Я пожал плечами. Какое это теперь имело значение?
- Дурак, идиот! - яростно прошипел Алексей. - Прав ты, а не Горзах. Как
ловко он все выстроил: преступление, наказание, ненадежный винтик - фьють! -
все согласно кивают...
- А разве не так?
- Трижды не так! - Рука Алексея рассекла воздух. - Вернее, все так, если
мы дружно признаем, что общество - это машина, тогда, естественно, люди
получаются винтиками. И ради этого человечество боролось? Опомнись! Мы это
или не мы, если нас так легко сбить с толку? Чем тебя смяли? Есть приказ,
человек его нарушил, значит, он преступник, вон его. Какая формальная,
внешне правильная, на деле самоубийственная логика! Это реле должно
включаться и выключаться, а что сверх того, то неисправность!
- Ты кого убеждаешь? - хрипло спросил я. - Кому читаешь мораль?
- Тебе! - Катись ты... Все это общие слова. Нарушил я или нет? Нарушил.
Суть в этом. Алексей тяжело вздохнул. - Я мог бы сказать тебе всего два
слова, и ты бы... Но подожду. Речь идет о куда большем, чем все твои
переживания, и даже больше, чем все хроноклазмы, вместе взятые. О моральных
ценностях, о внутреннем долге разумного человека и всем прочем, на чем мы
стояли, стоим и что теперь, пользуясь ситуацией, Горзах и ему подобные хотят
заменить слепым повиновением, потому что так легче им, так вроде бы
эффективней в кризисной ситуации. Эффективней, не спорю, только в капкан
попасть просто, а выбраться из него... И ты, ты оказался слабым звеном!
Думаешь, Горзах уничтожил тебя походя, случайно выбрал для этого такую
минуту? Ничего подобного, ему нужна была громоносная, на виду у всех кара,
яркий пример неповиновения приказам и сурового, но справедливого за то
наказания. Чтоб другим неповадно было. Уж если ты сам признал справедливость
отстранения и сложил ручки, то... А что ты, в сущности, сделал? Спас
человека... - Вопреки приказу! Не один же Горзах его принимал... - А хоть бы
и вопреки! Жизнь человека, долг помощи - это ли не высший приказ, который
отменяет все остальные? Подожди, подожди, дойдем и до запрета, который ты
нарушил... Чем он, в сущности, вызван? Страхом. Да, да и не смотри на меня
так. Страхом, потрясением, шоком. Еще бы, такое вдруг навалилось! А тут еще
озверелые морды, чего доброго, вторгнутся. Отсюда самое простое решение:
наглухо изолировать. Избавиться от помехи, потом разберемся. А если трезво
взглянуть? Три-четыре анклава действительно опасны, там всех этих, с саблями
и автоматами, лучше попридержать, чтобы не натворили беды. А в остальных
случаях? Там, если разобраться, бедные, несчастные люди без медицинской
помощи, без запасов пищи, наши, между прочим, прапрабабушки и прапрадедушки.
А мы их - в резервацию! Именно так, будем называть вещи своими именами.
Некогда нам с вами разбираться, еще заразу к нам занесете, вшей в наше
светлое-то будущее натащите, зарежете кого-нибудь... Верно, все это
возможно, но ведь со стыда можно сгореть, так поступая! А все шок. В угаре
мы, брат, в угаре, поэтому, кстати, и Горзаху внемлем. Запрет-то - насквозь
ошибка! Или ты думаешь, что Совет не может ошибиться, человечество не может
ошибиться? Еще как может. И ведь для обихода этих несчастных, более, чем мы,
несчастных, всего-то и требовалась какая-то сотая доля наших общих усилий.
Неужто бы не наскребли? Нет, дорогой, в угаре мы, в угаре, отсюда и эта
ошибка. Знаешь ли ты, сколько решений Совету приходится принимать
каждодневно, срочно, немедленно? Не знаешь. А я поинтересовался. Ужас! Тут
физически невозможно продумать все как надо. И не то удивительно, что мы
делаем глупости, а то, что их, в общем, не так много...
Алексей был на пределе, в таком неистовом состоянии он действительно мог
пройтись по воде, как посуху. Он был прав: мы уже не были сами собой, мы
давно стали другими, ибо жили в напряжении, которое выпадает разве что
солдатам в бою.
Я поскреб подбородок.
- Знаешь, с этой позиции я как-то не вдумывался... Не до того было...
Вероятно, ты прав, только к чему это теперь? После драки кулаками не машут.
- Верно. - В глазах Алексея мелькнула ирония. - Но, во- первых, эту
"драку" уже обсуждает все человечество.
- Как? Ты добился...
- Не я. Твой отряд разведчиков потребовал немедленной связи с Советом и
со всем человечеством. Весь, во главе с вашей Жанной д'Арк...
На глазах у меня выступили слезы.
- Во-вторых, - продолжал Алексей, - уже ясно, что большинство на твоей
стороне. Повелительные замашки Горзаха и до этого обратили на себя внимание,
так что с тобой он крупно просчитался. В-третьих, все подумали о людях
прошлого, как следует подумали... Полагаю, что тот приказ уже отменен.
В-четвертых, у нас не оказалось дублера.
- Как это не оказалось? А Нгомо?
- Нгомо, видишь ли, заболел. А другого дублера нет, не успели подготовить.
- Нгомо заболел?! - Я вскочил. - Чем?! - Да уж не знаю чем. - Алексей
отвел взгляд. - Заболел, и все. Я не верил ушам. Чтобы Нгомо, несгибаемый
Нгомо заболел, да еще в такой миг? Этого быть не могло! И вдруг я понял.
Ноги ослабли, я опустился на землю. - Спасибо, ребята... - только и мог я
выговорить. - Твое "спасибо" - это дело, которое ты еще и не начинал, - сухо
сказал Алексей. - Мы тут собрались все, кто проектировал, строил, и
обдумали, как быть. В конце концов, за свое дело ответственны мы. Короче,
пошли. Твои переживания нас больше не интересуют. Учти, если медики
придерутся... - Этому не бывать! Особенно, если ты дашь мне минутку. -
Зачем? Ни слова не говоря, я скинул одежду. Вода обожгла холодом, это было
то, что надо. Вниз, все глубже и глубже тело ввинчивалось, преодолевало
тугое сопротивление воды, она смывала всю душевную накипь и гарь,
расступалась под натиском мускулов, безраздельно повиновалась мне, ничто
более уже не могло противостоять моим усилиям, мир был прекрасен даже своей
темной, как эти глубины, трагичностью.
В свой рывок я вложил столько энергии, что руки по инерции глубоко ушли в
донный ил. Теперь вверх! Время - иная среда, ну и что? Я не один, никогда не
был один и не буду, и сколько бы вселенных ни окружало нас, они расступятся
перед нами, как эта тугая, холодная, вечная вода, к которой боязливо
подступаешь в младенчестве и которая затем дарит радость.
Вода забурлила под ударами рук, качнулась крутыми отвалами, волной
накатила на берег, я вышел в этом всплеске, привычно унял биение сердца и
шагнул к Алексею.
- Можешь проверить пульс.
- Верю. - Он, не глядя, швырнул мне одежду. - С атлетизмом все в порядке.
- Как и с техникой, - отпарировал я. - Суть теми же мускулами. Алексей
безмолвно покачал головой.
- Все-таки не верится, что Горзах хотел стать над нами, - сказал я,
одеваясь. - Не могу представить, чтобы в наше время...
- В наше ли? - задумчиво сказал Алексей. - Кризис есть кризис, он всех
отбрасывает назад, в прошлое. Я кивнул. Что верно, то верно.
- Дело не в Горзахе. - Носком башмака Алексей наподдал камешек. - В нас.
Собственно, кто мы есть? Клеточки сверхорганизма, именуемого человечеством.
Чем сложнее общество, тем сильнее взаимозависимость его членов, тем выше
слаженность и, стало быть, жестче связи. Тенденция муравьизации - вот что мы
объективно имеем. Но, - он поднял руку, - столь же объективна, по счастью,
другая, прямо противоположная тенденция. Прогресс невозможен без
новаторства, а для новаторства нужна творческая, никакая иная, личность.
Столь же неизбежен рост ответственности каждого за всех, необходим все
больший интеллект, нужна все большая самодисциплина, ибо ошибка муравья не
трагедия для муравейника, а глупость человека, в руках которого уже
космическая мощь, может погубить планету. Противоречие! Жесткая
взаимозависимость, которая стремится превратить человека в
специализированную клеточку сверхорганизма, а с другой стороны, наоборот,
необходимость предельного саморазвития личности как творца и гражданина. Так
все и балансирует на лезвии... Стоило обстоятельствам измениться, тут-то и
наступил час Горзаха. Нужный человек в кризисной ситуации, необходимейший!
Ему стали охотно повиноваться, так надо в бурю, это разожгло его
честолюбие... Прошлое не умерло, оно дремлет в нас, а в нем не только
мудрость, но и безумие. Верно было сказано: не бойся природных катастроф,
бойся духовных, от них человечество страдало горше всего!
- Ну, это нам не грозит, - возразил я. - Не то общество, не те люди. Жаль
Горзаха!
Алексей фыркнул.
- Он был одним из нас, между прочим, и, конечно же, не хотел зла! Ладно,
не о нем печаль, ему помогут, уже помогли. А вот ты вскоре останешься один.
- Это ты к чему? - Я насторожился.
- На всякий случай. - Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом, -
Ты очутишься в ином не только физическом, но и нравственном времени. Один.
Три шанса из пяти; этот внешний, что ли, риск мы видим отчетливо. А как с
внутренним, душевным? Ну вот. - Голос его споткнулся. - Теперь я, кажется,
сказал все.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На стартовой площадке все было так, словно я ее и не покидал. Завидев
нас, генеральный конструктор, чья спецовка стала еще более замызганной,
махнул рукой, и киберы принялись отключать и оттаскивать кабели. Все было
предельно буднично, и я понял, что обойдется без напутственного церемониала
и даже без последней проверки моих знаний, поскольку отпущенное на это время
съел инцидент с Горзахом. Впрочем, обрадоваться я не успел, ибо меня уже
поджидали медики, а там, где начинается медицина, кончается свобода воли.
Эя уже была в медотсеке - спящая. Накануне мы много спорили, как с ней
быть. Мне доказывали: везти ее бодрствующую - все равно что отправиться с
ребенком, который интереса ради в любой миг способен щелкнуть каким-нибудь
переключателем. Я же настаивал, что побратим выполнит любую просьбу, даже
пожертвует собой, не задумываясь, так что Эя, следовательно, просидит не
шелохнувшись, если я возьму с нее слово. Честно говоря, я не был в этом
столь уверен, реакция Эи на окружающее, как показал опыт этих дней, часто
сбивала с толку, но мне претила сама мысль везти ее усыпленную, словно
какого-то звереныша. Раз за разом я убеждался, что ум Эи под стать моему,
только он иной, не детский, но и не взрослый, а просто иной, иногда понятный
в своих суждениях, чаще загадочный и непредсказуемый. В пещерах она, кстати
говоря, никогда не жила. Наш спор решили срочно подключенные к обсуждению
историки, которые дружно склонились к мнению, смысл которого нетрудно было
свести к вариации на тему "береженого бог бережет".
Теперь Эя лежала подле меня тихая, усыпленная, а над нами прохаживались
паучьи лапы диагноста, который просвечивал, замерял и оценивал все, что
только можно замерить в человеческом организме. Никакой боли, но ощущение не
из приятных, когда над тобой распростерся этакий мигающий огнями осьминог.
Пожалуй, историки были правы. Пожалуй, Эя такого не выдержала бы, сколько бы
я ее ни просил, и, чего доброго, врукопашную схватилась бы с диагностом.
Мне и то было немного не по себе, хотя я не раз встречался с диагностом.
Такова уж, видимо, человеческая природа, что, доверяя машине, мы ее все-таки
чуть-чуть побаиваемся, во всяком случае века привычки не изгладили это
чувство до конца; можно сказать "брысь" киберу и тут же о нем забыть, можно
с тем же безразличием усесться за штурвал обычного космолета, но когда
машина тебя изучает, в душе поднимается что-то дремучее. Так или иначе,
диагност подтвердил, что со мной все в порядке, правда, тут же добавил, что
в иных условиях он настоял бы на длительном отдыхе.
Лица окружающих посветлели, кто-то даже облегченно вздохнул;
самое удивительное, что нервно-физическую годность Эи диагност признал
без всякой оговорки. Вот это устойчивость!
Я встал, оделся, проследил за тем, как одевают Эю. Умытая, причесанная, в
добротном костюме разведчиков, она более ничем не отличалась от девушек
нашего времени - пока спала, разумеется.
Никаких торжеств, как я и предполагал, не последовало. Два- три крепких
объятия - это все. Мне помогли залезть в люк, подали туда безвольное тело
Эи, помахали рукой, я удивился, сколько собралось народу. Последним исчезло
взволнованное лицо моего голубоглазого наставника, который, привстав на
цыпочки, беззвучно шептал что-то, может быть, давал последние советы.
Выходная мембрана затянулась.
Я привязал Эю, затем себя, огляделся. Внутри кабины ничто не напоминало о
недавнем разоре, все действовало, что надо - светилось, что надо -
подмаргивало крохотными огоньками, успокоительно тикало, нигде ни царапинки,
ни пылинки, словно грубый инструмент никогда ни к чему не прикасался, а все
вышло само собой, без мук овеществилось, как было задумано. Впрочем, особо
присматриваться было некогда, да и незачем, все было и так известно даже на
ощупь и, само собой, трижды перепроверено. Следя за индикаторами, я отвечал
"в норме, в норме!", то есть делал примерно то же самое, что недавно,
обследуя меня, делал диагност.
Наконец пошел отсчет предстартовых секунд, такой же обычный, как если бы
предстояло отправиться на соседнюю планету.
...Три, два...
Еще секунда, и я исчезну, провалюсь туда, откуда, как из царства мертвых,
еще никто не возвращался.
...Ноль! Я ждал толчка, полета, удара. Ни звука, ни вибрации, ничего.
Сердце окатила тревога. Мне вдруг почудилось, что я уменьшаюсь, что так же
точно уменьшаются кресла, табло и переключатели пульта, сжимается сама
кабина, хотя если так было в действительности и все сокращалось соразмерно,
то заметить этого я никак не мог. Выходит, началось?.. Длилось это
мгновение, но ощущение было неприятным. Настолько, что в поисках поддержки я
глянул на Эю. Ее тело по- прежнему обвисало на ремнях, но глаза были открыты
и смотрели невидящим взглядом сомнамбулы.
Я не успел ни испугаться ее взгляда, ни удивиться, потому что сразу же
началось то, к чему никто из нас не был готов, ибо ничего подобного
теоретики представить себе не могли, а счастливо вернувшиеся из времени
животные, понятно, безмолвствовали.
Как бы все это выразить?
Рациональное объяснение инаковости, в которой я очутился, бессильно
передать мои впечатления, но без него вряд ли можно обойтись.
Все, что ни на есть в этом мире, подобно фотопластинке, и бросовый
камешек под ногами хранит в себе сведения о прошлом Земли. В нем же вся
физикохимия, по законам которой он возник, существовал, менялся. Такова
скрытая душа всех вещей. Неузнанная, она присутствует в нас. Так перед
разумом открывается двоящийся путь познания - вовне и в себя, в мир и в его
самоотражение. По виду оба направления противоположны, на деле едины, как
ветви и корни дерева, одни из которых тянутся к свету, а другие уходят во
мрак. Познавая, мы узнаем, и наоборот. В этом, по теории Иванова - Бодчены,
секрет интуиции, тех "внезапных и опасных", как их назвал де Бройль, скачков
ума, которые без видимого участия логики вдруг приводят к открытиям. Дотоле
разрозненные факты так внезапно, естественно и самоочевидно укладываются в
рисунок истины, будто в подсознании для них уже существовала канва, матрица.
Она и была, поскольку мы в мире, но и он в нас.
Теория познания-узнавания прояснила, каким образом древние мыслители без
точного инструмента и опыта смогли представить атомную структуру вещества,
как они вывели происхождение человека от рыб, догадались о сложности вакуума
и о многом другом, что подтвердилось лишь спустя тысячелетия. Однако Иванов
с Бодченой, как и их последователи, спасовали перед такой загадкой. Жизнь
развивалась в пространстве и во времени; свойства того и другого вроде бы
одинаково должны были запечатлеться в ней, следовательно, познающий мозг
вроде бы одинаково способен проникнуть в глубины того и другого. Но если
мысль очень рано прозрела тонкие, скрытые, неочевидные свойства и
особенности пространства, то в познании времени она словно наткнулась на
глухую преграду. Время абсолютно, всюду одинаково и всюду едино; так думали
до двадцатого века. Почему здесь все так затормозилось? Ни малейшего
узнавания, ни одного прозрения! Неужто мозг, это изумительное зеркало
глубинных черт природы, здесь не запечатлел ничего?
Похоже, я получил ответ... Но какой! Истина приоткрылась, едва я
углубился во время. Мы, как принято, искали его отражение в психической яви,
а оно, оказывается, давало о себе знать в сновидениях!
В никем не испытанном состоянии перехода из настоящего в прошлое я
узнавал знакомое, то, что уже мелькало в сновидениях, где время причудливо
растягивалось и сжималось, рвалось, наслаивалось, искажалось, выворачивая и
тасуя причинно-следственные связи. В хаосе набегающих образов сна, как я
теперь понимаю, и проявлялись скрытые отражения временных свойств
мироздания. Просто мы их не там искали; ведь сновидения, мнилось нам, - это
заведомая фантастика, антипод действительности!
Обо всем этом я, конечно, подумал задним числом. Тогда было не до этого.
Все перемешалось, как в сновидении. И не так, как в сновидении, все же не
так... Но похоже. Я не мог отличить мига от вечности. Не ощущал тела.
Близкое становилось далеким и наоборот. Огоньки индикаторов распускались
цветами. Эя то пропадала, то возникала, причем я знал, что она сидит рядом,
но это не мешало мне видеть ее перед собой, и не в той одежде, в какой она
была теперь, а в прежней юбочке. Пространство кабины деформировалось,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг