эти факта равновесомыми.
Пашка-Пабло шел за ним след в след, обвешанный оружием: у пояса - два
мачете и собственный нож, в руках - огромная винтовка, с плеча коричневой
змеей свисает патронташ. В карманах у него что-то побрякивало, глаза
мерцали, а синяк под глазом и в самом деле светился как фонарь, пылая огнем
праведной мести. Не оборачиваясь, Саймон спросил:
- Кто тут за старшего, Проказа?
- А нету никого. Здесь ведь не Семибратовка. Это у нас - общак, у нас
- староста выборный, а тут, батюшка, город. Поделенный, значится, промеж
бандер. Не знаю, как там у вас в столицах, а тут главаря нет. Есть
сержант-вертухай - видишь рыло с серебряными подвесками у пытошной ямы? - а
при нем пяток смоленских. Вроде бы за порядком присматривают, да все они,
блин тапирий, в доле у огибаловских.
- Ну, что ж, - промолвил Саймон, - и я их не обижу. Бог велел
делиться.
До Хряща оставалась пара шагов, когда тот небрежно пошевелил
карабином, нацелив его в живот Саймону. Скорей пониже, и этот жест был
понятен всякому воину-тай: у них, желая оскорбить, кололи в детородный
орган. Так, слегка, для демонстрации превосходства... И Саймон, невозмутимо
взирая на ухмылявшихся бандитов, вдруг подумал, что у тайят и людей гораздо
больше общего, чем полагают ксенологи. Четырехрукие тайят не стремились к
завоеваниям и власти, не избирали вождей, не верили в богов и не копили
богатств, и женщины их рождали однополую двойню - что вело к иной традиции
брака и странной, с точки зрения ксенологов, организации семьи. Но в
главном различий не было: они ненавидели и любили, ценили отвагу и
благородство, славили силy и презирали слабость.
Как, вероятно, эти трое, мнившие себя такими сильными... Но здесь
начинались различия: слабые у тайят могли селиться в землях мира, где
слабость не греховна и не влечет опасности и унижений. Сильные спускались в
лес, где слабости не место, и только там она была виной - так как слабый,
попавший в схватку сильных, виноват всегда. Но люди, не в пример тайят,
бились всюду, и всюду сила торжествовала над слабостью, а значит, слабых
приходилось защищать. Или хотя бы мстить за них, за всех невинно убиенных,
коль не в обычае людей делить свои земли на мирные и не мирные.
Саймон шагнул вперед. Запахи пота, кожи и спиртного ударили а нос,
ствол карабина уперся ему в промежность.
- Ты кто, сучок? Не признаю... Гладкий, белый... Вроде ремней мы из
тебя не резали? - Брови Хряща приподнялись в издевке, но взгляд оставался
волчьим, настороженным.
- Вошь кибуцная, - предположил бородач, почесывая темя. - Разве их
всех упомнишь! А вот этот, - он ткнул пальцем в Проказу, - из
семибратовских мозгляков. Этот за фонарем приперся. Чтоб, значит, с обеих
сторон светило.
Третий, коренастый в плаще, ничего не сказал, но приглядывался к
Саймону с подозрением - может, вспоминая вопль, долетевший из придорожных
кустов. А может, был он от природы молчалив и разговорам предпочитал
стрельбу: ствол его карабина глядел Проказе между глаз.
- Мне нужно это, - произнес Саймон, кивая на крест.
- Это? - с удивлением протянул Хрящ. - А еще одна дырка в заднице тебе
не нужна? - Он прищурился, потом отвел карабин и вскинул его на плечо. -
Ну, раз хочешь крестик, выкупи, сучара. Что там у тебя в карманцах брякает?
Не песюки? А может, камень самоцветный завалялся?
- Денег нет. Их я в церковь отнес, на помин души отца Домингеса. Но
камень найдется, горький камень... Его и отдам. Хрящ поглядел на
коренастого, подмигнул бородатому.
- Что он болтает? Камни горькие, души... не пойму... Нет денег - нет
разговора! Хотя... - Какая-то мысль пришла ему в голову, и, оглядев
Саймона, Хрящ ухмыльнулся и махнул рукой. - Ладно, парень! Сегодня я
добрый! Хочешь крест - бери в обмен на службу. Запряжем мы тебя с приятелем
в возок и прокатимся в Семибратовку, дорогой в Марфин Угол завернем и в
Волосатый Локоть... Всего-то иделов! Согласен?
За спиной у Саймона Пашка скрипнул зубами и пробормотал, потянувшись к
мачете:
- Ножик дать, брат Рикардо?
- Нет. - Саймон мотнул головой. - Зачем мне ножик? Крыс давят
сапогами.
Челюсть у бородача отвисла, а коренастый, в пестром плаще, что-то
зашептал на ухо Хрящу, тыкая карабином то в почтарей, то в
вертухаев-полицейских, то в здание церкви. Хрящ с досадой оттолкнул его.
- А хоть бы и так, Моченый! И что? Тут наша земля, и пришлые нам не
указ! Ни смоленские, ни дерибасовские! Ни прочие гниды и курвы! - Он
развернулся к Саймону. - Крыс, говоришь, сапогами? Ты кто ж таков, сучара?
Топтун от столичных крутых? Или сам крутой? Говори!
- Крутой, - подтвердил Саймон. - Ты еще не знаешь, какой я крутой.
Он сделал неуловимое движение; согнутые пальцы столкнулись с чем-то
упругим и податливо-хрупким, незащищенным, пробили преграду, расслабились,
отпрянули... Треснула кость, голова Хряща бессильно обвисла на переломанной
шее, тело стало заваливаться вбок, на бородатого, который уставился в лицо
главарю в немом изумлении. Саймон выбил карабин из лап бородача, отшвырнул
его, готовясь атаковать коренастого, который поднимал оружие - но медленно,
слишком медленно! Ствол карабина еще только целился в землю, а Саймон уже
успел подпрыгнуть - здесь, в этом мире, он был почти невесом! - и нанести
удар ногой. Смертельный удар. Носок его башмака сокрушил коренастому пару
ребер, осколки проткнули сердце и, раздирая плевру, проникли в легкое.
"Быстрая смерть", - подумал Саймон, глядя, как на губах умирающего вздулся
и лопнул кровавый пузырь.
Ступни его коснулись земли, взбив белесое пыльное облачко. Бородатый
вышел из столбняка; размахивая мачете, словно отгоняя мух, он ринулся к
полицейскому участку, к безмолвным фигурам в синем - то ли в надежде на
помощь, то ли в смертельной панике. Ему удалось сделать четыре шага; затем
Саймон снова взвился в воздух, словно подброшенный невидимой пращой, и
камнем рухнул ему на спину. Горьким камнем, как было обещано: пальцы левой
его руки сомкнулись на заросших волосом щеках, пальцы правой тисками
сдавили затылок; резкий поворот, хруст, хриплый сдавленный вопль...
Отпустив обмякшее тело, он повернулся к Пашке.
- Рясу подай! Оружие собери - и в возок!
Из корчмы и лавки повалил народ, но все передвигались с какой-то
осторожностью и в полной тишине, будто ослепленные вспышкой молнии либо
оглохшие от раската грома. На другой стороне площади тучный негр, сержант и
полицейские сошлись тесней, но тоже молчали, как бы выжидая: не будет ли
продолжен спектакль и не им ли придется стать очередными актерами. Пожалуй,
лишь девушки с почты не примеряли никаких ролей; широко распахнув глаза,
они смотрели на Саймона со сладким ужасом и восхищением.
Он подмигнул им, набросил пыльную рясу и поднял серебряный крест отца
Домингеса.
- Бог свершил правосудие, добрые люди! Я, брат Рикардо, призванный в
Пустошь благословлять и утешать, крестить, венчать и провожать в последний
путь, сегодня сделался сосудом гнева Божьего, его карающей десницей. И
пролился тот гнев на убийц Леона-Леонида Домингеса, священника из Рио, мужа
праведного, оставившего сиротами двух детей... Да будет земля ему пухом! -
Повесив крест на шею, Саймон кивнул сержанту: - Ты, страж порядка, возьми
лошадей убийц, а также все имущество, какое при них найдется, и распорядись
этим по собственному усмотрению. А вы, добрые жители Дураса, помните, что
сказал всеблагой Христос, Спаситель наш: поднявший меч от меча и погибнет!
Поднявший руку на невинного будет стенать в когтях Сатаны! Поднявший камень
камнем и получит - горьким камнем, дробящим плоть и кости! Вот
предупреждение, которое шлет вам Господь, гласящий моими устами. И если
есть среди вас скудоумный упрямец, который не понял этих речей, пусть
явится он в Семибратовку и послушает слово Господне еще раз. Пусть
приходит, коль у него свербит в заднице! Я ему все растолкую в
подробностях.
Он залез в фургон и сел рядом с Пашкой Проказой. Тот свистнул; мулы
стронули возок, засеменили, огибая церковь, выбрались в степь, где ветер
гулял над травами, а с холмов плыли запахи цветущих акаций. Морской аромат
уже не чувствовался в воздухе, но небо будто отражало океанскую синь - оно
было глубоким, просторным, бездонным. Земное солнце, почти такое же, как на
Колумбии и Тайяхате, грело Саймону висок и левую щеку. Он сощурил глаза,
прикидывая, что сейчас часов шесть - может, десять-двадцать минут седьмого.
- До темноты будем на месте, - вымолвил Пашка-Пабло, прервав
затянувшееся молчание. Потом поцокал языком и с восхищением признался: -
Горазд ты, брат Рикардо, проповедничать! Сразу видать человека ученого,
городского! Такой зря клювом щелкать не станет... И по башке даст, и в
башку вложит, чтоб в ней дурные мысли не водились... - Он сделал паузу,
покосился на Саймона и добавил: - А еще горазд ты прыгать и руками махать,
горазд, батюшка! И долго такому надо учиться?
- Всю жизнь, если хочешь сберечь свои уши, - ответил Саймон.
* * *
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
Кратер был цилиндрической формы - провал в тридцать метров глубиной и
пятьдесят в диаметре. Когда-то здесь, в окрестностях Рио - прежнего
Рио-де-Жанейро, - стоял гранитный монумент, изваяние принца Жоана
Мореплавателя среди огромных сейб, чьи корни, подобные серым бугристым
доскам, взрезали почву. Сейбы большей частью сохранились, остались лес и
парк, разбитый на океанском побережье, но изваяние отправилось на Южмерику,
в иной мир, к другим океанам, чьи девственные волны не качали ни испанских
галеонов, ни португальских каравелл. Теперь вместо статуи темнел кратер -
совсем небольшой, сравнительно с километровыми безднами следом покинувших
Землю городов. Просто цилиндрическая дыра, забавная
достопримечательность... Дно его выровняли, подвели трубу с горючим газом,
и в кратере распустился огненный цветок - имитация миниатюрного вулкана.
Провал окаймляло широкой дугой двухэтажное каменное здание с башенками
по углам, выступающими контрфорсами и зубчатым парапетом на плоской кровле,
похожее на средневековый замок. От башни к башне, вдоль второго этажа, шел
балкон, мощенная плиткой галерея, подпертая слегка наклонной стеной; внизу
виднелся карниз полуметровой ширины, бетонным кольцом огибавший кратер.
Здание было построено к северу от него, а с юга, со стороны моря, над краем
пропасти парила резная деревянная беседка, блестел серебром бассейн,
обсаженный розовыми кустами, а дальше берег снижался, стекая к бухте и
каменному молу полосой песка. У мола застыли катер и паровая яхта с
высокими мачтами, песок был чистым, крупным, желтым; волны, неторопливо
огибая мол, накатывались на него, обдавая пеной и брызгами нагую девушку.
Она лежала у самой кромки прибоя, нежась в солнечных лучах; пряди ее
золотистых волос намокли и потемнели.
В беседке, развалившись в плетеных креслах, сидели трое мужчин.
Пожилой, высокий, лысоватый - очевидно, владелец поместья - курил сигару;
жест, которым он стряхивал пепел, казался по-хозяйски уверенным, на широком
бледном лице застыла маска спокойствия и властности. Рядом с ним нахохлился
старик - жилистый, тощий, смуглый, с ястребиным носом и темными, как смоль,
зрачками; в левой руке он держал бокал, а кисть правой, обтянутая черной
перчаткой, неподвижно покоилась на коленях. Третий мужчина, светловолосый,
холеный, с тяжелой челюстью, был молод - не старше тридцати пяти. Он сидел
напротив лысоватого с таким расчетом, чтоб видеть блондинку на пляже.
- Соблаговолят ли доны начать? - спросил старик и, когда его
собеседники кивнули, продолжил: - Сегодня, почтеннейшие, у нас два вопроса:
"торпеды" и гаучо. Или, если хотите, гаучо и "торпеды".
- Предпочитаю второй вариант, дон Хайме, - откликнулся лысоватый.
- Как угодно, дон Грегорио, как угодно. Дон Алекс не против?
Молодой снова кивнул, обозревая стройные бедра девушки.
Тощий Хайме отпил из бокала и сплюнул в огненную пропасть.
- Итак, судари мои, Луис, наш кондор и генерал, уже за Старым Мостом,
в пампасах. Три линейных отряда драгун и карабинеры... Тысячи две, если не
ошибаюсь?
- Две с половиной, - уточнил Алекс, не спуская глаз с девушки.
Хозяин, дон Грегорио Сильвестров, перехватил его взгляд и усмехнулся.
Хайме приподнял руку в перчатке, что-то лязгнуло, скрипнуло, рукав
съехал к локтю, обнажая крепление протеза.
Сухие узкие губы старика шевельнулись.
- Я полагаю, Луис пойдет от моста на север, а шестнадцатый отряд
драгун и крокодильеры Хорхе Смотрителя - на юг. Дней через двадцать клещи
сомкнутся, и твои головорезы, Анаконда, положат пару сотен гаучо. Так?
- Так, - с ленцой подтвердил светловолосый.- Но могут всех пустить в
расход. Как договоримся, амигос!
- Мы уже договорились с доном Федором-Фиделем, милостивец мой. -
Старик снова отхлебнул вина. - Две сотни убитыми и сотня пленных - Пимену в
Разлом, за керосин с мазутом. Ну, десять-двадцать раненых - Сильверу на
развлечение, для пыток и публичных казней... Так что, сударь, придержи
своих кондоров и кайманов. Договоренности надо выполнять. Даже с доном
Федькой.
- Дон! - Алекс презрительно фыркнул. - Мелкий пахан, паханито,
которому мы подарили жизнь! Я бы его... - Он стиснул кулак, но пожилой,
нахмурив брови, пророкотал:
- "Штыки" всегда спешат, а резать и стрелять нужно с толком, чтобы
добро не пропадало зря. С толком, Алекс, понимаешь? И с пользой для дела.
Так, как вырезали дружинничков триста лет назад, как прикончили домушников
и донецких отморозков. Те были опасны, а гаучо с их доном Федькой для нас
не конкуренты. Скорей партнеры! От них прямая польза, ибо стране нужны
враги, и внешние, и внутренние, чтоб было с кого спросить за всякую
провинность.
- Обвиноватить, сударь мой! - хрипло каркнул дон Хайме, стукнув
кулаком в перчатке по колену. - Виноватый - всегда враг, а враг - всегда
виноват! Такая вот логика!
- Ты прав, Хайме. - Грегорио Сильвестров степенно кивнул. - Нам нужны
враги, необходимы, чтоб в трудный час бросить их "шестеркам" на
растерзание. А где мы возьмем врагов, вырезав всех под корень? До срушников
и бляхов далеко... а эмиратские еще дальше.
- Враги найдутся, - буркнул Алекс. - Тот же Хорхе с его
крокодильерами или черные Пименталя.
- Их шестеркам не бросишь. - Дон Грегорио погасил сигару и швырнул ее
в пропасть, за резные перила беседки. - Свара с Хорхе и Пименом - это уже
Передел... Большой Передел, как во времена домушников! Пока не в наших
интересах, Алекс.
- Ладно! - согласился светловолосый, не спуская глаз с блондинки. Она
приподнялась на колено и начала стряхивать песок; груди у нее были полными,
упругими, с алыми вишнями сосков. - Ладно! Двести так двести! А что потом?
- Это ты скажи, что потом. - Старик насмешливо прищурился. - Ты
наследственный спец по военной части. Мое дело - налоги драть, Сильвер у
нас - страж спокойствия, а ты - Анаконда и главный "штык"! Тебе и решать,
сокол мой.
Алекс нерешительно ухмыльнулся, наблюдая, как девушка, стряхнув с плеч
песок, отжимает волосы.
- А что решать? Отступим к мосту, к Харбохе. Вследствие временных
неудач.
- Э, любезнейший, так не пойдет! - Протез лязгнул, дон Хайме привстал,
опираясь рукой в перчатке о подлокотник кресла. - Зачем нам поражения и
неудачи? Для нас - поражение, для Хорхе - победа! Зубастый он, этот
Хорхе... Сделаем вот как: победоносное наступление приостановлено, ибо
старый скряга Хайме прекратил финансировать операцию. Отсюда - трудности с
углем, мазутом и патронами... Без угля паровик не ездит, припасы не
доставить, а кораблями тоже не подвезти - из-за, алчности "торпед", которым
не хватает патриотизма. Думаки пусть заявят протест, а дон Грегорио и дон
Алекс его поддержат, как и подпевалы из прочих департаментов. А я
поплачусь: "торпеды" вздули дань за перевоз, финансовый кризис в державе,
казна - три с половиной песюка, готов уйти в отставку. И спустим все на
тормозах. Или свалим на Трясунчика.
- Ума палата, - уважительно произнес дон Грегорио, раскурив новую
сигару. - Не возражаешь, Алекс? Тот пожал плечами:
- Не возражаю. Двести голов, сотня пленных, и наступление будет
приостановлено. С Федьки-Фиделя - бочонок пульки.
- И столько же-с меня, благодетель. К свадьбе твоей, "шестерок" поить,
- сказал старик, почесывая щеку. - Ну, милостивые доны, не пора ли заняться
"торпедами"? - Он покосился на лысоватого, дождался согласного кивка и
вымолвил: - Тут случай ясный, соколы мои: мытари их обнаглели, вдвое за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг