затем устойчивую ненависть, которая засела под языком, как холодный,
острый леденец, и на короткое время поколебала его решение стать бога-
тым, так как он сделал вывод, что люди, возведенные им в ранг учите-
лей, в большинстве своем не значительнее выдохнутого воздуха и несут в
себе слишком мало веса и слишком много невесомых болезней, чтобы в них
нуждалась земля. И он говорил про себя - но ты ведь не такая, Ольга?
не ты ли мне говорила, что родилась не в свое время, что должна была
родиться раньше, гораздо раньше, а ведь раньше, думается мне, люди бы-
ли попрочней, раньше в людях было больше веса, и вес этот им придавало
достоинство, углубленность в себя и опыт, вера в опыт предков, вот
вес, что был в них, Ольга, даже если они и сумасбродничали, смеялись и
пели среди блестящей мишуры, их наполняла, не отпускала от земли тяже-
лая мудрость крови, - и он говорил про себя, - но это было давно, не
век и не два назад, но мы-то в настоящем, и тела наши - часы настояще-
го - вот кожа, вот кровь и вот вены, по которым струятся секунды двад-
цатого века, - значит ли это, что во мне слишком много веса, чтобы
стать богатым и окунуться в эту муть? что же, я должен уподобиться
этим дуракам, которые жрут суп из ласточкиных гнезд? что же, они не
знают, что ласточки их лепят из собственного дерьма? смотришь на них и
думаешь - сердце лопнет у них от избытка денег, а оно, напротив, ста-
новится маленьким и твердым, как рисовое зерно; богатый человек, дума-
ется мне, должен походить на мощное вторжение, они же напоминают мне
тайное поползновение, разве на так, Ольга? они напоминают мне ночной
прилив, и кажется мне, что не они имеют деньги, а деньги имеют их, как
своих детей.
Раз и навсегда прекратив посещение кинотеатров, выбравшись из пау-
тины привычки, он вдруг оказался в середине октября, и сознанием его
безраздельно завладели мысли, связанные с поиском крова на зиму. Нео-
жиданно он столкнулся с проблемой, которую требовалось срочно решать,
и он думал - вот ведь, Ольга, как можно засорить себе голову кинема-
тографом, оторваться от природы, жить в октябре, как в июне.
Алла Сергеевна, пытаясь понять, уловить глубинные течения его наст-
роений, незамедлительно отметила в нем рассеянность и внутреннюю тре-
вогу, и в душу к ней закрался страх, потому что, по ее мнению, все это
говорило о том, что на сына падет наконец прозрение, и один Господь
ведает, как сможет он примириться с реальностью, если именно с ней вот
уже полгода ведет столь бескомпромиссную, отчаянную войну. Но вскоре,
даже с некоторым облегчением, она убедилась в своей ошибке, и произош-
ло это во время пространных ее монологов, когда она упорно пыталась
расшевелить зашедшего сына разговорами, сделав в этом направлении
беспрецедентный шаг, а именно - прочитав специальную брошюру об опытах
в области электродинамики, чем рассчитывала сразить его наповал, но
он, как и прежде, отвечал невпопад, преследуемый неумолимым гоном зи-
мы, думая о том, что уже сейчас, под двумя одеялами, во мраке забро-
шенного дома, погружаясь в тяжелый изнурительный сон, он чувствует се-
бя землей, в недрах которой зарождается землетрясение, и чувство это
предшествует бунту костей, и по-прежнему невпопад, перебив мать на по-
луслове, он вдруг резко спросил - почему же ты не сказала мне, что уже
октябрь?
Осень посеяла в нем мелкую раздражительность. Веяния мороза и смор-
щенные листья, хрустевшие под ногами, как тонко нарезанный сухой кар-
тофель, и струи холодного воздуха, стеклившие края луж по утрам, прев-
ратили его обычную нелюдимость в мрачную угрюмость, сковали, уменьшили
лицо, грубую кожу которого наполовину затянул рот, отчего все рельефы
черепа, не заросшие волосами, выступили гладкими валунами мельчающей
реки. Но, поглощая время, как сгорающее топливо, он двигался к началу
зимы, словно бесшумный паровоз, тащивший за собой все возрастающий
пустой состав дней.
Любыми путями он старался избежать вынужденного переселения в квар-
тиру матери, без обсуждения отвергая ее уговоры, несмотря на то, что
она предлагала пожить у нее только до следующего лета. Довольно быстро
она разыграла свою козырную карту, принявшись жаловаться на нехватку
денег, исподволь подводя его к тому, что, проживая с ней, он мог бы
платить за квартиру и тем самым снять гору у нее с плеч, на что он за-
явил, что никакой горы на плечах уже нет, и заявил - сегодня я заберу
все твои расчетные книжки, и выброси это из головы. После долгих пре-
пирательств, закончившихся тем, что он силой отобрал у нее расчетные
книжки, мать спросила - но где ты будешь их хранить? - и спросила - ты
что, будешь всегда носить их с собой?; он ей ответил - они будут ле-
жать у меня на работе; тогда она ему сказала - ты, может, и жить бу-
дешь на работе?; он задумчиво посмотрел на нее и медленно сказал -
возможно. А на следующий день, перекладывая расчетные книжки в нижний
ящик верстака, который стоял в узкой каморке, расположенной в двух
метрах от щитовой на последнем этаже телефонной станции, он думал - а
почему бы и нет, Ольга, почему бы и нет, пусть думают, что хотят, да и
похоже на то, что другого выхода у меня нет, нужно будет только пре-
дупредить этих бабок из ВОХРа - и думал - день-два на окончательные
раздумья, и я, пожалуй, переберусь жить сюда.
Этому событию предшествовала ночь, когда Кожухин выбирал положение
тела для сна дольше, чем обычно, и, видимо, вследствие этого выбрал
неправильно - он понял это, еще пребывая во сне, увидев сноп света
проектора, воспроизводившего изображение на огромном боку бегущего но-
сорога, - это были вальсирующие женщины, похожие на миражи белых па-
русников, перенесенные с полотна экрана на мерно двигающиеся в тяжелом
беге окостеневшие бородавчатые латы. Рано утром - к счастью это была
суббота - при попытке встать его едва не спалила огненная боль, словно
позвоночник подожгли, как сухую жердь, и он вынужден был пролежать
полтора часа в полной неподвижности, слыша тяжелый топот виденного
сна. Лишь по истечении этого времени, все еще накрытый облаком желтых
мух, он попробовал пошевелить пальцами рук и понял, что может сделать
это без того, чтобы не угодить на тот свет.
Приступ сковал его на двое суток, но, предвидя подобное, он держал
в тумбочке сухари и воду, до которых мог дотянуться, не вставая с кро-
вати. По истечении первых суток приступа в пелене раннего утра, после
бессонной ночи и проведенного в неподвижности дня, в течение которого
он только и думал, как бы в доме не появились любопытные дети или, то-
го хуже, пьяные рабочие с соседней стройки, он, судорожно шаря рукой,
нашел в тумбочке недопитую бутылку водки, с трудом откупорил ее и ос-
торожно, избегая резких движений, поднес горлышко к губам и попытался
сделать глоток лежа, но, поперхнувшись, почувствовал резкий внутренний
толчок, от которого содрогнулось все тело, и рот его взорвался, как
распылитель, нос обожгла волна спиртного, и ему показалось, что из
ушей ударили горячие, тугие фонтаны жидкой серы. Придя в себя, он
прохрипел - а, черт, Ольга, ведь говорил же мне отец, чтобы я никогда
не пил лежа, - и прохрипел - даже молоко, даже лекарство. И весь дол-
гий, наполненный неясным шумом день у него перед глазами плыли видения
- то были отрывки бесчисленных кинолент, которые он просмотрел за пос-
ледние месяцы, отдавая предпочтение тем картинам, где присутствовала
богемная жизнь, особенно остро чувствуя повсеместный, равномерный уп-
ругий нажим, с каким бурлящий век вытеснял его, ибо был бессилен пере-
варить камень его веры.
Первое, что он обнаружил, когда сумел встать, - было отсутствие ке-
росина в лампе, и он глухо пробормотал - ничего, Ольга, я знаю, где
взять солярку. Стараясь не сгибаться в спине, с деревянной неподвиж-
ностью корпуса, он, точно эквилибрист, на плечах которого в полный
рост стоят как минимум два человека, двинулся прочь из дома, шаркая,
прочно ступая, особенно старательно выбирая дорогу среди насыпей стро-
ительного хлама и ям, прикрытых отслужившими деревянными поддонами.
Покинув территорию запустения, он пошел в сторону стройки, где видел
трактор и экскаваторы, сжимая в руке дребезжащий чайник и толстый ре-
зиновый шланг. В темноте, переходя дорогу, он увидел черную, неподвиж-
ную массу задавленной собаки, которая лежала на белой разделительной
полосе, и, возвращаясь с полным чайником солярки и со стойким привку-
сом ее во рту, он вдруг остановился посреди дороги и подумал - вот
ведь что мне нужно, Ольга, вот ведь собачья шерсть. И он пошел к заб-
рошенному дому, все так же шаркая ногами и прочно ступая, глядя перед
собой, угадывая, куда следует ступить, чтобы не провалиться под землю,
и бормотал - хорошо еще, что я не устроился на втором этаже, как заду-
мывал вначале, - и бормотал - ведь по лестнице мне бы сейчас не под-
няться, Ольга, ни за что не подняться. И тут он подумал, что ему при-
дется возвращаться к дороге, и глухо застонал. Он не стал заливать со-
лярку в примус, потому что тот стоял на полу и ему пришлось бы наг-
нуться, но залил в керосиновую лампу, стоявшую на тумбочке, чиркнул
спичкой и зажег фитиль, а затем, уже взяв нож и не пряча его в карман,
пошел обратно, с громким свистом пропуская воздух сквозь стиснутые зу-
бы, превозмогая боль, вслушиваясь в костные позывы, точно стержнем его
тела был ствол время от времени выстреливающего в небо ружья. Добрав-
шись до дороги и остановившись под тополем, выждал, пока скроются из
вида габаритные огни двух разминувшихся автомобилей, он со всей быст-
ротой, на которую был способен, достиг середины дороги и, не сгибаясь
в спине, упал на колени, схв
атил правой рукой задавленную собаку за жесткую, густую от грязи
холку, так же, не сгибаясь в спине, исхитрился встать и поволок с до-
роги, упрямо раздвигая собой мир с его дрожащими, расплывчатыми строе-
ниями и прыгающими огнями. Он не стал оттаскивать собаку далеко от до-
роги и остановился, едва миновав невысокие кусты. Стоя на коленях и
глядя прямо перед собой, он сделал два глубоких вдоха, а на третьем
задержал воздух в легких и быстро сделал четыре надреза в форме квад-
рата на собачьем боку, чувствуя, как лезвие ножа соскальзывает с ре-
бер. Потом он, крепко сомкнув кулак, захватил шерсть в середине выре-
занного квадрата и, не рассчитав силы, резко дернул и тут же взвыл,
закусив губу, закрыв глаза, по которым словно хлестнули еловой веткой,
и вынужден был выдохнуть задержанный воздух, чтобы не лопнула голова,
и вдохнуть новый - и запахи осени были вытеснены запахом псины, крови
и свежего мяса. Тогда он процедил - ничего не получается, Ольга, надо
снимать шкуру, подрезая сбоку, и все время тянуть на себя, иначе не
снять, никак не снять. Пальцы его слиплись от густой, вязкой крови,
когда, сжимая в одной руке кусок шкуры, а в другой собачью холку, с
треском ломая кусты, он потащил ее обратно на дорогу. Предварительно
осмотревшись, нет ли поблизости машин или людей, он приволок собаку на
место, где она была сбита, и бросил на разделительную полосу.
Ему пришлось возвратиться на стройку, где он приметил металлическую
бадью, предназначенную для жидкого цемента, которая была наполовину
заполнена дождевой водой. Опустившись перед ней на колени, не сгиба-
ясь, он тщательно промыл кусок собачьей шкуры и нож, но затем, пораз-
мыслив, выбросил нож в котлован, а потом медленно двинулся к своему
убежищу, предвкушая скорое облегчение.
Он слишком устал, слишком измучился, чтобы пытаться из куска шкуры
делать бандаж, как задумал вначале. И, действуя в полусне, наполовину
отключившись, он прицепил к брюкам старые подтяжки и подсунул под них
кусок шкуры, шерстью к своей коже, закрепив его таким образом на пояс-
нице, а поверх натянул свитер. И, повалившись на кровать, он на мгно-
вение почувствовал себя так, точно упал на выводок мокрых ежей. И
впоследствии он не в состоянии был вспомнить, заснул в ту секунду или
потерял сознание, погрузившись в темную путаницу.
Кожухин и не предполагал, что перенесенный приступ оставит в нем
столь тягостное беспокойство, породившее некую неудовлетворенность со-
бой, заставившее думать, что совершена ошибка в самом главном или, по
меньшей мере, что-то крайне важное он не учел. И мысленно он возвра-
щался в заброшенный дом - именно там склонный искать истоки ошибки, -
пуская память, как натасканного пса, шарить по гулким, холодным комна-
там бурого убежища в надежде выяснить, докопаться до того, что же он
мог забыть, но все усилия оказались тщетными, и тогда он подумал -
значит все дело в тебе, Ольга, только в тебе, но будь спокойна, я раз-
берусь и с этим. Однако еще долгое время после того, как, гонимый зи-
мой, он перебрался жить в узкую теплую каморку рядом со щитовой, где
спал на больших забетонированных трубах отопления, махнув рукой на то,
что может подумать о нем обслуживающий персонал телефонной станции, у
него перед глазами струилось пламя костра, разведенного им в последний
день нахождения в заброшенном доме, костра, во избежание пожара обло-
женного им со всех сторон камнями, кирпичами и отколовшимися частями
стен, на котором он добросовестно сжигал, уничтожал следы своего пре-
бывания, не пощадив даже старинный разваливающийся шкаф, оставив лишь
нехитрую кухонную утварь и бритвенные принадлежности.
С той же регулярностью, с какой он прежде посещал кинотеатры, - но
не с той частотой - он заходил домой к сестре своей бывшей жены, кото-
рая еще год назад, улыбаясь, принимала его и Ольгу, выставляя перед
ними большой английский поднос с фрагментами королевской охоты, нагру-
женный печеньем, вафлями, конфетами и кубиками соленых сухарей, кото-
рые она сушила и подавала специально для него, а теперь она открывала
ему дверь только потому, что не было дверного глазка, невысокая, из-
дерганная, порывистая, и тут же, заслоняя собой дверной проем, раски-
нув руки, сузив глаза, она клялась, что уже сегодня наймет плотника,
который сделает так, что она будет видеть, кто звонит к ней в дверь, и
тогда он, Кожухин, будет торчать перед дверью хоть до второго пришест-
вия. Он ей спокойно говорил - ты не пускаешь меня в дом, потому что
Ольга у тебя, да? как она поживает? - и говорил - или ты мне скажешь,
что она еще не воскресла?; а она тихо, заикаясь от ярости, говорила -
бог мой, что это за мир, где молния бьет в сухие деревья, когда с вы-
соты видно темя этого подонка?; тогда он спокойно говорил - мое темя
выше ваших молний - говорил - вижу, вам еще не надоело меня дурачить,
ну ничего, ничего, я посмотрю, насколько вас хватит, вы и не знаете,
что такое настоящее терпение.
После коротких раскаленных разговоров с родной сестрой Ольги он,
усмехаясь про себя, думал - что же ты хочешь сделать, Ольга, чего до-
биться, неужели ты хочешь изменить меня, или ты хочешь изменить себя,
но ведь наша земность неизменна, и, что бы ты ни делала, как бы ты ни
старалась, в моей душе была, есть и будет ниша, до миллиметра подог-
нанная под тебя, и любому другому человеку в этой нише будет либо тес-
но, как роялю в скрипичном футляре, либо просторно, как смычку.
Но своими постоянными визитами к сестре бывшей жены Кожухин добил-
ся-таки некоторых результатов и как-то раз, зайдя к матери, он, с бе-
зошибочностью профессионального электрика, почувствовал в ней ненор-
мальное нервное напряжение и спросил, в чем дело, и она сказала, что
ей звонила Ирина, а он спокойно, отстраненно спросил - какая Ирина? -
спросил, еще не понимая, потому что был способен забыть имя, не забы-
вая свояченицы; а мать ему сказала - родная сестра Ольги; тогда он
поднял голову и молча посмотрел на мать, предотвращая, усмиряя горячий
гейзер истерики; мать, всхлипывая, сказала - я же не знала, что ты хо-
дишь к ней, а она мне не поверила, она сказала, что мы с тобой заодно,
что мы хотим загнать ее в могилу, как загнали Ольгу, а теперь делаем
вид, что ничего не случилось, что никто и не умирал, и она была вне
себя, и ей кажется, что ты преследуешь ее, врываешься к ней в дом, где
она живет одна, а у нее нет дверного глазка; он сказал - я ни разу не
переступил порога ее дома с тех пор, как Ольга ушла от меня, - а потом
сухо, жестко сказал - они сумасшедшие, чтоб мне сдохнуть, они сумас-
шедшие, потому что только сумасшедшие способны затеять подобную игру,
а теперь они не знают, как прекратить это, как от этого откреститься,
как воскреснуть из мертвых, не умерев перед этим; мать смотрела на не-
го не дыша, широко раскрытыми глазами, и слова его, голос, невероятная
могучая убежденность гремели у нее в голове, как десятки колоколов,
призванных крепить веру, и потом лишь она смогла пробормотать - я ска-
зала ей, что ты не веришь и тебя невозможно переубедить; тогда он ей
сказал - да будь я проклят, как же я могу поверить, если знаю, что
Ольга жива? ради чего мне поступаться честностью? - и сказал - зачем
мне верить? чтобы подыграть им в этой безумной игре?
Все чаще и чаще на больших сдвоенных батареях отопления он слушал
глухой забетонированный шелест воды и, глядя на блестящую оцинкованную
поверхность огромной вытяжки у себя над головой, задумывался о неуем-
ном стремлении людей к легкости. Он подносил к лицу пальцы, кончики
которых омертвели от постоянного зажимания твердых оголенных проводов,
и думал - легкость во всем, Ольга, легкость во всем - в еде и одежде,
в походке и отношениях, в жизни и несчастии - легкость для них новый
бог, еще немного, и к ним придется привязывать свинцовые болванки,
чтобы они не воспарили к птицам, - их там не ждут; они, чего доброго,
нарушат соотношение между силами ветров и человеческой тяжестью и бу-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг