разных ее концах; два наблюдателя в этот момент встретились посередине, у
светового люка. Они не успели шевельнуться, как Саймон оказался рядом -
смутная тень, скользнувшая в знойном, насыщенном влагой воздухе. За его
спиной остались два мертвеца - лежали у пулеметной станины, распялив немые
рты, взирая на небо остекленевшими глазами.
Удар плотно сомкнутых пальцев в горло, хруст височной кости под ребром
ладони. Движения обеих рук были одновременными: левой - выпад клинком
мотуни, правой - рубящий взмах секиры канида. Быстрая смерть плюс паралич
голосовых связок - ни вопля, ни хрипа, ни стона. Вернее, чем бьют пуля и
нож.
Подхватив тела, Саймон опустил их наземь. Кровь стучала у него в
висках, поторапливала время, но время других человеческих существ было не
властно над Ричардом Саймоном и потому не спешило. В дальнем конце крыши
один часовой дремал, облокотившись о пулеметный кожух, второй поворачивал
голову - и так медленно, неторопливо, будто шейные позвонки у него
окостенели. Из раскрытого люка тянуло прохладой. Саймон, бросив туда
один-единственный взгляд, догадался, что под ним - помещение охраны.
Вероятно, оно граничило с залом, где совещались доны: в его стене виднелся
ряд бойниц, и у каждой на деревянном помосте лежал карабин.
Однако в данную минуту эта кордегардия пустовала - верный знак, что в
зале тоже ни души, что дон Грегорио находится в своих покоях, в спальне
либо в кабинете, а может, в ванной, бильярдной или курительной. Где
конкретно, значения не имело; дон Грегорио был нужен Саймону не в первую
очередь.
Он метнулся к фигурам в синем, покрыв за две секунды пятью прыжками
тридцать метров. Возможно, то был великий рекорд, но его не зачли бы ни на
одном состязании и ни в одном из Разъединенных Миров; континуум, в котором
сейчас находился Ричард Саймон, имел мало общего с обычной реальностью.
В последнем прыжке он выбрал оружие - два копья цухи-до с трехгранным
жалом-острием и поперечной крестовиной, какими бились в поединках окара.
Собственно, полный тай-ятский боевой комплект окара включал два копья и два
клинка, но у Саймона было слишком мало рук, и потому Чочинга заставлял его
сражаться копьями - ведь копья все-таки длиннее мечей, и преимущество
четырехрукого противника будет минимальным.
Правда, в этот момент не грозные воины-тай стояли перед ним, а пара
качков-вертухаев, разомлевших на солнце и неповоротливых, как крысы в
мышеловке. Однако это было опасное зверье: они убивали людей, они - или
кто-то из их поганой мерзкой стаи - зарезали Филина, прикончили Гилмора и
Пашку. Они не заслуживали снисхождения.
Резко выдохнув, Саймон выбросил руки вперед: сейчас его предплечья
были древками копий, ладони - наконечниками, и их смертоносные острия вошли
в живую плоть до самой крестовины. Иначе - по запястья. Он бил в живот,
пониже ребер; смертельные удары для человека и тайят, поскольку
восприимчивость к летальному исходу была в обоих случаях примерно
одинаковой.
Стремительность, бесшумность и внезапность. Все три критерия
успешности атаки были налицо; внутренний хронометр Саймона отсчитал лишь
девять секунд, а это значило, что у него есть прорва времени - не меньше
полуминуты, пока он не выйдет из боевого транса. Задерживать это состояние
на дольшие сроки считалось неразумным, так как возврат к нормальной
жизнедеятельности сопровождался упадком сил, потерей зрительных и слуховых
ощущений, оцепенением и холодом. Такая физиологическая реакция была
короткой, но ее интенсивность определялась длительностью транса: минута -
безопасный предел, две - глубокий обморок, пять - неизбежная смерть.
Хронометр продолжал отсчет.
Склонившись у люка, последнего из трех, Саймон увидел круглую комнату
без окон, обшитую узкими светлыми досками. Прямо под люком, в пятне яркого
света, находился огромный горшок с пальмой - ее листья блестели лаковой
зеленью, а ствол казался рулоном мохнатого войлока. Пальму окружал
кольцевой диванчик, рядом с ним на высокой треноге серебрился гонг, а
больше в комнате не было ничего - если не считать обнаженного по пояс
детины. Обильной Мускулистой плотью этот гигант напоминал Емельяна Косого и
был, несомненно, из самых доверенных качков, хранителей спален, кабинетов и
хозяйских задниц.
Эта мысль еще не успела созреть и проклюнуться, как Саймон уже летел
ногами вниз, целясь между диваном и необъятной спиной мускулистого стража.
Он падал беззвучно, однако гигант насторожился, почуяв колыхание воздуха -
мышцы его вздулись тугими шарами, рука потянулась к мачете. Но повернуть
голову он не успел. Ладонь Саймона легла на его горло, другая мертвой
хваткой стиснула челюсти, колено уперлось в позвоночник; мгновенье великан
сопротивлялся, пытаясь разорвать захват противника, потом в спине у него
что-то хрустнуло, безвольно мотнулась голова, бугры гигантских мышц опали.
Опустив обмякшее тело на пол, Саймон затолкал его под диван и сверился с
хронометром. Оставалось двадцать пять секунд.
По одну сторону от дивана была закрытая дверь, по другую - арки, а за
ними - два коридора, расходившихся под прямым углом. На первый взгляд они
казались одинаковыми, но Саймон, чей нюх сейчас сравнялся с обонянием
гепарда, мог различить их с той определенностью, с какой охотничий
тайятский зверь распознает кабанью нору или гнездо медоносных птиц. Он
замер на долю секунды, всем телом впитывая тишину, прохладу, полумрак - и
запахи. Особенно запахи! В правом проходе .пахло сигарным дымом, вином и
табаком, в левом - сложной смесью ароматов, душистых и опьяняющих точно в
преддверии рая. Или в парфюмерной лавке.
Саймон повернул налево.
Дверь с затейливой резьбой. Из такого же светлого дерева, как панели в
круглой комнате. Он приоткрыл ее. Мраморный пол с углублением в форме
овала, блестящие бронзовые трубы и краники, большое зеркало, шкафчики на
стенах. Ванная. Пусто!
Вторая дверь. Просторный покой с тремя окнами на север. Пестрые ковры
из шерсти альпаки, софа под окнами, изящные кресла, стол, застекленные
шкафы. На столе - серебряный поднос с кувшином, в шкафах - безделушки,
ларчики, фаянсовые статуэтки. Покрывала - яркие, сплетенные из птичьих
перьев. С рисунком: стайка колибри над розовыми кустами. Гостиная. Никого!
Он проверил свой хронометр. Тринадцать секунд, уйма времени!
Третья дверь. Гардеробная. Справа - шкафы, слева - комоды и зеркала.
Лампы в серебряных шандалах, гребни, флакончики, веера. Между комодами -
проход, занавешенный чем-то блестящим, переливающимся. Кажется, шарики из
перламутра на тонких нитях. У прохода - стул, на нем дремлет пожилая
мулатка в красном платье. Сильный запах духов...
Саймон бесшумно приблизился к женщине, поднес к ее лицу браслет,
включил гипнозер. Тело мулатки расслабилось, голова упала на грудь; затем
раздался звук, похожий на жужжание пчелы - хрр-жж, хрр-жж. Довольно кивнув,
Саймон раздвинул сверкающую занавеску.
Видимо, эта комната была угловой: одно узкое зарешеченное окно
выходило к востоку, другое - на север. Сквозь окна сочился скудный свет,
оштукатуренные стены хранили приятную прохладу, пол был выстлан шерстяным
ковром - белоснежным, с синими узорами, светильники из розовых раковин
тускло поблескивали под потолком, в углу, будто икона, висела сложная
конструкция из перьев, жемчуга и самоцветных камней - то ли маска
сказочного зверя, то ли стилизация под индейский вампум. Пожалуй, зверь,
решил Саймон, заметив серебряный блеск клыков в алой щели рта.
Неведомый хищник скалился над изголовьем низкого ложа. Было оно
воздушным, убранным тканями, каких он еще не видел в ФРБ: тончайшим белым
полотном, голубоватой кисеей и синим бархатом. В полумраке - и по контрасту
с этими оттенками - кожа свернувшейся в постели девушки казалась более
смуглой: волосы - яркое золото, нагие плечи и бедра - немного бледней, шея
и грудь - золотисто-розовые, цвета солнечных лучей, прошедших сквозь
багряное стекло. Лица ее Саймон видеть не мог - она спала, уткнувшись в
подушки.
Долгую секунду он любовался этим прекрасным зрелищем, представляя, что
перед ним Мария. Не Курри Вамик, Услада Взоров, не Долорес Чинта, не Алина
и не другие его девушки; только Мария. Она была такой же розово-желтлой и
длинноногой, как эта спящая красавица, но более тонкой в кости; и волосы ее
не отливали золотом, а струились, будто шелковый водопад под звездными
ночными небесами. Цвет их был Саймону приятней блеска золота.
Он вытянул левую руку с браслетом, отщелкнул защитный кожух над
секцией, скрывавшей пульт, и сделал шаг к постели. Пальцы его заплясали по
крохотным клавишам, перепрограммируя гипнозер. В обычном режиме этот прибор
являлся средством умиротворения; на результат влияли дистанция и мощность
импульса, и в зависимости от них человек погружался в беспробудный сон на
несколько минут или часов - как правило, не более пяти-шести. Существовала
возможность использовать его иначе - слабый импульс, воспринятый на близком
расстоянии, инициировал длительный сон, не такой глубокий, как в первом
случае, однако гарантировавший, что объект, подвергнутый облучению, будет
беспомощен и недвижим. По крайней мере на сутки.
Браслет пискнул, подтверждая прием команды, девушка пошевелилась,
приподняла головку, открыла глаза. Саймону, все еще пребывавшему в трансе,
эти движения казались медленными и плавными, словно неспешный полет сухих
осенних листьев. С той же неторопливостью девушка села, отбросила волосы за
спину и потянулась к висевшей над изголовьем маске. Голос ее спросонья был
хрипловат. - Кто здесь? Ты, Розита?
Внутренний секундомер Саймона щелкнул, в его незримых окошках
вспыхнули нули. Привычным усилием он вышел из транса; мгновенный трепет
мышц и слепота, обильный пот и мрак, скрывавший образы и звуки,
сопровождали его возвращение к реальности. Подброшенный мысленным толчком,
он будто пролетел через колодец или темный тоннель, гасивший разум и
восприятие; этот полет был стремителен и краток, но, когда Саймон вынырнул
из темноты, первым было ощущение опасности. Что-то сверкающее, острое,
неслось к нему, разбрызгивая в полумраке вихрь радужных искр: серебряных и
белых - от клинка, синих, зеленых и алых - от рукояти, украшенной камнями.
Он перехватил кинжал в полете. Девушка уже сидела, откинувшись на
изголовье и подобрав под себя длинные ноги; глаза ее были серыми,
холодными, в правой ладони покачивалось узкое лезвие. "Волчья порода, -
подумал Саймон, - из тех, кто прежде втыкает клык, а после задает вопросы".
Он отшвырнул кинжал и усмехнулся. Продержать эту красотку под гипнозером
еще чуть-чуть, и можно встречаться с доном Грегорио. На предмет подписания
капитуляции.
- Ты был здесь. Вчера. - Не вопрос - утверждение. - Зачем ты пришел?
Ледяные глаза следили за Саймоном, нож раскачивался в ладони. Кого-то
она ему напоминала. Предводителя смоленских, разумеется, - фамильное
сходство казалось бесспорным, но не его одного. Пожалуй, Леди Дот, в юном и
соблазнительном варианте. Конечно, с той разницей, что Леди Дот была
неизмеримо опытней - как в обращении с ножами, так и в иных делах.
Не трогаясь с места, Саймон промолвил:
- Пришел взыскать долги. За убитых вчерашним вечером. Еще пришел за
девушкой. Ты знаешь, где она? Тут?
Пожатие плеч. Взгляд серых глаз скользнул по рослой фигуре Саймона и
задержался на кобуре.
- Не знаю. Но ты ведь не убьешь меня? Ты ведь не убиваешь беззащитных
девушек?
- Смотря по обстоятельствам, - сказал Саймон и расстегнул кобуру.
Холодная ярость душила его; он представлял Марию - как тащат ее от мертвого
тела Пашки, рвут платье, ломают руки, затыкают рот; он думал об ее отчаянии
и страхе и знал - теперь они сильней, чем там, над темным озером, когда у
ног ее кружился хоровод кайманов. Ибо потерявший надежду приветствует
смерть, а тот, кто счастлив, страшится ее - быть может, не столько смерти,
сколько разлуки с любимыми и близкими.
Девушка моргнула; в глазах ее читался ужас. - Ты... мы... Ты мог бы
взыскать свой долг иначе, не убивая меня...
Поза ее изменилась, нож выпал из руки, колени раздвинулись, упругие
груди с вишенками сосков приподнялись в манящем вздохе. Потом, как-то
внезапно и сразу, она обмякла и повалилась на кровать. Лицо ее, искаженное
страхом, уже не напоминало Саймону черты Леди Дот; страх стер красоту,
хищную жестокость и самообладание.
Он выключил гипнозер, завернул спящую девушку в синее бархатное
покрывало, перетащил ее в круглую комнату с пальмой и опустил на диван.
Затем огляделся. Сверху, из отверстия в кровле, тянуло жаром, листья пальмы
чуть заметно трепетали, серебристый диск гонга, подвешенный на треножнике,
медленно вращался, рассыпая по стекам яркие отблески. Саймон ударил
костяшками пальцев в гонг. Подождал и ударил еще раз, сильнее. -Хип? - под
правой аркой, щурясь, стоял дон Грегорио - в халате и босиком, но с
неизменной сигарой. - В чем дело, Хип?
- Хип приказал долго жить, - Саймон передвинулся, заслоняя лежавшую на
диване девушку. - А с ним - и шестеро с крыши.
Сильвестров даже не вздрогнул. Его высокомерное лицо осталось таким же
невозмутимым, словно ему сообщили, что шестеро попугаев и один тукан в
окрестных джунглях сожраны ягуаром. Он выпустил клуб дыма и буркнул:
- Явился? Хорошо... А теми, с крыши, не пугай. "Шестерок" у меня
хватает, да и качков тоже. И топтунов, стукачей, отстрельщиков. Ты ведь в
этом убедился, а?
Саймон молча кивнул.
- А раз так, то должен понимать - мы тоже кое-что умеем. - Дон
Грегорио покатал сигару между губ и вдруг ощерился в ухмылке: - Умеем! Без
всяких апокалипсисов и крейсеров! А каратели у нас свои найдутся.
- Не сомневаюсь. Где девушка? - Саймон сделал шаг вперед, Сильвестров
- шаг назад. Вероятно, он все-таки побаивался - его лицо в полумраке
коридора выглядело бледным.
Однако голос главаря смоленских не дрожал.
- Девушка? Хочешь ее получить? Хотя бы живой, а может, и здоровой?
Тогда слушай... И убери свой нож!
Саймон подкинул клинок на ладони.
- Уши не боишься потерять? И что-нибудь еще? К примеру, печень?
- Не боюсь. Твоя девка тоже с печенью и ушами, пока что... и кое с чем
другим... Будешь послушен, все останется при ней. Договорились?
- Нет, - сказал Саймон, сунул нож в ножны и отступили сторону. - Там,
на диване, твоя дочь. Хочешь полюбоваться?
Сигара выпала изо рта Сильвестрова, губы дрогнули - раз, другой, будто
он хотел что-то выдавить, но не мог, сраженный внезапным параличом. Щеки
его стремительно побледнели, кожа обвисла, плечи сгорбились, лоб пошел
глубокими морщинами; казалось, за секунду он постарел лет на десять. Если
любишь дочь, не воруй чужих женщин, подумал Саймон, наблюдая за этими
изменениями.
- Пакита... - прохрипел вожак смоленских, шагнув к дивану, - Пакита...
Я тебя... на крюк за ребро... к пираньям... на кол... медленно, со
смазкой... Пальцы свои сожрешь... язык проглотишь... - Спина Грегорио
распрямилась, глаза стали наливаться кровью. - Что ты с ней сделал,
ублюдок?
- Возможно, ничего. Сейчас она спит. Будешь послушен - проснется. Ну,
а в ином случае... - Саймон продемонстрировал браслет и чиркнул ребром
ладони по горлу.
Он блефовал, но кто на Земле мог уличить его во лжи? Во всяком случае,
не дон Грегорио Сильвестров. Дон лишь глядел на него, кусая в ярости губы,
потом уставился на металлический обруч, блестевший на запястье Саймона.
- Спит? Из-за этого? Ваши проклятые штучки с небес?
- Они самые. Теперь ее жизнь и смерть - здесь. - Саймон коснулся
браслета. - Ее служанка проснется к вечеру. Ну, а она - через сутки. Может,
раньше, а может, никогда - если что-то случится с моей девушкой. -
Придвинувшись к дону Грегорио, он стиснул его плечо. - Ты понял, крыса?
Понял? Ты знаешь, как красть, пытать, убивать, но в этом нет ничего
сложного, и все это я умею лучше тебя. Намного Глучше!
Вожак смоленских отпрянул, не спуская глаз с браслета.
- Говоришь, проснется через сутки? А почему я должен тебе верить?
Кретины в Первом Государственном проснулись наутро, так... А вот Трясунчик
не проснулся! И где он теперь?
Саймон пожал плечами.
- Должно быть, в аду. Но ты не обязан мне верить. Хочешь, чтоб твоя
дочь проснулась пораньше? Верни мою девушку. Немедленно! Сейчас!
Глаза Сильвестрова были двумя озерами ненависти и страха.
- Немедленно - не могу. Она у Хайме, на острове.
- Связь есть?
- Да. Но везти ее на самом быстром катере - пять-шесть часов.
- А в Рио?
- Столько же.
- Выходит, - произнес Саймон, бросив взгляд на спящую девушку, -
реанимация откладывается. Хороший купец держит товар на собственном складе.
Мой товар пусть доставят в Рио, к пятому пирсу, и тогда ты получишь свой.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг