всякий, кто утверждает иное, получит кувалдой по башке. Ферштейн?
Его собеседник успокоился - так же внезапно, как впал в неистовство.
- Значит, говоришь, ее кабак? Э! - с глубоким удовлетворением
произнес Икрамов. - Э, какой я умный! Понял, что кабак и баба связаны!
Однако ты тоже умный, хоть и молодой. Зачем тебе женщина без денег? Незачем!
Кабак - это деньги, хорошие деньги, а женщина с деньгами - совсем другой
разговор! Я прав?
Ким молча пожал плечами.
- Теперь о подельщиках спрошу... Ты ведь не один, э? Дружки, должно
быть, есть... Зайцев говорит, люди с тобой в ресторане сидели, двое тихих, а
третий прыгал и ногами бил, здорово прыгал! Кто такие? Зайцев говорит, что
хайборийские... Откуда? Из Хабаровска?
- Не из Хабаровска. Приятели-писатели, аванс отмечали. Про
хайборийских - просто шутка.
- Я так и думал, - усмехнулся Икрамов. - Чужим откуда взяться? Все
схвачено, обложено, поделено, делить по новой - большая кровь... И начинают
дележку не с кабака, а с таможни, с обмылков губернаторских, с
бобров-банкиров... В общем, поверю я тебе, писатель, тебе, а не Зайцеву! Он,
по прежним своим привычкам, очень уж подозрительный...
Бросив это замечание, Икрамов нахмурился и принялся кружить вокруг
стола с Кораном. Казалось, он о чем-то напряженно размышляет или спорит сам
с собой, поглядывая то на святую книгу, то на невольного гостя, то на
белобрысого охранника на террасе. "Прямо Гамлет!.. - подумал Ким. - Бить
или не бить? Резать или не резать?"
Вдруг Икрамов замер и, не спуская с книги взгляда, произнес:
- Говорил Пророк: если видишь два пути и не можешь выбрать между ними,
поищи третий. Вот первый путь: посадить тебя, как Пашке обещано, в яму и
каждый день палец рубить. Кончатся пальцы, кончится жизнь... Можно иначе:
раз не сказал мне Пашка правды, яма отменяется, делите сами женщину, но не
забудьте, кому платить за покровительство... - Хищно усмехнувшись, он
пояснил: - Это я про кабак. Ведь не бывает кабаков без "крыши", верно?
Аллах велел делиться...
- С бедняками, - добавил Кононов, взирая на роскошную люстру, картины
и драгоценное оружие.
- Не со мной делятся, с ним! - Хозяин сказочных чертогов ткнул
пальцем в белобрысого, дежурившего на террасе. - Он бедный, очень бедный! И
этих бедняков за мною сотни две... может, и больше... и каждый желает есть и
пить! Но я о другом говорю... - Икрамов повел рукой, будто обозначив некий
знак препинания, запятую или даже точку. - Я говорю о том, что резать тебя
не хочется, но и отпускать нельзя. Значит, нужно оставить под присмотром,
где-нибудь поблизости, и к делу полезному определить. А к каким делам бойцов
определяют? Сам догадаешься или подсказка нужна?
- Хотите меня в киллеры нанять? - полюбопытствовал Кононов.
- Ну зачем же сразу в киллеры! Можешь охранником при мне, можешь
сборщиком, а можешь и говоруном, если речистый и убедительный. Нынешние
писатели ведь все речистые, так?
- Говорун - это кто?
- Тот, кто объясняет полезным людям, какие им слова сказать, какие
подмахнуть бумаги, кого сажать, кого не трогать. Очень деликатное занятие!
Дар особый нужен. Талант!
- Такой, как у Пал Палыча?
Икрамов помрачнел, словно вспомнив о чем-то неприятном.
- Этот умеет, клянусь Аллахом! Зыркнет глазом, и поверишь, что он не
Чернов, а Белянин и что на елке персики растут... Умеет, хоть и не писатель!
- А я вот писатель, - напомнил Ким. - Может, сгожусь вам в
летописцы? Лет через десять сварганим воспоминания, будут не хуже, чем у
Эренбурга. Издателя солидного найдем, московского, забойного, из тех, что
печатают про президентов... тираж начальный - тысяч сто... можно и
побольше, если название крутое.
"Люди, годы, трупы" подойдет? Или "Пахан от Корана"?
Пальцы Икрамова соединились, плечи напряглись, как если бы он душил
кого-то, пережимая горло и ломая позвонки. Киму почудился хруст костей,
предсмертный хрип и тошнотворный запах крови, словно людоед-душитель,
недовольный слишком медленной агонией, рвал когтями чьи-то вены. Мысль о
брошенной у лестницы кувалде мелькнула у Кононова, он посмотрел на кинжалы и
сабли, на малахитовую пепельницу, прикинул, что к пепельнице ближе,
придвинулся к столу, вытянул руку...
- Дерзок слишком, - расслабившись, буркнул Икрамов. - Посиди туг
часиков до трех, подумай. Либо ты при мне, либо...
Он чиркнул ладонью по шее и направился к дверям.
- Я буду лучше думать, если меня накормят, - сказал Ким. - Время-то
обеденное!
Икрамов вышел, не вымолвив ни слова, но через пять минут из тех же
дверей явились трое черноусых молодцов: один нес столик, другой - бутыль с
поддельными ессентуками, а третий - миску с ложкой. В миске были вареные
бобы. Не очень много.
"Ну что будем делать? - поинтересовался Кононов, когда черноусые
удалились. - Есть предложения?"
"Ты можешь справиться с охраной и уйти, - откликнулся Трикси. - Ты
достаточно силен и ловок, но, если надо, я помогу".
"Нельзя уходить. Во-первых, Икрамов все равно не отвяжется, а
во-вторых, зачем сюда ехали? Могли сидеть на складе, кусать Мурада за уши".
-- Ким зачерпнул бобов, сунул ложку в рот и скривился - перца явно
переложили.
"Думаешь, надо его убить? - печально спросил пришелец. - Акт
негуманный, но, кажется, необходимый..."
"Убийство ничего не даст. - Ким поперхнулся бобами, отпил воды,
прокашлялся. - Этого убьешь, другой появится. Опять же мертвые
неразговорчивы... А я ведь сюда приехал кое-что узнать!"
"Помню", - вымолвил Трикси.
"Есть такой процесс - позитивная реморализация, - сообщил Ким, мрачно
ковыряясь в миске. - Описан у классиков... правда, без подробностей. А ты
не в курсе, как сделать негодяя приличным человеком?"
"Глубинные области психики не поддаются конверсии и радикальной
перестройке. Конечно, я могу внушить благие мысли, но эффект от этого
непродолжителен и слаб - как только наш контакт прервется, исчезнут все
следы внушения. Более длительное воздействие через связь с инклином
бессмысленно из-за присущей вам ментальной резистентности. Мне очень жаль,
мой друг, но это неразрешимая проблема".
"Ты все же попытайся что-то сделать. - Вода кончилась, и Ким отодвинул
миску с остатками бобов - есть это адское варево, не запивая, было никак
нельзя. - Я вот соображаю, что он за тип, этот Анас Икрамович, к кому он
психологически ближе, к Эйриму или к Идрайну? Вроде человек, хоть и
грабитель, к тому же вождь - дружина у него и замок, богатство и комфорт,
наверное, близкие люди есть... В Аллаха верит, чтит Коран, читает книги...
Человек ведь, а? Это с одной стороны, а поглядеть с другой - так нелюдь
нелюдью! Души бы ему добавить... Как ты считаешь, Трикси?"
Но тот молчал, и Ким, чтобы отвлечься, погрузился в транс, в мысли о
своем романе, обдумывая завершающие сюжетные ходы. Он был сейчас Арраком,
духом, обитавшим в теле колдуна, но принявшим решение его покинуть. Духам
ведь тоже нужны перемены, духи скучают и тоскуют и, подобно смертным, хотят
разнообразия. А выбор в Ванахейме скуден: или чародей Небсехт,. или типичный
бандит и грабитель Анас Икрамович Икрамов... то есть Эйрим Высокий Шлем.
Тогда как Аррак желает внедриться в героя, могучего, непобедимого,
жестокого... Благодаря магическим способностям он наблюдает за киммерийцем и
его слугой, и тут - тут свершается фатальная ошибка! На Конане защитный
обруч, ментальный ореол ничтожества завуалировал его природу, и дух решает,
что истинный герой - Идрайн. Безжалостный, сильный, вполне подходящий для
запланированного переселения...
* * *
Серокожий прошел испытание!
Мысль об этом настраивала Аррака на благодушный лад - как всегда,
когда предстояло развлечься. Снова и снова он прокручивал в памяти одну и ту
же картину: девушка, танцующая на фоне белесого марева пурги; киммериец,
уставившийся на нее выпученными глазами; его женщина, ничтожный прах земной,
в страхе сжавшаяся у костра; и серокожий исполин, подпирающий спиной скалу.
Дочь Имира не смогла его зачаровать; он просто уснул, продемонстрировав
полное равнодушие к прелестям снежной девы.
Итак, он остался жив. Киммериец, впрочем, тоже; почему-то Имирово
отродье разделалось лишь с его спутницей. Но женские дрязги Аррака не
интересовали.
Он предвкушал момент, когда сможет ускользнуть в новое тело. Эти
бесконечные переселения и смены плотского облика являлись одной из причин,
по которой Аррак, Демон Изменчивости, получил прозвище Великого
Ускользающего. Но знали о сем немногие - лишь божества, властвующие над
земным миром, их ближние помощники и кое-кто из самых мудрых магов,
способных распознать Аррака под человеческой личиной.
На время он расстался с любимейшими из своих занятий, с воспоминаниями
о прошлом и мыслями о собственном могуществе; сейчас он хотел насладиться
последним ходом в старой игре и первым - в новой, еще не начавшейся.
Старой игрой, сыгранной почти до конца, являлся Гор-Небсехт; новой,
пока что не познанной и манящей - этот серокожий гигант, этот убийца,
равнодушный к потокам крови и женским чарам. Аррак желал, чтоб они вступили
в схватку - тут, в замке, перед ним. Пусть сражаются, а он выберет
достойнейшего! И пусть бьются на равных! На этот раз он не будет помогать
Небсехту; пусть стигиец сам защищает свою жизнь.
Колдун против воина, воин против колдуна... Кто же из них одолеет? Кто
окажется сильнее?
"Возможно, - размышлял Аррак, - падут оба, но в этом нет беды. Жаль
потерять серокожего, но если он не выдержит проверки в битве с колдуном,
значит, ему не суждено сделаться вместилищем Древнего Духа. И тогда - коль
серый исполин убьет Небсехта и погибнет сам - тогда он, Аррак, переселится
в какого-нибудь ванира из замковой дружины и заставит его отправиться на
поиски. Для этого подойдет даже ничтожный киммериец, спутник серокожего...
Конечно, если в Кро Ганборе не останется ни одного более достойного
существа, которое могло бы нести его в своем теле и разуме..."
Тем временем серокожий со спутником своим, киммерийцем, приближался к
замку, и Аррак решил, что наступила пора готовиться к встрече.
Он уже почти не сомневался, что серый исполин справится с колдуном,
нынешним его избранником. Чары смертных магов по-разному действовали на
людей: слабых убивали, сильных могли на время обратить в камень, против
сильнейших же были почти бессильными. Сильнейшие обладали качествами,
которые трудно сломить с помощью чар: как правило, они отличались
невероятной жестокостью, упрямством, безразличием к людским радостям и бедам
и безмерной гордыней.
Сероликий воин был, разумеется, из сильнейших. Такой вывод
подтверждался многими его деяниями - в том числе и последним, когда он,
чуть ли не в одиночку, перебил людей Гор-Небсехта в Эйримовой усадьбе.
Теперь Аррак убедился, что серый гигант во всем превосходит Эйрима - и
отвагой, и жестокостью и удачливостью. А это значило, что надо готовиться к
переселению в новую плоть.
Подготовка являлась тонким и непростым ритуалом. Прежде всего Аррак
хотел воспринять эманации сероликого, столь неясные и смутные у людей, праха
земного; он должен был убедиться, что новый избранник имеет цель. Не важно,
какую, - лишь бы серый исполин стремился к ней с достаточным упорством и
настойчивостью. Цель можно изменить; упорство же - такая черта характера,
которую не создашь из ничего. Для Аррака упорство было важнее цели.
Разобравшись с эманациями будущего избранника, он должен был покинуть
тело Гор-Небсехта. Сравнительно простой трюк, однако весьма ответственный,
ибо Арраку требовалось уловить момент, когда душа колдуна изойдет из
мертвого тела и приготовится к путешествию на Серые Равнины. В этот миг ему
надлежало ускользнуть из тех закоулков души стигийца, в которых он свил себе
гнездо.
Где же он таился? Это являлось непростым вопросом!
В отличие от демонов люди обладали душой, и была она слабой тенью
бессмертия, отблеском вечной жизни, присущей лишь богам. Еще душа
человеческая напоминала многоэтажный запутанный лабиринт, в котором имелись
и парадные залы, и широкие коридоры, и полутемные камеры, и тонувшие во тьме
каморки. На верхних этажах обитали разум и чувства; здесь жили наиболее ярко
выраженные стремления - страсть к богатству, к власти или покою, доброта
или жестокость, ум или глупость, гордыня, самомнение или готовность к
самопожертвованию, отвага или трусость. Тут же, в некоем подобии сундуков,
были сложены воспоминания - не все, однако, а самые важные. Память о
перенесенных обидах, о днях торжеств и поражений, о муках зависти, ревности,
любви, радости и горе. У большинства людей в памятных ларцах не сохранилось
ничего любопытного - лишь окровавленные лохмотья бед да холодный пепел
перенесенных унижений.
Под верхними этажами располагались нижние. Тут не было просторных залов
и переходов, в которых могли бы порезвиться яркие чувства и осознанные
мысли; тут, в полутьме узких запутанных коридоров, таились подспудные
желания, звериные инстинкты, полузабытое и совсем забытое прошлое - в том
числе и память о предыдущих воплощениях. Она хранилась не в ларцах и
сундуках, а, скорее, в плотно запечатанных, окованных железными обручами
бочках и была совершенно недоступной смертным. Они жили, словно
бабочки-однодневки, помнившие события светлого дня и хоронившие их с
наступлением ночи.
Однако все это смутное и неосознанное, полузабытое и тайное, было
чрезвычайно важным; мириады кривых переходов, узких тоннелей, глубоких шахт,
тонувших в сумраке лестниц, связывали нижние и верхние этажи, влияя на
человеческие побуждения, желания и мысли. Обмен между ярусами запутанного
лабиринта, движение намерений, эмоций и страстей, сопровождавших то, что
высказывалось словами, собственно, и являлись человеческой душой --
неощутимой, призрачной и в то же время вполне реальной. Эманации,
циркулировавшие в лабиринте, их чистота, мощь и скорость, определяли, будет
ли человек обладать душою гордой, страстной или холодной, щедрой или
себялюбивой, великой или мелкой. По мнению Аррака, большинство смертных
обладали не столько душами, сколько душонками, ничтожными и лишенными
сильных страстей.
Увы! Он должен был ютиться в этих жалких катакомбах! Имелся в них
крохотный и дальний закоулок, некий тупик, лежавший ниже самых нижних
этажей, - тут он и обитал, отсюда и правил своим избранником. Он селился в
темной клоаке, где откладывалось наиболее смутное и туманное - зыбкие
образы и ощущения тех дней, когда его избранник был всего лишь плодом в
женском чреве, непроросшим зерном, каплей невыпавшего дождя. В этой
маленькой частице души человеческой и жил Аррак, покидая вместе с ней
мертвое тело; отсюда он выскальзывал, невидимый и неощутимый, мчался по
запутанному лабиринту, преодолевал нижние и верхние его ярусы, вырывался на
свободу - и вновь совершал такое же странствие, но в обратном порядке,
сливаясь с душой своего нового избранника.
Много тысяч лет Демон Изменчивости переходил так из тела в тело, от
души к душе и сейчас готовился к очередному переселению...
* * *
"Твои рассуждения о человеческой психике хоть и наивны, но очень
забавны, - произнес Трикси. - Эта аналогия с лабиринтом, где имеются
парадные залы и темные тупики, ларцы с дорогими воспоминаниями и смутные
тени, отзвук прошедшего, сокрытый в запечатанных сосудах... Что-то в этом
есть!"
Ким очнулся и недовольно буркнул:
- Следишь за творческим процессом? А я ведь просил подумать, как
разобраться с Икрамовым!
"Для полиразума одно другому не помеха. К тому же упомянутый процесс
позволил сформулировать некую гипотезу, суть которой такова: мой инклин
отторгается вашим сознанием, не контактирует с ним напрямую, но человеческий
инклин может прижиться в другом человеке. Он ведь не чужеродное включение,
а..."
- Но у нас нет инклинов, - возразил Кононов.
"Есть их зародыши, о чем мы толковали не далее как утром. Образы
близких и персонажей фильмов и книг, латентные психоматрицы, скрытые в вашем
сознании, то, что хранится в бочках и ларцах... Вы неспособны распечатать
их, вычленить и передать другому существу - я говорю о ментальном, а не
словесном обмене. Но я бы это сделать смог! Вот ты рассуждал об Икрамове: с
одной стороны, человек, а поглядеть с другой - так нелюдь нелюдью! Души бы
ему добавить... Можно и добавить! Используя язык гипербол, частицу твоей
собственной души".
Ким озадаченно поскреб в затылке. Подобные эксперименты с его разумом
энтузиазма не вызывали, а, наоборот, рождали смутное ощущение дискомфорта и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг