описывали их, без счета растрачивали свою
энергию; возвращаясь, они приносили с собою то, что казалось практически
бесполезным, чистым знанием о мертвых навеки песках и равнинах, но что
было на самом деле кристаллизованным усилием пионеров-разведчиков для
будущей войны с царством Безжизненного. Чем дальше, тем больше умножались
попытки, напряженнее становились стремления, полнее и точнее
исследования... Сдавленная активность веков искала выхода. И вот нашелся
человек с душой достаточно широкой и глубокой, чтобы бессознательно
объединить и слить в ней все эти различные элементы усилий человечества;
со смелостью прежней мечты охватить трудовую задачу во всем ее гигантском
объеме, внести в ее решение всю накопленную прошлыми исследованиями
энергию знания, применить к ней все приемы, выработанные научной техникой
эпохи машин. Тогда из разрозненных прежде элементов получилось живое,
стройное целое и оно было - идея Великих Работ. Ее концентрированная сила
смогла объединить вокруг нее новую массу труда, работу миллионов
исполнителей. Так совершилось то, к чему ощупью стремились многие и многие
поколения.
- Яркая, но странная картина, - задумчиво заметил Мэнни.
- Это верная картина, не сомневайтесь в этом, - продолжал Нэтти. - Вы,
вероятно, не знаете, что триста лет тому назад один, давно забытый теперь,
утопист во времена долгого и тяжелого кризиса земледелия изобразил в виде
пророческой социальной мечты нечто очень близкое к вашему плану. Мне
указал на эту книгу молодой историк, изучавший ту эпоху. Утопия выражает
стремления, которые не могут реализоваться, усилия, которые ниже
сопротивлений. Теперь они выросли и стали планомерным трудом,
преодолевающим те сопротивления; для этого им надо было слиться в единстве
идеи. Вот почему для меня торжество объединенного труда и торжество идеи -
одно и то же... Я мог бы даже сказать - ваше торжество, и это не было бы
неверно: вы не открыли, не нашли свою идею, как это вам кажется; вы
создали ее из того, что еще не было идеей. Человек - творческое существо,
Мэнни.
- Человек ли? Это, скорее, какой-то резервуар общих усилий, - шутливо
возразил Мэнни, чтобы скрыть невольное волнение, которое в нем вызывала
такая оценка в устах всегда сдержанного с ним Нэтти.
Тот понял это и не ответил на шутку. Наступило короткое молчание, которое
вновь прервал Мэнни.
- То, что вы говорите, если бы и было верно, могло бы относиться только к
практическим идеям. Но ведь есть и чисто теоретические, созерцательные
идеи, хотя бы в математике, в логике. С ними ваш анализ вряд ли удался бы.
- Нет идей чисто теоретических. Те, которые ими кажутся, только общее и
шире других. Разве не на математике построена вся организация работы в
инженерном деле и даже вообще в машинном производстве? Разве ваши планы и
их осуществление были бы возможны без сотен тысяч математических
вычислений? А что касается логики, то весь ее жизненный смысл именно в
том, чтобы дать людям возможность столковываться между собою, то есть
объединять с успехом свои усилия в труде или в исследовании.
- Зачем, если всякая идея сводится к объединению усилий, то где же разница
между истиной и заблуждением?
- Эта разница в их результатах. Объединение усилий может быть таким, что
оно ведет к достижению их цели, тогда оно - истина, и оно может быть
таким, что ведет к их растрате, крушению; тогда оно - заблуждение. Идея
свободы была истиной потому, что вела человечество к победе, к расцвету
жизни, которая есть конечная цель всякого труда. Математические формулы
истины потому, что дают надежное орудие успеха в борьбе со стихиями.
Заблуждение само себя опровергает, приводя усилия к неудаче.
- Ну а если цель вполне достигнута, что же тогда дальше с истиной?
Усилиям, которые ею объединялись, приходит конец.
- И ей тоже. Человечество идет дальше, ставит новые цели; а она умирает.
Когда окончательно исчезнут преступления, умрет идея правосудия. Когда
жизнь и развитие людей совершенно не будут стеснены никаким гнетом, тогда
отживет идея свободы. Они рождаются и борются за свою жизнь и погибают.
Часто одна убивает другую, как свобода убивает авторитет, научная мысль -
религиозную, новая теория старую.
- Триста лет тому назад великий ученый установил вечность материи. Это
была истина и одна из величайших. Человеческая активность, чтобы овладеть
веществом, подчинить его себе, отыскивает его всюду, где оно исчезает из
глаз, прослеживает его во всех превращениях: таков смысл этой идеи, давшей
бесчисленные плоды во всех областях труда и познания. А теперь, вы знаете,
выступает все настойчивее новая идея, что материя разрушается и, значит,
когда-нибудь возникла или возникает. Когда эта истина созреет, она будет
выражать высшую ступень власти труда над веществом, господство над самой
внутренней жизнью материи. Тогда умрет старая идея, сделавши свое дело. И
то же будет со всякой другой, потому что человечество не остановится на
своем пути.
Мэнни с закрытыми глазами откинулся на спинку стула. Несколько минут он
думал так. Затем он сказал:
- Я знаю, что вы больше меня изучали то, о чем говорите, и для меня
несомненно, что у вас хорошая, светлая голова. Все ваши слова просты,
ясны; но все-таки ваши мысли мне странны и непонятны. Меня словно отделяет
от них какая-то темная завеса... Моментами, только моментами, эта завеса
как будто разрывается, и мне кажется, что я вижу через нее отблеск далекой
истины. Но затем все погружается снова в тот же мрак. Бывают другие
мгновения, когда во мне вспыхивает враждебное чувство, точно вы хотите
разрушить что-то священное для меня, самое дорогое, но быстро является
сознание несправедливости этого чувства. В общем, ваши взгляды
представляются мне какой-то поэзией труда, которой вы хотите дополнить
или, может быть, даже заменить строгую науку. На это я, конечно, никогда
согласиться не могу. Но у меня нет желания спорить; я понимаю, что это
было бы бесплодно. У вас на все будет ответ, но неубедительный для меня,
потому что основанный на чуждой мне логике. И в то же время мне глубоко
интересно все, что касается ваших мыслей и вашей жизни... Расскажите мне о
своем детстве, Нэтти.
4. Враги и союзники
Некоторое время позиция Мэнни казалась недоступною никакой атаке. После
разоблачения врагов и гибели их, по-своему гениального, руководителя,
призванный ко власти по требованию самих рабочих и общественного мнения,
утвержденный в своих правах единогласным постановлением парламента, он,
при поддержке старых сотрудников и Нэтти, в короткое время достиг
необыкновенных успехов. Гигантское дело, приходившее в упадок, было
восстановлено и шло, как по рельсам; часть расхищенного при Фели Рао -
несколько миллиардов - была уже возвращена путем судебных конфискаций;
продолжавшийся ряд расследований и судебных процессов должен был вернуть
еще значительную долю остального; создавался, таким образом, колоссальный
фонд для расширения и развития работ. Но, несмотря на все это, в
общественной атмосфере было что-то странное, неопределенно гнетущее. Это
было особенно заметно на широкой, демократической прессе. Когда-то раньше,
в эпоху первых успехов Мэнни, она восторженно приветствовала и горячо
комментировала каждую его победу; теперь в ней господствовал словно общий
заговор молчания. Газеты сообщали - и то лишь в пределах необходимого - о
событиях, касавшихся Великих Работ и их организации, но систематически
воздерживались от оценок и даже от пояснений; они предпочитали заниматься
другими вещами. И это отнюдь не было результатом только подкупа со стороны
старых финансистов и вообще их влияния: нет, "общественное мнение" было на
самом деле недовольно. Оно не имело поводов порицать новый ход вещей, но
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг