провоз дерут, а у Хосе-Иоськи крыша поехала - дела забросил, кораблики в
луже пускает да кормит срушников дерьмом. Надо же, пообещал Сапгию целый
флот броненосцев во главе с "Полтавой"! А пан Сапгий у нас не дурак, совсем
не дурак... Как бы своих людишек не заслал для проверки, а это нам и вовсе
ни к чему... Так что же? Будем кончать Трясунчика?
- Будем, - согласился дон Грегорио. - Я кого-нибудь подыщу из мелкоты,
из вольных отстрельщиков...
- Не лучше ли сдать Трясунчика крокодильерам? - предложил молодой.
- Не стоит. Слишком уж звероватые, а Хосе-Иосиф все-таки дон... Пусть
отойдет пристойно, с миром.
Девушка на пляже присела, широко расставив колени, и Алекс, глава
Военного департамента по прозвищу Анаконда, судорожно сглотнул.
- Хороша кобылка? - Дон Грегорио изобразил улыбку. - Не терпится, а?
- Стерплю. Недолго осталось. - Алекс побагровел и, желая замять
неловкость, тоже оскалился в усмешке. - На такой кобылке только и гарцевать
в пампасах за мостом или в Пустоши... Лихое место эта Пустошь, опасное -
без резвого коня! Одни изгои да ранчеро... А еще, доносят, сумасшедший поп
в Дурасе объявился - божий человек, а трех диких пришиб. Разом!
- Выходит, судари мои, я их не зря прикармливаю, попов-то, - заметил
дон Хайме. Потом спросил - правда, без особого интереса: - А дикие чьи?
- Из шайки местных отморозков. Под Огибаловым ходят. Был такой
сборщик-мытарь у "плащей", брал налог за пульку... Не донес хозяину
песюков, вот Монтальван его и выгнал.
- Зря выгнал, - произнес дон Грегорио, поджав губы. - Я бы бросил
ублюдка кайманам. Или подвесил над муравейником - за ребро да на крюк!
Глава 3
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа нарекаю тебя Николаем-Никколо!
Саймон перекрестил младенца и сунул его в руки матери. Паренек попался
спокойный; не пискнул, не вякнул, а лишь таращил круглые глазенки - черные,
как у Поли-Пакиты, внучатой племянницы старосты Семибратова. А вот волосики
были у него точно редкий светлый лен - в отца, Ивана-Хуана, который
приходился Семибратову троюродным племянником и тезкой. Все жители деревни
состояли в ближнем и дальнем родстве, но брачные связи меж ними не
приводили к вырождению - тут сказывался приток иной крови,
афро-американской. Семибратовка - семь крепких усадеб-фазенд вдоль широкой
улицы - стояла на своем месте без малого два столетия, со времен Большого
Передела, и за этот срок приняла многих чужаков, белых, черных, бронзовых и
шоколадных. Пришлецы женились и тут же делались чьими-то свояками либо
зятьями; ну а дети их были уже кровь от крови семибратовскими.
А что касается названия деревни, то оно пошло от семи братьев или
дружбанов, поселившихся тут вскоре после исхода. Не того Великого, когда
миллиарды землян переселились к звездам, а исхода-бегства, произошедшего
лет через двадцать после братоубийственной свары меж громадянами и Русской
Дружиной. Ее подробностей Саймон еще не выведал, но результат был налицо:
тысячи беженцев с Украины, преодолев океан, колонизировали Америку.
Разумеется, Южную; Северная, если не считать остатков Канады, была
перепахана кратерами и пребывала в запустении. Нынче же, по словам
всезнайки Майкла-Мигеля, в ФРБ и ее Протекторатах, Канадском, Чилийском,
Парагвайском и Уругвайском, проживало двадцать миллионов, да еще тысяч
пятьсот обосновались в Кубинском Княжестве, территории хоть автономной, но
состоявшей в союзе с бразильцами.
Не с бразильцами - с бразильянами, поправился Саймон. Бразильцы
обитали на Южмерике, в тридцати трех парсеках от Старой Земли, а народ,
пришедший им на смену, назывался бразильянским. Правда, кое-кто,
подчеркивая происхождение от чернокожих предков, говорил: я - бразилец! - и
добавлял пару полузабытых ругательств на португальском. Но таких гордецов и
снобов в Семибратовке не водилось, как и во всех окрестных селениях - в
Марфином Углу, Колдобинах, Чапарале и Волосатом Локте.
Малыш Николай-Никколо улыбнулся Саймону беззубым ртом - уже с рук
старосты Семибратова, крепкого мужика за шестьдесят, с окладистой пегой
бородой.
- Хорошего парня Полюшка выродила, - пробасил он, стиснув толстыми
пальцами рукоять мачете. - И ты, брат-батюшка Рикардо, хорошее имя ему
придумал, крепкое. Колян! Будет пока что Колян, а возрастет да войдет в
мужицкую силу, и прозвищем разживется. Так, батюшка?
Саймон молча кивнул. Народ, побольше сотни человек, присутствовавших
на обряде, едва ли не все обитатели Семибратовки, потянулся из храма на
улицу, шаркая по деревянным полам сандалиями и сапогами. Парни и мужчины
были вооружены, и лишь местный учитель, Майкл-Мигель! Гилмор, являлся
исключением; он насилия не признавал и не любил оружия. В церкви остались
несколько женщин - навести порядок да разобраться с церковным имуществом, а
заодно проверить, не надо ли чего брату-батюшке - сготовить или постирать.
Коттедж Саймона в Грин Ривер состоял на попечении роботов, и он не привык к
такой заботливости, имевшей, как все на свете, хорошую и дурную сторону. За
ним ухаживали, его поили и кормили и даже преклонялись перед ним - как
перед священником и человеком, который владеет тайной боевого мастерства, -
и это было совсем неплохо; однако множество глаз и услужливых рук - не
лучшее обстоятельство сохранения чего-нибудь в тайне. В конце концов он
сжег свою одежду, а драгоценный маяк и остальное имущество спрятал под
алтарем со священными дарами. Туда его прихожанки не лезли, боясь совершить
святотатство.
К нему протолкался Мигель. Рубаха его была распахнута, и Саймон видел
рубцы шрамов, сизые на темной коже, - шесть длинных отметин бича,
пересекавших живот и грудь. Еще шесть красовались у Гилмора на спине.
- Мои поздравления, брат Рикардо. - Голос Мигеля был глубоким,
звучным, хоть сам он не мог похвастать богатырской статью. - Первый
младенец, коего вы окрестили...
Правда, свершенный вами обряд показался мне несколько странным.
"Еще бы!" - подумалось Саймону. Службу он правил по детским своим
воспоминаниям о церквах православного Смоленска, но хоть память его была
отменной, кое-что в ней перепуталось. Его родичи с отцовской стороны были
мормонами, и сестра Саймона-старшего, богомольная тетушка Флоренс, таскала
Дика в молельный дом, где служили совсем иначе, чем у православных, - без
всякой пышности, по-деловому строго, но истово. "Похоже, - у Саймона
мелькнула крамольная мысль, - мне предстоит объединить две ветви
христианства".
- Ты, Мигель, не бухти, - молвил тем временем староста Семибратов,
оттесняя учителя. - Все прошло лучше некуда, раскудрить твою мать! Главное,
у брата-батюшки руки крепкие, не трясутся, а вот отец Яков и тверезым дите
в купели утопит. - Он взял Саймона под локоток и подтолкнул к выходу. -
Иди-ка ты, брат-батюшка, скидывай свою ряску, облачайся в мирское, и пойдем
попразднуем нашего Коляна. Столы чай ждут!
Столы и в самом деле ждали - в тени церковных стен, сложенных из
крепкого, обожженного на солнце кирпича. Семибратовская церковь была не
только храмом, но, как самое прочное и большое сооружение в деревне,
являлась еще цитаделью и школой; двери ее сколотили из деревянных плах,
окованных железом, а узкие окна напоминали бойницы. Пристроенный сбоку
навес защищал от зноя, и под ним, на вкопанных в землю столбах, тянулись
столы-помосты, ломившиеся сейчас под тяжестью котлов с мясной похлебкой,
блюд с говяжьим и тапирьим мясом и жбанов пульки. Спиртное гнали из
кактусов, ибо с зерном и картошкой в Пустоши было туговато. По случаю
праздника эти лакомства тоже присутствовали на столах, однако в малом
количестве: овощи выменивали у кибуцников, а зерно, пшеницу и маис
привозили с севера и юга.
Саймон отправился переоблачаться, размышляя о том, какая судьба
ожидает крошку Коляна-Никколо. Конечно, будущее - туман и мрак, но если
миссия его завершится успехом, то лет через двадцать парень, вполне
возможно, очутится совсем в иных краях. Скажем, в мире России, Европы или
Колумбии, или в любом из сотен других миров, доступных человеку... А может,
Колян останется здесь, но главное будет при нем: право выбора и возможность
постранствовать среди звезд. И если он решит странствовать и попадет в
нормальный мир, ему понадобится не кличка, а настоящая фамилия. Фамилии,
как Саймон уже знал со слов Мигеля-Майкла, имелись в основном у городских,
а в Семибратовке такая привилегия была лишь у старосты, поскольку он
являлся местным паханито - иными словами, главарем. Всем остальным мужчинам
давали имена и клички - Проказа, Филин, Полторак, Ушастый; женщинам -
только имена. Традиция двойных имен в селе и в городе немного различалась:
у городских первым называли португальское или испанское имя, у сельских -
русское. Имена да немногие слова - вот и все, что унаследовал язык
пришельцев от прежних Бразилии и Аргентины, Боливии и Перу... Саймона это
не удивляло: колонисты раз в двадцать превосходили числом остатки местного
населения.
В своей комнатушке под звонницей он сбросил рясу, проверил, что
цилиндр фризера по-прежнему таится за широким поясом, и наскоро побрился -
с помощью древней, но острой бритвы, зеркальца и теплой воды. Эта процедура
стала для него привычной за две недели в Семибратовке; тут не было ни паст
для снятия волос, ни убиравших щетину вибраторов. Всматриваясь в зеркало,
он отметил, что выглядит посвежевшим: на лоб, широковатые скулы и
подбородок легла плотная вуаль загара, и зрачки на смуглом лице казались
двумя ярко-синими сапфирами. В Семибратовке было полдюжины девиц на
выданье, и все они заглядывались на Саймона: ведь всякий поп когда-нибудь
обзаведется попадьей, став из брата-батюшки Рикардо отцом Рикардо. Но
Саймон не спешил в отцы.
За столом его поджидало почетное место, напротив старосты, сидевшего с
шестью бородачами, владельцами фазенд. Их усадьбы и загоны для скота
выстроились вдоль широкой улицы, а дальше стояли общинный амбар, сложенный
из желтых и бурых кирпичей, церковь и кабак. Кабак держал Петр-Педро
Ушастый, пронырливый мужичонка смешанных кровей, а церковь по утрам служила
школой, где учительствовал Гилмор, сорокалетний темнокожий холостяк, изгой
из Рио. Саймон уже понимал разницу между изгоем и отморозком-извергом:
изгой - тот, кого изгнали и отправили в кибуц, а отморозок - извергнутый,
отмерзший от своих. От своего бандеро, то есть клана. Тут тоже были кланы,
как на Тайяхате, но назывались они не столь поэтично, как у тайят: "штыки",
"плащи", "клинки", "торпеды", "крокодильеры", дерибасовские... Еще были
смоленские, и это казалось Саймону странным: Смоленск, в отличие от Одессы
или, к примеру, крымских городов, не был связан с последними событиями на
Земле. Такими же странными и непонятными казались и отношения
кланов-бандеро с властью; семибратовские не видели между ними различий, и,
по словам Мигеля, их действительно не имелось.
Мигель являлся главным источником информации для Саймона, но черпать
ее приходилось наперстками - и преимущественно во хмелю. По вполне понятным
причинам брат Рикардо, окончивший семинарию в Рио, прямых вопросов задавать
не мог, да и ответы старался давать невнятные и уклончивые. К несчастью,
Мигель был человеком любопытным, а после стаканчика пульки - весьма
разговорчивым. За эти-то разговоры и был он бит кнутом, а после отправлен в
кибуц, в сельскохозяйственное поселение, где вышибали дурь из слишком умных
и болтливых. Староста Семибратов выменял его на трех бычков и произвел в
учителя, но в Рио Мигель занимался иным: служил при Государственном Архиве,
а между делом пописывал стихи. Не те стихи, что одобрялись властью;
впрочем, здешняя власть никаких стихов не одобряла.
- Благослови трапезу, батюшка! - пророкотал Семибратов, поднявшись, и
стукнул о стол рукоятью мачете. Саймон благословил и сел напротив старосты,
рядом с Мигелем- Майклом, высматривая Проказу; потом припомнил, что Шашка,
вместе с дружбаном своим Филином нынче стоит в дозоре. Последние пять-шесть
дней выдались тревожными: один из огибаловских бугров спалил фазенду в
Чапарале, другой повеселился в Дурасе - накачал отца Якова пивом и привязал
к могильному кресту; поп терпел-терпел и, наконец, обмочился. Произошли и
другие события, все - неприятного свойства: чей-то конь добрел домой без
всадника, где-то умыкнули девушку, где-то перебили скот, а в Волосатый
Локоть заявился сам Огибалов с требованием выкупа: двести песо, бочку
пульки и возок говяжьих туш. Саймону чудилось, что всякие беды так и бродят
вокруг Семибратовки, готовые навалиться в любой момент не с запада, так с
востока, не с севера, так с юга. Староста, по его подсказке, начал
отправлять дозорных на холмы, но это не гарантировало от неприятностей:
двадцать шесть семибратовских мужиков с тремя трофейными карабинами и
четырьмя винтовками не могли оборонить поселок.
Да и в этом ли поселке заключалась суть? Все проще, много проще, думал
Саймон. Тут, в Пустоши, жили люди родного ему языка; пасли скот, растили
детей, платили что положено властям, однако власть не собиралась их
защищать от вымогателей и убийц. Возможно, сама эта власть являлась первым
вымогателем и убийцей - с чем предстояло еще разобраться; но власть была
далеко, в Рио, в Харка-дель-Каса, в Дона-Пу-эрте, Харбохе и других больших
городах. Власть была далеко, а огибаловские - близко, и Ричард Саймон,
помня о главной своей миссии, не забывал о мелочах.
Для Тени Ветра, питомца Чочинги, эти степные шакалы и впрямь являлись
мелочью: он убил бы их там, где нашел, и нанизал бы их пальцы на Шнур
Доблести. Но Ричард Саймон, агент ЦРУ, серый ангел с далеких звезд, давно
усвоил простую истину: карать легче, чем защищать. Это была человеческая
мудрость, но все равно она имела связь с Поучениями Наставника. Он говорил:
"Наступит день, и ты пройдешь тропою из тех троп, что ведут к Искрам
Небесного Света; ты вернешься в свой мир и будешь жить со своими людьми,
сражаться в своих лесах - так, как сражается твой народ, не различающий
земли войны и мира. Это плохо, - говорил Чочинга, - но так заведено у вас,
людей; и в ваших лесах, я думаю, иной обычай; там легче отрезать чужие уши,
чем сохранить свои".
За собственные уши Саймон не беспокоился, но в Семибратовке, кроме
мужчин, жили женщины и дети, а значит, эта земля не подходила для битв.
Точно так же, как и деревня на Латмерике, у гор Сьерра Дьяблос, выжженная
головорезами Сантаньи... Временами, вспоминая о самом первом своем задании,
он видел, как подымаются столбы с изуродованными телами; безглазые лица
следили за ним, и девушка, прижимая ладонь к распоротому животу, беззвучно
шевелила губами, будто спрашивая: что же ты меня не защитил?.. Отчего
опоздал?.. Где задержался?..
Эти сцены долго преследовали Саймона, и даже целительный транс цехара,
еще один дар Чочинги, не позволял забыть о них. Он был прагматиком - по
собственной духовной конституции и потому, что вырос среди тайят, не
признававших иррационального; и, как прагматик, понимал, что Огибалов и
Сантанья - горошины из одного стручка. Были трупы в той деревне на
Латмерике, будут трупы здесь; там развешивали на столбах, тут привяжут к
лошадям и пустят в степь. И разница заключалась лишь в том, что на
Латмерике он опоздал, а тут явился вовремя.
Опустошая тарелку с жарким и поднимая стакан - в ответ на каждый тост,
провозглашенный старостой, Саймон приглядывался к соседям. Женщины не
слишком веселились, да и мужчины были настороже: у каждого - мачете за
поясом, а у пятерых, самых метких стрелков, - ружья. Только у пятерых...
Еще - у Пашки и Филина, а в огибаловской шайке - сто двадцать головорезов и
карабины... отменные карабины! Ракеты и лазеры тут делать разучились, чего
не скажешь о вещах попроще...
Гилмор мяса не ел, прихлебывал из кружки и жевал, жмурясь от
наслаждения, хлебную корку. Дожевав, повернулся, жарко дыхнув соседу в ухо.
Под градусом учитель, автоматически отметил Саймон, может, удастся
разведать что-нибудь новенькое. В подпитии Мигель любил поговорить.
- Прости мою назойливость, брат Рикардо, твое семейство не из
Харькова? Я не о Харка-дель-Каса, а про Харьков, настоящий Харьков, что в
Европе... в бывшей Европе... столица ПЕРУ...
- Из Харькова, - подтвердил Саймон. - Но если верить семейным
легендам, род наш - смоленский, а в Харьков переселился мой предок в
двадцатом колене. Еще в те времена, когда Россия была не Россией, а... - Он
сощурился, припоминая. - Кажется, ее называли союзом? Славянским? Нет,
советским! Точно, советским. От слова "советовать".
- А мне помнится, совещательным, от слова "совещаться", - возразил
Гилмор. - Впрочем, не буду спорить -, о тех временах так мало известно!
Когда я служил в Архиве при департаменте дона Грегорио... - Учитель вдруг
помрачнел и надолго присосался к кружке; кажется, эти воспоминания не
относились к числу приятных. Пулька, однако, его подбодрила; не прошло и
минуты, как он, придвинувшись к Саймону и понизив голос, произнес: -
Кстати, о доне Грегорио Сильвестрове... о Черном Сильвере, как его
прозывают. Знаешь, брат Рикардо, Сильвестровы тоже родом из Смоленска! А
потому, - Мигель перешел на шепот, - их бандеросы именуются смоленскими.
Так сказать, дань памяти предков... Может, они у вас общие с доном
Грегорио? Не по мужской, так по женской линии?
Он уставился на Саймона, но тот и бровью не повел. С легкой Пашкиной
руки по деревне ходили истории о схватке с Хрящом, и число убитых - в
Пашкином пересказе - уже перевалило за дюжину, хоть карабинов взяли только
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг