- С невинных, - уточнил Саймон, думая о беженцах, тянувшихся с
рассветом к плоскогорью Серра-Жерал по Западной дороге. Потом мертвое лицо
Майкла-Мигеля всплыло перед ним, он увидел обгоревший Пашкин труп, тело
Филина, заваленное камнями, и повторил: - С невинных!
- Ты о "шестерках", э? - Гробовщик, глотнув пива, по-двинул кувшин
Саймону. - Так разве они невинные? Они -"шестерки", а это великий грех!
Потому их и бьют. А мы теперь - бандеросы. Железные Кулаки, мы сами умеем
бить.
Сначала - других бандеросов, потом - тех же "шестерок". - Пако
погладил лысый череп и резюмировал: - Так что, дон, давай-ка пошлем за
Бабуином, а как он подвалит из лесов, займемся живодернями. Еще бы с Фортом
совладать. Возьмем его, и город - наш!
- Возьмем, - согласился Саймон, прикидывая, как бы использовать этот
благой порыв на пользу делу. Дело, не считая свидания с Джинном, оставалось
только одно, последнее -найти Марию и забрать ее с собой. Он полагал, что
ее припрятали в городе или в окрестностях, возможно, в Кратерах или на
Синей скале, но где-то неподалеку. Искать ее наугад было бессмысленной
тратой сил и времени, и от него, конечно, ждали иных, более разумных,
действий: контакт, переговоры, соглашение и, может быть, капитуляция -
смотря уж по тому, насколько ценный приз достался похитителям. Против
контакта и соглашений Саймон не возражал, но собирался выставить свои
условия. Игры в заложников были опасной затеей, и здесь, на этом ристалище
угроз и шантажа, дон Гре-гОрио был уязвим в такой же степени, как Ричард
Саймон. Прекратив жевать, он наклонился к Пако:
- Пошли гонцов к Бабуину. Всех, кто еще придет, принимай - Клеща,
Фокусника и остальных. Проверь, как у них с оружием. Если чего не хватает,
добавь из наших запасов. Пусть готовятся. Ударим завтра, по всем живодерням
сразу.
- Лучше бы ночью, э? Ночка - время темное, разбойничье...
- ...и потому мы займемся Фортом, - продолжил Саймон. - Ночью, ровно в
два часа, ты должен быть в море у подножия Синей скалы. Там камень есть -
большой, с трещинами по краям, похож на осьминога. Я буду ждать на этом
камне, а ты придешь на катерах. Два катера, сорок бойцов, четыре пулемета и
проводник. Насчет катеров договорись с "торпедами". С Сергуном. Пако
кивнул:
- С ним-то я договорюсь. А вот проводник откуда возьмется? Да и зачем
он?
- Ты ведь не собираешься маршировать к воротам или лезть под пулями на
скалу? - Пако снова кивнул. - Так вот, мы пойдем иной дорогой. В утесе есть
трещины: одни кончаются тупиками, другие ведут в пещеру, а из нее
подземными проходами можно попасть наверх, к Архиву и тюремным ярусам. Наш
проводник...
- Постой-ка, дон! - Глаза Пако блеснули, и он в возбуждении схватил
Саймона за плечо. - Ты откуда об этом знаешь, э? Ежели есть такие проходы,
то о них лишь "штыкам" известно! И не простым, а паханам да самому Анаконде.
Я вот жизнь в Рио прожил, сорок пар сапог стоптал, а о пещере под Синей
скалой слыхом не слыхивал!
Вытянув руку с браслетом, Саймон продемонстрировал его Гробовщику.
- А про такое ты слыхивал? Однако работает. Вспомни Богадельню!
- Работает, - внезапно остыв, согласился Пако. Лицо его опять
сделалось невыразительным, незаметным, и только между бровей пролегла
глубокая складка. - Работает, - повторил он, - а как и отчего, я и подумать
боюсь. Не мое это дело, э! Ты - дон, я - пахан, ты - командуешь, я -
навытяжку. Значит, два катера, сорок бойцов - и в пещеру?..
- Сперва в трещину. В какую, знает проводник. Ты его жди, его вечером
привезут на пятый пирс. А если не привезут, то проводник уже со мной.
Садитесь в катера и отправляйтесь в море. Ясно?
- Ясно, дон. Проводника я как узнаю?
- Узнаешь! - Саймон усмехнулся. - Девица будет у нас в проводниках.
Волосы - темные, длинные, глаза - карие, стройна и собой хороша, но
пуглива. Не ровен час, кто из твоих ее обидит. На собственных кишках
повешу!
- Присмотрим. - Пако отпил из кувшина, прищурился и задумчиво молвил:
- Девка, значит... Ну, тогда дело понятное. Говорили мне, "штыки" любят баб
не меньше покойного Кобеля, а где бабой запахнет, там секретов не
сохранишь. Баба, она сегодня к одному мужику прислонится, завтра - к
другому. А ты, Кулак, из видных мужиков!
- Верно мыслишь, - сказал Саймон. - Я умею уговаривать девушек.
Он поднялся и, обогнув броневик, вышел за ворота к своему автомобилю.
Солнце уже поднялось, огненным оком нависло над бухтой набережной,
брошенной пыльной подковой за пирсами и складами. В дальнем ее конце, на
площади, серой громадой торчала Богадельня, за ней мотались по ветру
зеленые лохмы пальм, виднелись кровли и белые стены старого города, вздымал
купола собор, а еще выше, на фоне аметистовых волн и прозрачной небесной
голубизны, плавали башни Форта. Утес, который подпирал их, казался сейчас
не синим, а угольно-черным, угрюмым и грозным; его основание, выступавшее в
море, окаймляли жемчужные ожерелья пены.
Несколько мгновений Саймон глядел на скалу, потом уселся за руль и
спрятал лицо в ладонях. Спать ему не хотелось; он мог обходиться без сна по
двое-трое суток, лишь временами отдыхая в кратком забытьи цехара. Но в эти
минуты он не нуждался в отдыхе. Ярость клокотала в нем, фантомы разрушения
и смерти проносились под сомкнутыми веками; он видел то развалины замка в
Кратерах, то огненный факел, пожирающий донов, то Форт, взлетающий в воздух
в ослепительной вспышке взрыва, то озера пылающей нефти и стаи кайманов,
которые рвали людей со знакомыми лицами - дона Грегорио, старого Хайме,
Хорхе и прочих, ненавистных и омерзительных, точно клыкастые тайяхатские
крысы. Зная, что ярость - плохой советчик, он дал ей выплеснуться,
перегореть, рассеяться; потом глубоко вздохнул и вызвал другую картину.
Перед ним, будто видимый с высоты, простирался Рио, .стиснутый меж
Хаосом и морем, с лабиринтом нешироких улиц и серыми лентами дорог. Одна
уходила на запад, к Плоскогорью, отделяя изумрудные джунгли Хаоса от
маисовых полей, фруктовых рощ, ферм и строений пригородного кибуца; другая
вела на север, к Параибе, Озерам и городу Рог-Гранде. Эту магистраль
проложили на возвышенности, рядом с рельсовыми путями, однако она была не
единственной: от нее ответвлялся еще один тракт, прямой, тянувшийся ближе к
морю, почти незаметный в густой прибрежной сельве. Но Саймон ясно видел его
мысленным взором, как бы превратившись на краткий миг в парящую над лесами
и холмами Птицу.
Дорога в Кратеры! Она врезалась в его память, будто впечатайная
голографическим сканером. Каждый спуск, поворот и подъем, абрис береговых
утесов, тени, протянувшиеся от них, дубы с приметными кронами и развилка,
где стоял вчера броневик и где остались лежать охранники в синем. "Если
обойдется без происшествий, можно доехать часа за четыре", - подумал
Саймон, коснувшись рычагов.
Автомобиль взревел и ринулся к набережной.
Без происшествий не обошлось.
На Северной дороге, у выезда из города, боевики "штыков" резались с
толпой оборванцев - те, очевидно, ударили в заставу, обойдя ее кривыми
улочками окины. Выстрелов слышно не было, только звенели мачете да жужжали
метательные ножи; один из них пролетел над головою Саймона, проткнув горло
зазевавшемуся карабинеру. Нападающие всех цветов кожи, лохматые и бородатые
- щеголяли в жутких отрепьях, но у каждого на рукаве имелась повязка с
изображением кулака, и Саймон понял, что это - его люди. Вернее, они
считали себя таковыми; видимо. Номер Десять не стал дожидаться, пока ему
свистнут, и занялся "штыками" всерьез и в меру собственного разумения.
Беженцев на Северной дороге не оказалось, так как бежать к Параибе, в
пасть обозленным крокодильерам, решился бы только безумец. Одноколейный
рельсовый путь тоже выглядел пустым, но это не было признаком бедствия -
состав с пассажирами и грузами ходил из Рио в Рог-Гранде один раз в сутки,
одолевая шестьсот километров ровно за двадцать четыре часа. Саймон не
удосужился узнать, какой из кланов контролирует железные дороги; может, ими
владел все тот же Хорхе Смотритель, и сейчас из Рог-Гранде катили платформы
с вооруженными людьми в широкополых шляпах.
Но это относилось к области догадок, а вот патруль - четыре всадника
на разномастных лошадях - являлся фaктoм вполне реальным. Завидев машину,
крокодильеры открыли огонь, Саймон резко свернул к обочине, приглушил мотор
и скатился с сиденья в бамбуковые заросли - не такие густые, как вокруг
разоренной фазенды Пачанги, зато с шипастыми кактусами, торчавшими среди
зеленых коленчатых стволов. Колючий шар ужалил его в поясницу, другой,
пронизав шипами грубую ткань куртки, впился в бок, но Саймон терпел и
молчал, не шевелясь и старательно изображая покойника. По дороге, все ближе
и ближе, цокали копыта, и ему не хотелось, чтобы патрульные снова начали
стрелять, изрешетив автомобиль. Лиловый лимузин был самым быстрым средством
передвижения, а в данном случае - единственным и жизненно необходимым;
крометого, Саймон чувствовал, что привязался к нему в гораздо большей
степени, чем к колумбийским глайдерам и вертолетам. Все-таки этого монстра
он захватил в бою и ездил в нем не один - с Мигелем, Пашкой и Филином, а
главное - с Марией!
- Фартовая тачка, - послышался голос с дороги. - А мясо где? Мясо куда
отвалило? В кусты? Другой, коротко хохотнув, пробасил:
- Может, сдохло, а может, сидит в кустах и гадит. Счас проверю,
Пахарь, и счетец будет ноль-один. Не люблю оставлять свидетелей.
- Я тоже, - пробормотал Саймон, поднимаясь. "Рейнджер" с негромким
гулом дернулся в его руке, потом испуганно заржали лошади, грохнули
копытами о землю, кто-то захрипел, падая с седла, кто-то, захлебнувшись
кровью, выкрикнул проклятие, и наступила тишина.
- Счет четыре-ноль. - Вложив пистолет в кобуру, Саймон направился к
машине, проверил, что сумка с маяком цела, и включил мотор.
Поворот на приморскую дорогу, которой его везли вчера, был уже рядом,
метрах в трехстах. Охраны здесь не обнаружилось, только торчал посередине
фанерный щит с эмблемой смоленских - старинной пушкой на колесном лафете.
Саймон притормозил, соображая, не разнести ли фанерку в клочья, потом,
усмехнувшись, аккуратно объехал щиток. Пушка не вызывала у него
раздражения. В конце концов, он сам имел право на этот герб, принадлежавший
его родному городу, и если как следует разобраться, права его были
неоспоримы. Во всяком случае, они представлялись более вескими, чем у дона
Грегорио или, скажем, у покойного Карло Клыка. Но гербы в отличие от людей
не склонны к персональному волеизъявлению; люди выбирают их, позорят или
покрывают славой, чернят и золотят, и случается так, что грозный лев
становится символом мира, а древние знаки звезды и креста - синонимом
ужаса.
Размышляя на эту тему, Саймон проехал километров сорок, потом загнал
машину в лес, укрыл под плотным пологом лиан, а сумку, где хранились маяк и
тетрадь Майкла-Мигеля, закопал под корнями развесистой сейбы. Грохочущий
автомобиль был слишком заметным и шумным, и хоть в Кратерах наверняка ждали
гостей, все же оповещать о них не стоило. Как говорил Чочинга, тихий клинок
выпьет больше крови.
Он двигался по лесу, торил дорогу меж стволами дубов и сейб,
проскальзывал под лианами, огибал заросли - серая мелькающая тень среди
других теней, коричневых, лиловых, зеленоватых. Эта чаща не походила на
тайяхатские джунгли, полные опасного и хищного зверья; здесь самым
смертоносным обитателем был ядовитый паук-птицеед, самым быстрым -
обезьянка-сапажу, а самым сильным - древесный удав. Кроме них, тут в
изобилии водились птицы: сине-желтые ара с черными полосками вокруг глаз,
туканы с чудовищными клювами, большие пестрые голуби, стайки невесомых
колибри - совсем крохотных, темно-зеленых, и покрупнее, с золотистым
металлическим отливом. Саймон, окунувшись в это щебечущее, чирикающее,
свистящее птичье царство, заметно повеселел, потом на глаза ему попался
удав-констриктор, свисавший с ветки, серый с белыми пятнами и совсем не
похожий на Каа - но все-таки змей. Губы у Саймона дрогнули, он вытянул
руку, коснулся холодной гладкой кожи и произнес традиционное пожелание:
пусть не высохнет кровь на твоих клыках! Лицо его снова сделалось мрачным;
ему подумалось, что сказанное не имеет смысла - констриктор в отличие от
Каа не рвал добычу зубами, а заглатывал целиком.
Полдень настиг Саймона с сотне шагов от решетки, что разделяла лес и
парк, окружающий Кратеры. Впрочем, разделение было условностью;
растительность по обе стороны ограды казалась такой же дикой, буйной и
неистовой, деревья - такими же огромными, а птичий хор - таким же
оглушительным и звонким. Уцепившись за лиану, Саймон полез на дуб с черной
морщинистой корой, затем перебрался на другое гигантское дерево,
путешествуя с ветви на ветвь на головокружительной высоте. Солнце жгло его
обнаженную шею, теплый ветерок раскачивал ветки, пошевеливал листву, и он
скользил все дальше и дальше, сообразуясь с этими раскачиваниями,
подрагиваниями и шевелениями - не человек, а призрак, порыв налетевшего с
моря бриза.
Ограда осталась внизу - он прошел над ней по ветви, похожей на
мохнатое изломанное щупальце с десятками покрытых листьями отростков. Ветвь
под ногами была основательна и неподвижна, ветки-отростки шумели и
трепетали, скрывая его путь. Он двигался к белому зданию на побережье, к
замку с невысокими башнями, глядевшими друг на друга через огненный провал;
он уже мог различить его плоскую кровлю, зубцы ограждающего парапета и
темные фигурки часовых. Над крышей поднимался пар - видно, ее поливали
водой, чтоб охладить нагретые солнцем камни. В полупрозрачном белесом
мареве фигуры стражей расплывались, как восковые статуэтки на раскаленной
печи; воздух был густым, плотным, и даже бриз, которым тянуло с моря,
скорее обжигал, чем приносил прохладу.
"Сиеста, - мелькнуло у Саймона в голове. - Лучшее время для внезапных
визитов. Кто может, спит в прохладе, а кто не спит, тот дремлет. Даже те,
кому нельзя дремать".
Он поднялся вверх по стволу, не обращая внимания на зной, стиснувший
его жаркими лапами. Зной и холод, жара и стужа были частыми спутниками его
работы, особенно в Каторжных Мирах - тропическом Тиде, ледяной Колыме или
безводной Сахаре. Да и на прочих планетах, вполне цивилизованных и обжитых,
имелись неприятные районы - вроде Восточной Пустыни на Аллах Акбаре, где у
верблюдов глаза нылезали на лоб. И большая часть конфликтов, споров, драк и
ссор, будто повинуясь всемирному закону подлости, случалась именно в этих
районах - там, где слишком жарко или слишком холодно, слишком ветрено или
слишком сыро. Саймон привык не замечать подобных мелочей.
До края крыши оставалось метров восемь, главным образом - по
вертикали. Расстояние прыжка, но прыгать было еще рано. Распластавшись на
ветке и осторожно ворочая головой, он разглядывал крышу, кратер в
полукольце огромных сейб, повисшую над пропастью беседку, кусты роз у
водоема и морской берег. На берегу и в море ничего не изменилось: яхта и
катер на месте, только исчез бронированный дредноут Пименталя. Над трубой
катера курился дым - верный признак того, что он в любой момент может
отчалить от берега. На яхте тоже разводили пары и драили палубу - не меньше
двух десятков человек, на первый взгляд - безоружных. Пляж, бассейн,
беседка и дорожки в розарии были пустынны, но на крыше Саймон насчитал
шестерых: четверо потели у пулеметов, а двое мотались от башни к башне,
тоже потели и пили воду из стоявшего у парапета бачка. Еще он заметил
световые люки, застекленные, в форме призм, с распахнутыми дверцами; их
было три - один, самый большой, в центре и пара по краям.
Он проверил свое снаряжение - "рейнджер", широкий браслет на запястье
левой руки, пара фризеров в кармане куртки и узкий, заточенный до
бритвенной остроты нож ти-мару. Потом прижался щекой к грубой древесной
коре и, прищурившись, взглянул на солнце. Оно было ярким, золотистым,
палящим, обжигающим. Жар, огонь... Его глаза шевельнулись в орбитах -
теперь он смотрел на бассейн. Вода сверкала, будто расплавленное серебро,
но этот блеск ассоциировался с прохладой, с гладкой поверхностью зеркала, с
тишиной и сном. Холод, покой... Взгляд Саймона двигался все быстрее,
заклятье цехара, вначале негромкое, теперь отдавалось под черепом набатными
колоколами. Жар-холод, вызванивал первый; огонь-покой, слышался голос
второго. Жар-холод, огонь-покой... И снова: жар-холод, огонь-покой...
Он погрузился в транс с привычной быстротой и оборвал заклинание на
слове "огонь". Теперь он сам был огнем - яростным, хищным, необоримым; не
пламенем в очаге, а несущим смерть огнем пожарища. Его дыхание участилось,
став коротким, отрывистым, но глубоким; зрачки расширились, и радужина
вокруг них потемнела, сделавшись черной, как антрацит; мышцы затрепетали и
налились стремительной силой. Теперь он жил, дышал и чувствовал быстрей и
острее обычного человеческого существа; он мог порвать стальные цепи,
взобраться на отвесную скалу, убить прикосновением ладони. Убить многих -
почти с такой же скоростью, как пули, но бесшумно. Он уже не был Смятым
Листом; он превратился в Шепчущую Стрелу с опереньем из крыльев орла и
заостренным стальным наконечником. Он был готов к бою.
Оттолкнувшись от ветви, Саймон перелетел на крышу. Она тянулась
стометровой подковой от башни к башне, и пулеметчики дежурили парами в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг