школьник в горячие весенние денечки может бросить все свои дела и примчаться
в Южное полушарие. Ведь теперь, после победы над черными силами мафии, они
имеют некоторое понятие о географии нашей планеты. И, кроме всего прочего,
им нет никакой нужды посылать в эфир смутные сигналы: они замечательно
научились пользоваться международным телефоном.
- Мафия. География. Мафия. География... - бормотал Гена, приближаясь к
воротам Приморского Парка Победы и глядя на пышные кусты сирени, тревожно
кипящие под порывами балтийского ветра.
Что привело его сюда, на морскую окраину города? Он сам себе не отдавал
в этом отчета, но его просто потянуло поближе к морю. Должно быть,
наследственные гены Стратофонтовых всегда тянули Гену Стратофонтова поближе
к морю в периоды раздумий и тревог.
- Мафия и География, - вдруг громко произнес он и остановился в
задумчивости. - Афия! - вскричал он. - Ведь это слово есть в радиограмме!
Галеон "Афия"! Быть может, в радиограмме есть призыв к спасению от происков
мафии? Эврика! Эврика!
- Простите, вы что-то нашли? - спросил неподалеку вежливый немолодой
голос.
Геннадий обернулся и увидел юношу в кожаной курточке и в странных
брюках с подобием крыльев на бедрах. Сначала он удивился, почему у этого
юноши такие странные брюки и почему такой немолодой голос, а потом,
приглядевшись, увидел, что это вовсе и не юноша, а старик. Да, это именно
старик обратился к нему в легком сумраке белой ночи, но у этого старика была
юношеская фигура и поблескивающие юношеским любопытством глаза. Это был
поистине старик-юноша: вот к какому выводу пришел Геннадий.
- Здравствуйте, - вежливо поклонился Геннадий. - Кажется, вас удивил
мой возглас "эврика"?
- Признаться, удивил, - улыбнулся юноша-старик или, вернее,
старик-юноша.
Он стоял возле низкого сарайчика, сбитого из листов жести, похожего на
импровизированные гаражи, которые мы часто можем видеть на окраинах жилых
кварталов, но несравненно более широкого, чем это требовалось для
обыкновенного автомобиля. В руках у старика был ключ, похожий на большой
древний ключ от города Костромы, который когда-то Геннадий видел по
телевидению. Геннадий приблизился. Что-то в лице старика, в выражении его
глаз располагало к откровенности, и мальчик тихо сказал:
- Видите ли, мне показалось, что я нащупал ключ к тайне.
- Ах, вот как! - воскликнул старик. - В таком случае мне остается вас
только поздравить!
Они, улыбаясь, смотрели друг на друга и чувствовали нарастающую
симпатию друг к другу. Так бывает: люди, родственные по духу угадывают друг
друга, и только смущение мешает им сразу же сблизиться. Гене очень хотелось
рассказать старику свою тайну, но он смущался. Старику хотелось чрезвычайно
эту тайну узнать, принять в ней участие, вникнуть, помочь, но и он смущался.
Все же он решился пошутить для разведки.
- У вас ключ от тайны, а у меня всего лишь от этого ангара. - И он
показал Геннадию средневековый ключ и кивнул на сооружение из жести.
- От ангара? - удивился Гена.
- Так точно, - подтвердил старик. - Перед вами самолетный ангар. Хотите
взглянуть?
Он вставил ключ прямо в замок и повернул. Послышались первые такты
старинной песни "Взвейтесь соколы орлами", и дверь открылась. Старик включил
свет, и Гена увидел в ангаре аэроплан. Именно аэроплан, а не самолет и даже
не аэроплан, а летательный аппарат, как говорили в России на заре авиации.
Аппарат этот уже описан в нашей повести, и повторяться сейчас не резон.
Скажем лишь, что старик-юноша радостно улыбнулся при виде того, как глаза
таинственного мальчика (а Гена представлялся ему именно таинственным
мальчиком) загорелись великим и могучим чувством - любопытством, тем
чувством, которое, возможно, направляло всю жизнь этого старика. Может быть,
вид Гены Стратофонтова напомнил старику его собственное отрочество.
- Как?! - вскричал мальчик, бросился было к аэроплану, но тут вмешались
воспитание и врожденное чувство такта. Он сдержал свой порыв и представился:
- Простите, мы не знакомы. Мое имя Стратофонтов Геннадий.
- Как?! - вскричал при этом имени старик. - Уж не брат ли вы Митеньки
Стратофонтова, с которым мы в Ораниенбауме в пятнадцатом году отрабатывали
буксировку планера?
- Я его внучатый племянник, - сказал Гена.
- Каков сюрприз! Подумать только! - Старик разразился было целым
зарядом восклицательных знаков, но врожденное и приобретенное джентльменство
взяло верх, и он представился Геннадию, старомодно щелкнув каблуками и
склонив голову энергичным кивком: - Четверкин Юрий Игнатьевич!
- Нет! - вскричал Гена. - Подумать только! Я полагал, что Юрий
Четверкин - это достояние истории!
- Да, я достояние истории авиации, - просто сказал старик, - но это не
мешает мне наслаждаться жизнью.
...Мимо ангара этой ночью пробегал друг Пуши Шуткина темно-рыжий сеттер
Флайинг Ноуз. Он слышал и видел, как из ангара, словно брызги бенгальского
огня, летят междометия, восклицательные знаки и словечки "каково",
"здорово", потрясающе", "фантастика" и так далее. "Наверное, встретились
старые друзья", - подумал Ноуз и от удовольствия покрутил носом. Этому
доброму псу доставляли искреннее удовольствие радостные события в жизни
старших товарищей по жизни.
...На следующий день, уже в более разумное время, а именно после обеда,
Гена навестил дом Четверкина, что расположен был неподалеку от ангара, на
том же Крестовском острове. Среди кварталов современных домов вдруг
открывалось некое подобие дачного оазиса, клочок земли, как бы не тронутый
нашим временем. Во-первых, там стоял раскидистый и независимый каштан,
который как раз к приходу Гены украсил свои ветви белыми свечками.
Во-вторых, следовало буйство сирени и черемухи, где кишмя кишели трясогузки,
обычно предпочитающие держаться подальше от больших городов. В третьих, а
именно за кустами сирени, похожими на предмостные укрепления замка, следовал
"мост", а именно аллея, выложенная цветной плиткой и окаймленная кустами
можжевельника, похожее на маленькие кипарисы.
Аллея упиралась в крыльцо дома. Крыльцо было белого камня, - уж не
мрамора ли? - с витыми чугунными перилами и козырьком, который поддерживали
два видавших виды купидона. Четыре окна, правда с фанерными заплатами,
украшали фасад. Хозяин встретил гостя на крыльце.
- Этот дом закреплен за мной постановлением Петроградского Совета в
1918 году, - пояснил он и пропустил мальчика вперед.
Два тигра, изготовившихся к прыжку, бронзовая статуя Дон Кихота,
фарфоровый китайский мандарин, кондор, несущий в когтях модель биплана и
прочие любопытные вещи встретили Гену еще в прихожей.
- Я чудак, - сказал Юрий Игнатьевич с улыбкой, подкупающей своей
простотой. - Вначале я был романтик, потом д'Артаньян и немного авантюрист,
потом я стал летчиком, а потом уже летчиком-солдатом, а потом... потом я
стал чудаком. Да, Геннадий, ваш покорный слуга - настоящий чудак, но я
ничуть этого не стыжусь. Я горжусь тем, что доживаю свои дни в образе
старого чудака, а впрочем, я вовсе и не доживаю свои дни, я просто себе
чудачу свои дни, как и раньше чудачил и считаю, монсеньер, что на чудачестве
свет стоит. Извините.
Слегка взволнованный этой тирадой, старик взял Гену под руку и ввел в
комнату, весьма обширную комнату, скорее даже зал. Здесь под лепным потолком
висели модели самолетов, а на стенах красовались старинные деревянные
пропеллеры. Здесь по углам, словно ценнейшие скульптуры, стояли детали
авиационных моторов разных времен, и здесь бы-то множество фотографий.
Гена увидел на пилотском сиденье "фармана" юношу Четверкина со
счастливым лицом. Затем он увидел мужчину Четверкина в форме офицера старой
армии на прогулочном балкончике первого в мире многомоторного
бомбардировщика "Русский витязь". Затем он увидел Четверкина с красной
звездой на фуражке и с двумя маузерами на боках. Потом он увидел Четверкина
сначала с кубиками, потом с ромбиками и далее со шпалами в петлицах и,
наконец, пожилого уже Четверкина в простом черном свитере. "Анадырь - мыс
Дежнева - остров Врангеля" было написано чем-то красным по синему фону и
мелко добавлено: "Юрка, не забывай!"
- Этапы большого пути, - смущенно покашлял за спиной хозяин квартиры.
Повсюду на снимках были самолеты. Сначала древние, потом пожилые, потом
уже и почти современные. Самолеты на снимках все молодели, а человек старел.
Рядом с Четверкиным мальчик увидел на фотоснимках множество знакомых
ему по истории авиации людей - здесь были и Уточкин, и Ефимов, и Васильев, и
Сикорский, и Туполев, и Чкалов, и Водопьянов...
"Пожалуй, не хватит и недели, чтобы осмотреть все сокровища этого
дома", - подумал Гена и остановил свой взгляд на портрете среднего формата,
на котором в черном цилиндре и крылатке, с маской бабочкой на глазах, был
изображен молодой красавец с волевым лицом, пышными усами и чуть подернутыми
серебром, словно мех черно бурой лисицы, бакенбардами. Портрет был вырезан
из какого-то старого журнала и застеклен. Внизу сохранились слова
"знаменитый и вечно интригующий публику".
- Кто это? - спросил Гена.
- Эх, - с досадой вздохнул старый пилот. - Это как раз личность, не
достойная внимания. Некий Иван Пирамида, пилот-лихач и светский пшют десятых
годов. Надо убрать эту фотографию в чулан. - Он сделал было к портрету
резкое движение, но в нерешительности остановился на полпути. - Довольно!
После! Сейчас! Да нет, потом, - пробормотал он и наконец, так и не
притронувшись к портрету, повернулся к гостю. - Как нелегко, мои друг, даже
в семьдесят восемь лет предать забвению ошибки юности мятежной.
Он отвернулся, сделал несколько нервных шагов по потрескивающему
паркету, снял со стены огромную трубку, на чубуке которой была изображена
старая Голландия, и затянулся. Трубка тут же задымила, как будто в ней тлел
вечный уголек из доколумбовой Америки. Как следует откашлявшись, Четверкин
вынырнул из дыма уже другим, молодым и лукавым, со своими детскими
глазами-любопытами.
- Вы знаете, дружище Гена... - Старик сразу и охотно перенял манеру
обращения, принятую в стратофонтовском семействе. - Вы знаете, дружище мой
мальчик, я весь остаток ночи просидел над вашей радиограммой и пришел к
некоторым, да-да, выводам!
- Неужели, дружище Юрий Игнатьевич?!
С первых же минут знакомства с Четверкиным Гена почувствовал, что в его
лице обрел верного соратника и что старый пилот возьмется за разгадку тайны
с не меньшим энтузиазмом, чем он сам. Как видим, он не ошибся.
Юрий Игнатьевич раскатал на шатком изящном столике в стиле "сицезиен"
лист ватмана и укрепил его по углам четырьмя тяжелыми предметами: поршнем
мотора " Сопвич", статуэткой лукавого лесного божества Пана, револьвером
смит-вессон выпуска 1909 года и старинной кожаной калошей с хромированными
застежками, то есть тем, что оказалось в эту минуту у него случайно под
рукой.
- Во-первых, мне кажется, я почти убежден, что радиограмму послал
чудак, - начал Юрий Игнатьевич. - Есть некоторые, почти неуловимые флюиды,
дружище Гена, по которым все принадлежащие к племени чудаков узнают друг
друга. Во-вторых, это безусловно человек старой формации. Об этом
свидетельствует уцелевшее в тексте придаточное предложение, "если память не
изменяет". Так выразиться, согласитесь, мог только пожилой человек старой
формации. Человек новой формации сказал бы вместо этого что-нибудь вроде
"почти уверен" или "уверен на девяносто процентов". И в третьих, дорогой
дружище Геннадий, я почти убежден, что истоки тайны не удалены от нас за
тридевять земель, а находятся совсем поблизости, в центре нашего любимого
города... или нашего любимого "бурга", что по-немецки и означает "город".
"Бург" - вы видите это слово на вашем ватмане. Может быть, это кончик
Петербурга, дружище пионер? Стоп, стоп, предвижу ваши возражения. Существуют
Эдинбург, Иоганнесбург, Питсбург и еще добрая тысяча бургов. Да, это так, но
вряд ли в каком-нибудь из этой тысячи городов есть Екатерининский канал.
Терпение, дружище юный моряк. Вы хотите сказать: при чем здесь
Екатерининский канал и что такое Екатерининский канал? "Ринин", Гена, именно
этот загадочный, как птица алконост, "ринин", соседствующий со словом
"канал", и образует ЕкатеРИНИНский канал, который ныне именуется совершенно
справедливо каналом Грибоедова.
Вижу, дружище Стратофонтов, отлично вижу искры, летящие из ваших глаз,
но вы же сами предложили мне отпустить все тормоза и предоставить волю
своему воображению. Ведь я допускаю существование "сундучка" в противовес
"бурундучку" и "мафии", независимой от "географии". Позвольте же мне теперь
предложить вам небольшую экскурсию на канал памяти замечательного русского
сатирика, одного из тех людей, которые пробили брешь в культурной изоляции
отсталой царской России. Кам он, олдфеллоу!
Через несколько минут Четверкин и Стратофонтов уже катили на скрипучем,
но вполне надежном велосипеде-тандеме по улицам Крестовского острова. Старый
пилот сидел впереди и управлял рулем, похожим на рога высокогорного
животного яка. Справедливости ради следует сказать, что за всю долгую жизнь
у старика не было лучшего партнера по тандему, чем сегодняшний. Юрий
Игнатьевич не уставал удивляться силе ножных мышц этого еще не совсем
созревшего организма. Тандем летел вдоль обочины тротуара, оставляя за собой
не только велосипеды, но и многие моторизованные средства транспорта,
включая быстроходные "Запорожцы". Иногда к усилиям четырех ног присоединялся
и маленький моторчик от пылесоса "Вихрь", который Четверкин приспособил к
тандему еще лет десять назад. Возле светофоров седоки спешивались и
продолжали свой разговор.
- Однако, почему среди русского текста мелькают немецкие слова? -
недоумевал Гена.
- На заре моей туманной юности в Петербурге жило очень много немцев, -
говорил Юрий Игнатьевич. - Вообразите, дружище Гена, судьба забросила одного
из таких петербургских немцев куда-нибудь в Полинезию. Вы сами
путешествовали и знаете, какие штучки иной раз выкидывает судьба.
Вообразите, старый чудак несколько десятилетий жил среди полинезийцев, и вот
на закате жизни ему пришла нужда послать в город своей юности призыв о
помощи. Естественно, что за эти долгие годы кое-что перемешалось в его
голове, перемешались немецкие и русские слова и... воображаете?
- Конечно, воображаю, - чуть-чуть постукивая зубами от воображения,
говорил Гена. - Но почему же, почему этот несчастный старый человек
обратился именно ко мне? Откуда он узнал мои позывные?
- А вы вообразите...
Красный свет переключался на желтый, и Четверкин не заканчивал фразы.
- Приемистый старикан, - улыбались инспекторы ОРУДа, глядя, как
устремляется вперед самокатный экипаж.
Через двадцать четыре минуты они подъехали к Казанскому собору и встали
в узкой полосе тени, отбрасываемой памятником фельдмаршалу Барклаю де Толли.
- Дружище Геннадий, вы не обидитесь, если я завяжу вам глаза вот этим
чистым носовым платком? - спросил Четверкин.
- Пожалуйста, пожалуйста, дружище Юрий Игнатьевич, - сказал Гена,
подставляя свои закрытые глаза под носовой платок с вензелями Санкт-
Петербургского яхт-клуба.
Он произнес это небрежно, легко: "Вам нужны, мол, мои глаза?
Пожалуйста!" - но на самом-то деле сердце пионера стучало, как африканский
тамтам в период разлива Замбези. Что будет? Какой сюрприз приготовил
Четверкин? В том, что авиатор слегка лукавит, не было никакого сомнения.
Когда Гена открыл глаза, а это произошло спустя не более трех минут
после закрытия оных, перед ним горели на солнце золотые крылья четырех
мраморных львов!
- Ыре ьва олоты рылья! - вскричал потрясенный догадкой мальчик.
- Четыре льва с золотыми крыльями! - торжествующе сказал старик. - Вы
на набережной Екатерининского канала, дружище Геннадий!
- Но как же вы пришли к такому блестящему умозаключению, Юрий
Игнатьевич? - справившись с первым волнением, спросил Гена.
- Сначала было непросто, - скромно ответил Четверкин. - Полночи мысль
плутала по лабиринтам чистого разума, дружище юный друг, но потом я вспомнил
один дом, где когда-то, лет тридцать пять или сорок назад, я видел сундучок,
в котором что-то стучит.
- Где же этот дом, Юрий Игнатьевич? - осторожно, как бы боясь спугнуть
своим дыханием ультрамариновую бабочку тайны, спросил Гена.
- Вот он, - просто сказал авиатор и махнул своей дряхлой перчаткой
"шевро" в сторону серого невыразительного дома, который стоял от Львиного
мостика в десяти шагах.
ГЛАВА III,
в которой автор пытается прервать повествование, но ему советуют
запастись терпением и в которой звенит радиальная пружина "зан-тар"
- Простите, дружище Гена, - вмешался тут я, воспользовавшись весьма
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг