бульвару. .
Кто-то пытался выйти на него, и это являлось самым важным в бессвязных
речах Кобелино. Какие-то люди, желавшие нанять отстрельщика - умелого,
опытного, но не известного никому. И эти люди полагали, что такой человек
найдется, - вернее, что Кобелино его найдет. Странная уверенность! Или не
очень? Ведь Кобелино и Гилмор некогда жили в этом городе, и через любого из
них можно было добраться до Ричарда Саймона. Правда, до разных Саймонов: до
брата Рикардо, убийцы и главаря разбойничьей шайки, или до Тени Ветра,
эмиссара Разъединенных Миров.
Похоже, сейчас его востребуют в первом качестве, подумал Саймон. И
люди, желавшие купить его, не знали, кто виноват во вчерашнем. Тут Кобелино
прав; если б знали, цена на его услуги была бы повыше. Или не было б
никаких предложений... Скорее последнее; тому, кто обчистил банк, не
предлагают за пару тысяч отстреливать донов. Такой человек сам по себе -
мишень.
Эти выводы были вполне очевидными, и Саймон уже смирился с тем, что
список его возглавит не живодер Грегорио, а дон Хосе Трясунчик. Возможно, и
к лучшему; расставаясь с миром скорбей и печалей, Трясунчик мог
исповедаться в грехах и поделиться чем-нибудь интересным. Например, о том
же доне Грегорио.
Одесский бульвар вывел к улице, что тянулась до площади и Богадельни.
Невысокие здания по ее сторонам будто подрагивали в жарком мареве;
временами, натужно ревя, проносился автомобиль или пылила телега, а
прохожие, редкие в этот час, стремились укрыться под тенью домов и
деревьев. Саймон шел по самому солнцепеку, лишь этим отличаясь от
обитателей Рио. Выгоревшая шевелюра, сандалии , рубаха из некрашеного
полотна, холщовые штаны. Белесая зыбкая тень на фоне белесых фасадов и
раскаленной мостовой.
Он размышлял об этом городе, так непохожем на настоящий Рио,
перенесенный на Южмерику. В Рио жили бразильцы, не бразильяне; там звучал
иной язык, там улицы были полны машин и глайдеров, там ночь озарялась
неоновыми огнями, там стоэтажные небоскребы подпирали небо, соперничая с
горным хребтом, что протянулся на севере, там, под резными кронами пальм и
яркими тентами, слышалась музыка - сотни мелодий, знакомых и незнакомых,
сливающихся в разноголосый хор.
Здесь, в этом Рио, царили тишина, пыль и безлюдье. Узкие улицы, белые
стены и невысокие дома; пролетки, фаэтоны и допотопные автомобили; значки
кланов на вывесках торговых заведений, окна-амбразуры, двери-щели, лавки,
кабаки и длинные унылые фабричные корпуса. Консервная фабрика, бумажная
фабрика, ткацкая фабрика, лесопилка и угольный склад, кладбище и церковь
при нем, рынок, почти пустой во время сиесты. Еще один рынок находился в
гавани; там торговали рыбой, моллюсками и крокодильей кожей, а кроме того,
не слишком таясь, девушками и детьми. Их поставляли многие кланы, снимая
дань с неимущих самым простым и эффективным способом - натурой.
Город дремал, раскинувшись у серповидной бухты. Город был другим, и
другим был берег, не походивший на прежние берега, на узкую полоску меж
морем и горами, где высились некогда башни Рио. Тот Рио отправился к
звездам, оставив на память Земле гигантский овальный кратер; море затопило
его, ближние горы обрушились в воду, со склонов дальних сползли селевые
потоки, прикрыв следы катаклизма; и теперь лишь Хаос да каменный пень утеса
с Фортом напоминали о минувшем бедствии. Однако в определенном смысле оно
являлось перманентным: природа достигла равновесия, чего нельзя было
сказать о людях.
Саймон пересек площадь перед Серым Домом и свернул налево, к старой
крепостной стене. Ее сложили из рваных каменных глыб самой различной
величины и формы - вероятно, в прежние времена берег был завален этими
камнями, пошедшими на строительство укреплений. В стене не имелось ворот,
только широкий проем между двух неуклюжих пилонов, от которого начиналась
Легионная улица. Тут тоже было тихо, но эта тишина казалась не пыльной и
жаркой, а благостной. Фасады уютных домов увивали лианы, в палисадниках рос
кустарник с сиреневыми цветами, над плоскими кровлями возносились
затейливые башенки, а на перекрестках кое-где журчали фонтаны - и около них
воздух был свежим, насыщенным влагой и запахом воды.
Сразу за стеной стояло длинное трехэтажное здание Синода, где
размещалась семинария, та самая, в которой учился покойный брат Рикардо, а
дальше - пятиглавый собор с посеребренными куполами. В нем уже Саймон
побывал, подбросил к алтарю крест отца Домингеса с запиской и мешочком
песюков, с просьбой, чтоб передали семье погибшего. Он надеялся, что крест
и монеты не пропадут, не осядут в чьих-то карманах; все-таки Домингес
пострадал за веру, пав от рук безбожников-убийц.
С Легионной Саймон свернул на Морскую, затем - еще на-какую-то улицу,
густо обсаженную апельсиновыми деревьями; дома сменились особняками,
башенки - башнями, палисадники - парками, и в каждом за чугунной решеткой
бил фонтан и блистала на солнце поверхность бассейна. Он приближался к
берегу и Синей скале; ее тень накрывала дома и деревья, а в разрывах между
зелеными кронами мелькали башни оседлавшего утес Форта. Саймон остановился,
задрал голову и минут пять разглядывал древнюю цитадель. Над южной башней
торчали три антенны: две - обычные, а третья - в форме параболоида,
нацеленного в зенит. Отсюда, снизу, она казалась ажурным металлическим
цветком, что распустился на камнях и смотрит в небо, раскрыв свою чашечку в
безмолвном и безнадежном призыве.
- Хмм... - пробормотал Саймон, оттягивая губу. - Коррекция
баллистических траекторий плюс ближняя космическая связь. Откуда сняли? С
"Полтавы"? И зачем?
Он двинулся дальше, прикидывая, как бы забраться в Форт, - то ли
штурмовать скалу, то ли взламывать ворота. Оба решения казались ему слишком
грубыми, примитивными и ненадежными; утес был на редкость крут и обрывался
в море, а дорога, ведущая к воротам, просматривалась с наблюдательных
вышек. Дав себе слово поразмыслить над этой проблемой, Саймон миновал
довольно высокое здание - как оказалось, еще одну церковь - и очутился на
проспекте Первой Высадки.
Прямо перед ним, за живописным нагромождением валунов, сияло море.
Улица, довольно широкая, но короткая, шла на восток и упиралась в подножие
Синей скалы. Домов - точнее, дворцов, или фазенд, по выражению Пако, - было
на ней с десяток, не больше. Шесть или семь, насколько мог разглядеть
Саймон, стояли в ряд за церковью, разделенные деревьями и стенами; на
противоположной стороне находились еще три, все - за высокой оградой, к
которой подступала буйная зелень. Крайний из этих дворцов, принадлежавший
дону Эйсебио Пименталю, был тих, молчалив и безлюден; дальше стояло
массивное здание в форме куба с восьмиугольной башней, похожей на маяк, -
обитель дона Хосе, судя по описанию Гробовщика. Задний ее фасад выходил к
морю, и это являлось весьма полезным обстоятельством.
У церковных дверей, несмотря на жару, толпились прихожане - одни,
постарше, клали поклоны, другие, тихо переговариваясь между собой,
дожидались начала службы. Саймон приблизился к ним, перекрестился и поник
головой, словно в мыслях обращался к Господу; он простоял так с четверть
часа, молясь за грешную душу Хосе Трясунчика, которой пришел срок
расстаться с телом. Заметив, что остальные прихожане не обращают на него
внимания, он отвесил поясной поклон, неторопливо пересек улицу, обогнул
валуны, напоминавшие стадо окаменевших китов, и прыгнул в воду.
Она послушно расступилась перед Саймоном, пропуская в теплую
темно-зеленую глубину. Он поплыл вдоль берега, временами поднимаясь к
поверхности и осматривая камни, песок, деревья и маячившую за ними крышу
Пименталевой фазенды. Затем начались владения дона Хосе: длинный, сложенный
из гранита пирс, у которого покачивался катер, и тщательно подстриженные
кусты за ним. Эта живая изгородь двухметровой высоты подступала к самому
пирсу, на котором дежурили трое охранников - при пулемете и с карабинами.
Заметив направление, Саймон снова нырнул, и вскоре перед ним выросло
каменное основание причала, покрытое густыми бурыми водорослями. Он поднес
к глазам браслет, коснулся пластины, включавшей гипнозер, и подождал секунд
тридцать, привычным усилием воли превозмогая сонную одурь. Потом всплыл,
держась между гранитной стенкой и катером, скользнул на пирс, бросил взгляд
на оцепеневших стражей, довольно хмыкнул и растворился в кустах.
Живая изгородь из акации была колючей и густой, но тело Саймона вдруг
сделалось бескостным; он полз, изгибался между стволов и ветвей, почти не
думая о выборе маршрута, и листья, чуть заметно колыхаясь, смыкались над
ним плотным зеленым пологом. Великое искусство пробираться в зарослях,
преподанное Чочингой, отточенное в тайятском лесу, вошло в его плоть и
кровь; сейчас он был не человеком, а ящерицей . или змеей, гибким маленьким
существом, способным проникнуть в любую щель.
Заросли кончились. Их живая стена с нешироким проходом в дальнем конце
окружала бассейн - прямоугольный, большой, но мелкий: Саймон отчетливо
видел каждую трещинку на плитках, устилавших дно. В воде неспешно
дрейфовали игрушечные суденышки, целый флот из боевых и транспортных
кораблей - крейсера, линкоры и пассажирские лайнеры размером с ладонь,
эсминцы и парусные фрегаты длиною в палец и совсем уж крохотные яхты, шхуны
и катера. На краю бассейна в низком глубоком кресле сидел старик; лицо его
было изрезано морщинами, голова тряслась, в руках подрагивало длинное
бамбуковое удилище. Он держал его, точно рыбак, который часами ждет самого
скромного Улова.
Саймон скользнул за спинку кресла.
- Развлекаешься, дон Хосе?
Морщинистое лицо со слезящимися глазами обратилось к нему. Голова
тряслась - мелко, безостановочно, и в такт ей дергались бескровные губы.
Болезнь Паркинсона в последней стадии, подумал Саймон. Или, возможно,
последствия инсульта. Ему вдруг расхотелось убивать дона Хосе.
- Т-ты... к-кто? - выдавил старик. - Гр.. Гришка п-прислал? Уб-бить?
- Нет, - Саймон покачал головой.
- 3-значит, из ЦЕ... ЦЕРУ?
- Это ближе к истине.
- К-как пробрался? М-моя охрана? Речь старика сделалась отчетливей,
будто губы его вспоминали, как произносить слова.
- Охрана на пирсе спит, - произнес Саймон. - И не пытайся позвать
других. Это бесполезно.
Лицо дона Хосе заходило ходуном: веки и губы задрожали, дернулись
щеки, стали закатываться зрачки. Но он, видимо, был в полном сознании и
трезвом рассудке.
- Т-ты прилетел недавно? Через К-Канаду?
Прилетел, отметил Саймон, машинально кивая. Через Канаду! Выходит, тут
было на чем летать?
- Не докладывают мне... - пробормотал старик. - Будто и н-нет меня
вовсе... Человек прилетел, а я н-не знаю... Хотя... - выцветшие глазки
уставились на Саймона, - хотя п-пан Сапгий тоже ищет моей смерти.
Н-недоволен... - Это являлось не вопросом, а констатацией факта, - Я не
нашел "Полтаву". Оружия тоже нет. Только это...
С неожиданным проворством он подтянул к бортику один из игрушечных
кораблей, наклонился и выхватил его из воды. Брови Саймона полезли вверх.
На дрожащей ладони старца лежал крохотный крейсер-тримаран с боевыми
башенками, мачтами, антеннами и даже самолетами на посадочной полосе.
Точная копия "Полтавы".
- В-вот, возьми... Другого н-нет.
Саймон сунул игрушку за пазуху. Ее с великим мастерством вырезали из
черного дерева, прикрепив к пробковой пластине - вероятно, чтобы моделька
могла плавать.
Дон Хосе что-то забормотал, и Саймон склонился к нему, пытаясь
разобрать медленную невнятную речь.
- В-всю жизнь... на кораблях... п-повеселился... от К-Ка-нады д-до
Ар-ргентины... на Ам-мазонке... на П-Парашке... Теперь - т-тут... у лужи с
игрушками... 3-зачем жить? П-пла-вать нельзя... п-пить нельзя... бабу
нельзя... Я с-сам... с-сам бы умер... Т-только не от Гришки... не от
Хайме... Лучше ты, чем другой...
- Почему они ищут твоей смерти? - спросил Саймон. В горле у дона Хосе
забулькало, захрипело - кажется, он смеялся. .
- В-ижу... н-недавно прилетел... н-не знаешь... Старая история...
Хайме б-был молод, и я б-был молод... лют... руку ему-отхватил... мог бы -
башку, но без нее он бы столько н-не прожил... Шутка! Полвека б-без руки,
кхе? К-каково? Н-не любит меня... очень...
- А дон Грегорио?
- Гришке люди мои нужны, к-корабли... Анаконду подмял, с Хайме
д-договорился... Т-теперь на мое зарится... Чего ж не позариться? У всех -
н-наследнички... У Гришки - дочь с племянниками, у Хайме - сыновья. Хорхе
н-наплодил ублюдков... А у меня - никого! Мои паханы будут власть делить.
Сергун, Митяй и Понт. М-может, Гришка с ними и стакнется... м-может, и
Пимена объездит...
- И что потом?
- П-потом? - Старик внезапно оскалился, будто дряхлый, но сохранивший
зубы волк. - Потом они Хорхе к-кровь пустят. П-передел случится, вот что
потом! Успеешь ноги унести - т-твое счастье. В порт иди, к м-моим паханам.
Скажешь им слова на тайном языке, будут знать, что от м-меня пришел...
- Какие слова? - спросил Саймон и услышал на искаженном английском:
- Оллз фиш зет камс ту зе нет...
Тайный язык! Пожалуй, здесь он мог считаться тайным - забытый и
мертвый, как речь шумеров или древних египтян. И столь же непонятный, как
язык аборигенов Тайяхата.
"Alls fish that comes to the net", - повторил Саймон про себя. "Что в
сетях, то и рыба".
Дон Хосе продолжал бормотать:
- В порт иди, в порт... К Сергуну... или к Митяю... Найдешь их... А
коль вернешься, скажи своим - нечего у н-нас искать и н-незачем. Н-нет
ничего, давно нет...
Это он об оружии, догадался Саймон и спросил:
- Может, Грегорио что-то известно? Или Анаконде?
- Н-не думаю. Но если не веришь - спроси.
- Спрошу. - Саймон поднялся и отступил к зарослям. - Спрошу, дон Хосе.
Прощай. Привет тебе от пана Сапгия.
-Обожди... - Старик потянулся к нему дрожащей рукой. - Т-ты как моих
качков усыпил? Т-там, на пирсе?
Саймон неопределенно пожал плечами,
- Есть способы, дон Хосе.
- Есть, с-слышал... У нас забыли, а у вас, видно, помнят... У нас
б-болыпе ножиком или д-дубиной... н-не хочу... и трястись н-не хочу... Хочу
уснуть! Б-быстро. С-сделаешь?
Опустившись на колени, Саймон заглянул в морщинистое лицо. Первый дон,
разысканный им в Рио, был стар, немощен и жалок, словно крыса, которой
перебили хребет. Он, несомненно, умирал; он шел в Погребальные Пещеры
мучительным путем, что было карой за прошлые грехи, за всех сгоревших в
топках и переправленных на дно. Саймону уже не хотелось его убивать;
возможно, это было б вмешательством в прерогативы судьбы, определявшие,
кому и как закончить жизнь.
Но дон Хосе просил о смерти. Как человек, соприкасавшийся с ней и
выступавший нередко ее посланником, Ричард Саймон знал, что она предстает в
самых разнообразных обличьях и, в зависимости от ситуации, может являться
казнью, карой, мукой, искуплением или избавлением. Кара была налицо - но
заслужил ли этот старик избавление?.. Саймон, не веривший ни в дьявола, ни
в Бога, не задавался таким вопросом, ибо его воспитали тайят, не склонные в
отличие от людей решать моральные дилеммы. Для них просьба о смерти была
всего лишь милостью, оказанной врагу, - последней и единственной.
Он коснулся пластины браслета "задержал на ней палец, чувствуя, как
цепенеют мышцы; гипнозер был выведен на максимум, и даже для его
тренированного мозга удар оказался слишком сильным. Старик, сидевший в
кресле, хрипло выдохнул, потом, закрыв глаза, откинулся на спинку. Голова
его больше не тряслась, руки лежали на коленях, морщины сделались глубже,
щеки обвисли и будто закаменели, придав лицу выражение монументального
спокойствия. Здоровых людей гипноизлучатель не убивал ни при каких
обстоятельствах - они лишь погружались в сон, более или менее крепкий, в
зависимости от дозы и персональной восприимчивости. Но Хосе Трясунчик не
был здоровым человеком, и сейчас он стремительно плыл по реке Забвения к
океану Вечных Снов.
Саймон несколько раз глубоко вздохнул, чтобы насытить кровь
кислородом, поднялся с колен и перепрыгнул через живую изгородь. За ней, у
ног усопшего, плавал в бассейне длинный бамбуковый шест, медленно вертелся,
подгоняемый ветром, переворачивал и расталкивал игрушечные кораблики. Но
маленького крейсера-тримарана среди них не было.
Дорога к "Красному коню" заняла у Саймона минут тридцать; в конце
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг