- Ну, так слушай меня. Сразу после работы отправляйся, голубка, в центр.
Возле магазина "Маруся" - на Суворова, знаешь? - подворотня есть.
Войдешь во двор - там женщины толпятся, кто продает барахлишко импортное,
кто покупает.
Ты на эту приманку не клюй, проходи в дальний угол, за гаражи, и
спрашивай Татьяну Петровну. Она тебе все, что надо, устроит. Подойдешь к
ней - режь напрямик: так и так, мол, я от Вавы пришла, хочу замуж выйти, а
человека поблизости нет. Да прикинь заранее, кого тебе надо: брюнета или
седого, ученого или военного. Татьяна Петровна любит в таких делах
определенность.
Не поверила я ни одному ее слову, однако для виду и для подначки
спрашиваю:
- Как же она мне мужа устроит? Адрес даст, телефон или тоже открыточку?
- А это уж не твоя забота. Думаю, что и сама не заметишь, как
знакомство завяжется. Где-нибудь в автобусе подсядет к тебе человек,
глазки твои похвалит, улыбочку. Ну а дальше - как с Татьяной Петровной
обговоришь, так и будет. Хочешь - на другое утро в загс, а не хочешь
нахрапом - будет по ночам под окнами твоими дежурить, сигареты
покуривать...
- Мне курящего нельзя. Ребенок в доме, и отец человек больной.
- Ну, конфеты грызть "Театральные". Я с одной там встретилась, с
клиенткой.
У нее такая же ситуация: одинока и дитя на руках. В договоре это все
обозначить придется.
- В каком таком договоре? - Сердце у меня так и замерло.
- А что ж ты думаешь, - отвечает мне Вава с усмешкой, - на одном
честном слове это предприятие держится? Бланк заполнишь, бумагу подпишешь,
в двух экземплярах, все чин по чину.
- Документы с собой, значит, брать?
Смеется Вавка.
- Никаких документов этой тетке не надо. Она человека насквозь видит. А
соврешь - сама же и пострадаешь. Ты лицо подлежащее.
- Так-то так, - говорю. - И во сколько же мне обойдется эта услуга?
Рассердилась на меня Вавка.
- Бестолковая ты, Зинаида. Где это видано, чтоб мужей за деньги
доставали?
Ни копейки ты на этом деле не потеряешь, поверь мне на слово. В деньгах
эта тетка не заинтересована.
- В чем же она заинтересована?
- А в том, чтобы ты, простофиля, счастье свое нашла.
Смотрю я на нее в упор и чувствую: хитрит моя подружка, скрывает.
- Вот что, Вава, - говорю я ей, - давай начистоту. В жизни мне никто
ничего бесплатно не делал, кроме государства, а твоя Татьяна лицо, как я
понимаю, частное. Говори всю правду, не бойся, я уже ко многому привыкшая.
Но вслепую действовать не люблю.
- Все на месте узнаешь, Зинаида, - отвечает мне Вавка решительно. -
Поезжай и не думай плохого: сделка вполне законная. Знай одно: все, что ты
ни попросишь, она для тебя сделает.
- Так уж прямо! А если я немыслимое попрошу: красавицей захочу стать
писаной?
- Воля твоя, - говорит Вавка. - Но не очень я тебе это советую. Ну
устроит она тебя куда надо, щеки там тебе уберут, нос подправят, а дальше
что? Для обыкновенной жизни ты и так хороша, а безумство не в твоем
характере.
- Ну а если я мужа себе закажу, двухэтажный дом да еще в смысле
внешности мелкие изменения?
- Ишь какая ты ловкая, - смеется Вавка. - Так и я бы хотела. Однако
норку возвращать пришлось, хоть и жалко было до ужаса.
- Кто ж она такая, - спрашиваю, - эта Татьяна Петровна? Аферистка,
сводня или похуже кто?
- А я и сама не знаю, - отвечает мне Вавка. - В договоре написано
"агент", а от какой организации - не разберешь: буквы на печати смазались.
6
Тут как раз мой сыночек из школы пришел, в дверь стучится. "Мама, -
кричит, - мама!" Обрадовалась я без памяти, что дурной разговор наш
придется кончать: совсем мне Вавка голову заморочила. Вскочила я, к двери
бегу открывать, а Вавка мне из-за стойки:
- Так смотри не забудь: улица Суворова, магазин "Маруся", дворик с
правой стороны, спросить Татьяну Петровну.
- Ай отстань, - отмахнулась я от нее, - не пойду я никуда, и дела твои
темные, неприятные.
Впустила я своего Толика: пальтишко у него нараспашку, личико румяное,
портфель расстегнут.
- Мама, - кричит, - мама, я по пению пятерку получил!
И с разбегу головенкой в грудь мне тычется, руками своими мокрыми меня
обнимает. Я сняла с него шапку, волосики его потрогала: влажные они,
потные.
- Ах ты ласковый мой, - говорю, - соловеюшко, придется мне в кафе тебя
отвести, мороженого покушаешь.
Тут Вавка моя поднимается, ни кровинки в лице у нее, глаза как
стеклянные.
Стоит смотрит на нас и губы свои полные покусывает.
- О себе не хочешь думать, - говорит она мне, - о сыне бы хоть подумала.
- А что о нем думать? - отвечаю. - Вон какой мужичок: добрый, веселый.
- Ну а толку что? - говорит мне Вавка. - В тебя пойдет - дурачком
помрет, в отца пойдет - сопьется.
Я так прямо и обомлела - никогда мне Вавка таких слов не говорила: все,
бывало, похваливала. "Такую мать, как ты, - говорит, - днем с огнем не
отыщешь". Да и то: у меня все разговоры о нем. Как мой Толенька ест, как
мой Толенька спит, как учителя на него не нахвалятся. Что ни вечер - я
Толеньке своему новое баловство придумываю: то в кафе его отведу, то
игрушку куплю, то мы с ним на лодках кататься наладимся. Все хотелось мне,
чтоб ни дня у сыночка моего не было без радости. Чтоб из школы домой, как
на праздник, шел, чтобы я у него была лучше любой подружки. Марки Толенька
стал собирать - так я втайне журнал специальный почитываю. Нет-нет да и
удивлю сыночка познанием своим, чтоб он не терял ко мне доверия. Вавка все
сердилась сперва ("Личной жизни не ведешь, распустеха!"), но потом
прониклась, одобрять стала мое поведение.
И вот тебе подарочек на прощанье: "...дурачком помрет..." Да еще со
злостью, с усмешечкой. Рот я раскрыла, губами шевелю, а сказать ничего не
умею. Даже Толик мой - и тот испугался.
- Мамка, ты чего? - бормочет. - Мамка, я пойду лучше.
- Да ты что, сынок, - наклонилась я к нему. - Это ж тетя Вава, или
обознался?
Не стал он меня слушать, схватил ушанку свою, портфелишко драный - и
бегом со всех ног.
Пропало у меня настроение. Не то что прощаться с Вавкой - глядеть на
нее не хочу. Ну девка она умная, сама поняла: оделась, рукой мне вот так -
привет, мол, подружка - и сгинула.
7
Недели две я очень без нее тосковала: сердце отходчивое у меня,
отходчивое и привязчивое. Потом ничего, отвыкла. В напарницы мне дали
Олечку, милая такая девчонка, только что школу кончила. Поладили мы с ней
быстро. Правда, разговоры говорить нам не о чем оказалось: уж очень она
была наивная.
Парнишка к ней все заходил, так она в большой строгости его держала: и
не прикасайся, и не дыши, и не смотри на меня так приторно. Все-то он был
перед ней виноват, безгрешный, как ангел, робкий такой, терпеливый, целыми
днями на пункте у нас толкался да прощение Олечкино вымаливал. Слушаю я их
разговор - и смех меня берет, и удивление: откуда в пигалице этой столько
властности? "Ох, устала я от него, - жалуется мне Ольга. - Прикасается да
прикасается, что за нужда?" Надо ж, думаю, мне бы такой характер - я б из
Гришки своего бечевок навила. Так нет, не дано: тронет, бывало, за руку, и
заходится мое сердечко, и пропала Зинаида, на все Зинаида готовая.
Через месяц, однако, приходит мне от Вавки письмо. Вернее, не письмо, а
пакет с фотографиями. Десять штук фотографий, одна к одной, все богатые,
цветные, на толстой бумаге отпечатаны. Вавка в брючках, Вавка в купальнике
на лыжах, Вавка с тигром обнимается. Тигру что? Тигр лежит себе, морду
воротит да жмурится. Посмотрела я, повздыхала - ладно, думаю, каждому свое.
Дождалась, значит, Вавка причудливой жизни, о которой с пеленок
мечтала. Но сказать, что счастливая она, - не могу: на всех-то фотографиях
лицо у нее одинаковое. Смеется моя Вавка, усмехается, щурится - а лицо все
одно, и ракурс один. Счастливые - они об этом не думают.
И было там фото такое: сидит она на песке, смотрит нахально и пальчиком
буквы рисует. "Т.П." Понимай, мол, Зинаида, как знаешь. Поглядела я на эти
буквы - и затрясло меня всю. Ах ты, думаю, авантюристка, не хочешь в покое
меня оставить? Среди ночи как раз дело было: сижу в ночной рубахе за
кухонным, значит, столом, смотрю на это фото, и бьет меня, как в лихорадке.
Отец, слышу, в комнате стонет: "Ты что не спишь, Зинаида?" Мальчишка
мой во сне разговаривает... а я на эти буквы уставилась и не могу
оторваться. И встала-то зачем? Поглядеть еще раз.
Что ж, думаю, попусту глазами хлопать? Вон как люди устраиваются. Мне
этих радостей тропических задаром не надо, я девушка домашняя, тихая,
однако печали свои постоянно в уме держу. А не поехать ли к чертовой бабе,
к этой, как ее, Татьяне Петровне? Ее, наверно, уж и след простыл: это даже
и лучше.
Поеду, взгляну для проверочки: нет - и не надо, зато душа успокоится.
С этим и слать легла. А утром собрала деньжат на случай (тридцать
рублей своих наскребла да у Ольги заняла двадцатку) и как раз в среду,
день у нас на прокате короткий, отправилась в центр.
8
Спускаюсь по Суворова, подхожу к магазину "Маруся", сердце замирает,
ноги в коленях подгибаются. Боюсь, конечно, а чего боюсь - и сама, дура,
не знаю.
Гляжу туда-сюда - так и есть, натрепала мне Вавка, никакой там
подворотни не имеется. Дома стоят сплошняком, люди густо идут, на меня
наталкиваются да поругивают. И так мне обидно стало за свое простодушие,
что вот тут, посреди толчеи, взяла бы да и умерла. Жить совсем расхотелось
в считанные минуты, вот что значит обнадежиться.
Только вдруг смотрю, открывается подъезд, и выходит оттуда женщина
озабоченная, а под мышкой у нее беленький сверток. Обрадовалась я
несказанно. Заглядываю в дверь - не подъезд это, а проход сквозной, и в
конце его маленький дворик. Люди там толпятся себе, натуральная барахолка.
Захожу я в этот дворик - бог ты мой, чем там только не торгуют!
Сапоги-чулки всех расцветок, штаны такие кожаные до плеч, замшевые шляпы,
свитера сквозной вязки - голова кругом идет. Ну, думаю, есть Татьяна
Петровна, нет ее - все равно пустая отсюда не уйду. Но совета Вавкиного не
забываю.
Подхожу к одной торговке, спрашиваю Татьяну Петровну. Посмотрела
торговка на меня неласково.
- В дальний угол ступай, - говорит, - там она, куда она денется.
Прохожу за гаражи. Вижу, стоит дородная женщина, пальто на ней с
каракулем, оренбургский платок на голове: март в том году был холодный.
Смотрит она на меня и приветливо улыбается.
- А, - говорит, - Зиночка к нам пожаловала!
Остановилась я и молчу. Обыкновенная такая тетка, лицо кожистое,
грубое, глазки мелкие, но смотрят весело. Волос седой на щеках - диабетом,
значит, страдает. Тут себе я смекнула, что с клиентами у нее не густо, и
похоже на то, что она здесь два месяца меня одну дожидается.
И еще соображаю: не такая уж ты, тетка, пробивная, раз здоровье свое не
умеешь поправить. Лекарство бы достала какое-нибудь или в клинику бы легла.
Значит, это тебе недоступно.
Вижу, глазками она меня так и сверлит, до самого позвоночника проницает.
Набираюсь я наглости и говорю напрямик:
- Шуба мне нужна из соболей, да подороже.
И в кошелку свою лезу, будто бы за деньгами.
- Шубку сделать можем, - отвечает Татьяна Петровна. - Только, сами
понимаете, Зиночка, вещь не дешевая.
Все оборвалось у меня внутри. "Эх, Вавка, - думаю, - вот как ты меня
подвела, помело ты трепучее". Однако отступать некуда.
- Были бы деньги, - говорю грубо, - я бы к вам не пришла.
Совсем разулыбалась Татьяна Петровна, довольна осталась моей прямотой.
А что ж? В таких делах жеманиться нечего.
- Ну а без денег-то как же? - спрашивает с хитрецой в голосе. - Как вы,
Зиночка, это про себя понимаете?
Ну тут я опять напролом: была не была.
- А так и понимаю, что Вавка не богаче меня. Чем я хуже ее? - опрашиваю.
Смотрит она на меня пристально и говорит:
- Вы не хуже ее, не хуже, нет. Интерес вы у меня вызываете. Но и со
своей стороны вы понять должны, что не даром такие дела делаются.
- Это я как раз понимаю, - отвечаю я Татьяне Петровне. - Говорите свои
условия, может, и сойдемся.
Молчит Татьяна Петровна, выжидает. И я жду, глаз с нее не свожу.
- Значит, шубку желаете, - сказал она наконец. - Хорошо ли вы подумали,
Зиночка?
- Ну а что еще вы можете предложить? - спрашиваю.
- А мы вам ничего не предлагаем, - строго отвечает мне Татьяна
Петровна. - Вы ведь сами сюда пришли, добровольно. Что попросите, то и
получите, отказа вам ни в чем не будет. Мелочиться только не следует.
Постояла я, подумала.
- Замуж выйти еще хочу, - говорю неуверенно.
- Ох, упрямая какая! - отвечает Татьяна Петровна и вздыхает. - Не
умеете вы себя слушать, а потом удивляетесь.
Рассердилась я.
- Чего ж мне, по-вашему, надо?
- Я-то знаю, - говорит Татьяна Петровна, - да подсказывать не могу. От
души должно идти, и тогда у нас дело сладится. Ну решайте, да поскорее,
тут ко мне еще одна клиентка двигается.
Оглянулась я - вижу, идет по двору женщина лет сорока, высокая,
статная, лицо белое, длинное, и глаза в пол-лица. Красоты такой
нечеловеческой, что весь двор притих. Спекулянтки галдеть перестали, про
товар свой забыли, смотрят в спину ей, рты разинули. А уж спину она
держит, красавица эта, как по струночке идет, по сторонам не глядит, веки
приспущены. Что там Вавка, замарашка она коммунальная по сравнению с такой
красотой.
Вижу, что-то Татьяна занервничала.
- Вот что, Зиночка, - говорит она мне вполголоса, - разговор наш
интересный мы на этом пока прекратим. Вот вам бланки, карандаш, и
ступайте-ка вы в кафе "Кукурузница". Заполняйте там поаккуратнее да меня
ждите. Через полчаса буду.
Подает мне она две бумаги да шариковый карандаш. Карандаш-то плохой,
весь зубами покусан, а бумаги - как новенькие облигации. Завитушки, листы
водяные, посредине в рамочке текст. И линейки для заполнения.
Повернулась я - и носом к носу с той красоткой стою. А она, как
нарочно, дороги мне не дает. Смотрит прямо в лицо и тихонечко цедит сквозь
зубы:
- Бриллианты бери, золотишко бери, остальное обман, пожалеешь,
раскаешься.
Нет уж, думаю, милая, и стараюсь ее обойти. Сроду дряни такой я в руках
не держала и не знаю, как она выглядит. А сама вся трясусь да зубами
стучу: вон какие дела тут ворочают. Не вернуться ли мне подобру-поздорову
в Подлипки?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг