кулаки, стань кулаком, самым крепким, железным и сокрушительным; если
вокруг - кишат змеи, стань среди них главарем и сделай так, чтоб они
захлебнулись собственным ядом. И соверши все это с пугающей быстротой, где
силой, где хитростью, как положено тени в мире теней; стань эхом тишины,
мраком во мраке, выбери нужный миг - и ужаль!
Аргентинская улица оказалась нешироким переулком, что тянулся от
Смоленского проезда до Одесского бульвара. Форма его напоминала согнутую
руку; у локтя действительно рос гигантский баобаб и стояло каменное
двухэтажное здание, чей фасад следовал изгибу переулка, делясь на две
равные части. Слева, за широкими деревянными дверцами в стиле салунов
Дикого Запада и витриной с изображением красного коня, располагался кабак;
справа, за дверью поуже, была похоронная контора, окно которой украшали
ленты и венки с бумажными цветами, деревянные и металлические кресты, а
также гроб, затянутый поддельным муаром. Между кабаком и похоронным
заведением, на самом углу, виднелись глухие ворота, ведущие, очевидно, во
двор. Саймон предположил, что там стоит катафалк и находится конюшня. На
воротах была намалевана фигура в длинном плаще, знак покровительства
Монтальвана и Медицинского департамента.
Саймон вошел, велел Мигелю и Кобелино устроиться у дверей, а сам
направился к стойке. Она поблескивала жестью у торцовой стены вытянутого
длинного помещения; с одной стороны ее подпирала пивная бочка в
человеческий рост, с Другой, в просторной нише, находился бильярдный стол,
а за ним - приземистый буфет с плотно затворенными дверцами. На буфете тихо
наигрывал радиоприемник чудовищной величины - корпус из черного дерева
длиною в метр, массивные Круглые ручки регулировок и стеклянная панель с
разметкой Диапазонов. За стойкой, макая длинные усы в пивную лужу, Дремал
лохматый коротышка-бармен, трое мордастых парней Гоняли шары,
перебрасываясь редкими фразами, и еще двое, устроившись у бочки,
сосредоточенно сосали из кружек и раскачивались в такт мелодии.
- Пива! - сказал Саймон, позвенев о стойку песюком. Бармен приоткрыл
один глаз, затем - другой, не говоря ни слова, сгреб монету и нацедил
напиток в маленький стакан.
Саймон отхлебнул и сморщился.
- Поганое у тебя пиво. И дорогое. Кабальеро такого не пьют.
Бармен протяжно зевнул.
- Кабляерские рыла могут катиться отсель на все четыре стороны. У нас
для кабляеров скидки нет. Вот постричь могем за бесплатно!
- Постричь бы тебя не мешало, таракан. - Саймон, стараясь подавить
раздражение, отвернулся к нише. Мордастые, не глядя на него, передавали кий
друг другу, лениво толкали шары, толкуя о чем-то своем:
- ...под кайфом был, не иначе. Папаше ейной - вилку в кадык, девку
саму - топориком, а опосля до родичей дошло, мамаши да сеструхи...
- Не трепись. Пехота! Левка не баловался с дурью. Она с ним спала,
папаша застукал и принялся бухтеть...
- Враки! Спал он с ее сестрой, а застукала их мамаша...
Пожав плечами, Саймон посмотрел на Кобелино но тот ответил безмятежным
ясным взглядом - мол, что с меня взять, с "шестерки"? - разговаривай,
хозяин, сам. Мигель скорчился на табурете, уткнувшись подбородком в
набалдашник трости; лицо его все еще отливало серым, а руки мелко
подрагивали. Саймон покосился на бармена. Глаза у того были опять закрыты,
кончики тараканьих усов плавали в пивной пене. Сплюнув со злостью в стакан,
Саймон прижал их ладонью.
- Меня тут встретить собирались. - Он наклонился к коротышке. - Пако,
по прозвищу Пакостник. Не видел такого?
Бармен дернул головой, пытаясь освободиться, но ладонь Саймона будто
приросла к стойке.
- Ты, кабляеро, полегче. Враз рога обломаем!
- Когда спрашивают, надобно отвечать. - Не выпуская усов, Саймон
напрягся. Трое мордастых - один поигрывал кием - приближались к нему слева,
а справа, от бочки, слышалось грозное пыхтение. Проверка, несомненно, -
мелькнула мысль. Он поднял стакан и выплеснул пиво в усатую рожу бармена.
- Ты что же, мужик, Коротыша обижаешь?- раздалось сзади, и тут же
тяжелый кий просвистел над ним и раскололся о стойку. Стремительно
повернувшись и присев, Саймон ударил в пах ближайшего из нападавших, свалил
и припечатал затылком к полу. Двое прыгнули на него, пытаясь выкрутить
запястья; свирепо оскалившись и поднимая обоих на вытянутых руках, он
смотрел, как бледнеют их лица. Он мог бы убить их, столкнув головами,
переломав ребра или шейные позвонки, но убийство было бы нарушением правил:
его испытывали, и только. Он отшвырнул обмякшие тела; один из мордастых
вылетел в окно под жалобный стекольный звон и вопль Кобелино, другой,
сметая шары, проехал по бильярдному столу, свалился вниз и замер у буфета.
Мотнувшихся от бочки Саймон встретил двумя сокрушительными ударами,
потом сгреб одного за воротник и перебросил через стойку. Это явилось актом
законной самозащиты: усач уже целил в него из обреза, и пушка была такой,
что в стволе поместился бы палец. К счастью, выстрелить он не успел - под
тяжестью упавшего ствол дернулся вниз, приклад - вверх, ударив коротышку
под челюсть. Саймон потянулся за ружьем, уже прикидывая, как расстреляет
бочку, буфет и радиоприемник, но тут, как раз со стороны буфета,
послышались аплодисменты. Он повернул голову: буфетные дверцы были
распахнуты, за ними, в полутьме, неясно виднелась лестница, а перед тусклым
серым квадратом входа стоял лысый мужчина в годах, невысокий, но жилистый,
с каким-то смазанным, незапоминающимся лицом. Это, правда, не касалось глаз
- они были хищными, внимательными, и взгляд их подсказывал Саймону, что
человек перед ним не простой, склонный к внезапным решениям и авантюрам.
- Браво! - Лысый обогнул билльярдный стол, поглядывая на своих бойцов,
которые начали кряхтеть и шевелиться, - Браво! Кажись, я тебя недооценил,
э?
"Стань змеей среди змей", - подумал Саймон, а вслух произнес:
- Недооценившим меня тесно на кладбище, Пако.
- Охотно верю.
Пако Гробовщик пошевелил распростертого на полу мордастого: -
Вставай, Блиндаж, поднимайся! У нас гости дорогие, а ты тут разлегся и
слюни пускаешь. Нехорошо! -Заметив Кобелино, он усмехнулся, потом ощупал
цепким взглядом Гилмора и вдруг, не меняя тона, предложил: - В отстрельщики
ко мне пойдешь, э? Такому умельцу трех горстей песюков не пожалею. Сам
будешь отмерять. А ручки-то у тебя лопатистые, парень, горсть увесистая
выйдет.
Саймон, будто в раздумье, оттянул губу. Гнев его изошел в скоротечной
схватке, и он снова был холоден и спокоен. Теперь начиналось совсем другое
сражение, в котором сила мышц и искусство распороть врагу живот не были
решающими аргументами, - ведь он нуждался в союзниках, а не в покойниках.
Союзникам, однако, полагалось знать свое место.
- Ко мне - это к кому? - поинтересовался он, разглядывая
невыразительную физиономию Пако. - Ты ведь не дон и не пахан. Так,
паханито, горбатишься на Монтальвана.
- Это тебе Кобель наплел, э? - Пако погрозил мулату пальцем. - Так ты
ему не верь, сынок, не верь. Он - скользкий кусок дерьма. Мы, конечно, при
Монтальвашке состоим - это с одной стороны. А с другой, мы - люди вольные и
прочих заказчиков не чураемся. "Штыков" там, дерибасовских либо "торпед".
Синезадых я, правда, не люблю, ну и крокодавов тоже. Однако любовь -
любовью, а деньги - деньгами. Так пойдешь в отстрельщики? Могу и твоих
"шестерок" взять.
Тут Гробовщик покосился на Мигеля-Майкла, и Саймон счел возможным
прояснить ситуацию:
- Этот, в белом? Так он не "шестерка", а лучший мой специалист. Банки
там, сейфы, замки. Словом, бугор-бухгалтер.
-Буг... что? - Брови Пако приподнялись.
- Счетовод. Деньги мои считает.
-Деньги, значит... Деньги - это хорошо, деньги счет любят, если есть
чего считать. Только смурной он какой-то, хоть и в шикарном прикиде. И
тощий. Не похож на бугра.
- Утомился, - пояснил Саймон. - Много денег, много работы, а скоро еще
прибавится. Соображаешь? Зачем же мне отстрельщиком идти? Я лучше пойду
туда, где песюки мешками меряют, а не горстями.
- Верно, - согласился Пако, - верно, парень. И если ты знаешь такое
место, я сам к тебе в отстрельщики наймусь.
- Знаю. - Саймон кивнул очнувшемуся бармену на бочку, и когда пиво
было подано - не в жалком стакане, а в двухлитровой кружке, - отхлебнул,
поморщился, вытер пену с губ и повторил: - Знаю! Вроде до Первого
государственного тут недалеко? И транспорт у нас имеется... там, под
баобабом. Отчего ж не съездить, э?
- Ну, хозяин! - Кобелино вскочил, в восторге хлопнув себя по ляжкам. -
Ну круто берешь! Одно слово - "железный кулак"! - Он повернулся к
Гробовщику, с гордостью выпятив грудь. - Ясно, с кем я пришел? Понял, кто
мой хозяин? Не дон-хрен Огибалов с Пустоши! Вот как надо! Не шестерить на
"плащей" и "штыков", а разом загрести песюки! Мешками! А у кого песюки,
особенно в мешках, тот...
- Закрой хайло; Кобель! - прервал Гробовщик, разглядывая Саймона с
новым и уважительным интересом. Будто прислушиваясь, он наклонил голову к
плечу, коснулся лысины, поскреб темя и произнес: - Помстилось мне или нет?
Кто-то про Кулака помянул? Того ли, который из Сан-Эстакадо?
- А если того, договорились? Пако снова поскреб лысину.
- Почему ж нет? Если головой ты работаешь как кулаками... Всякому
лестно пойти с таким главарем. - Он сунул пальцы в рот, пронзительно
свистнул и приказал: - Ну, бразильяне, становись! Покажем товар лицом!
Побитые Саймоном, кроме коротышки-усача, начали шустро строиться в
шеренгу. Вернулся выброшенный в окно, встал рядом со своими мордастыми
приятелями; ещё двое вылезли из тайного хода, который скрывался за буфетом
и, очевидно, вел в подвальное помещение. Кажется, в банде Гробовщика
уважали дисциплину.
- Вот, - произнес Пако, кивая на трех мордоворотов-бильярдистов, - вот
мои качки, Скоба, Пехота и Блиндаж. Скоба у них за старшего. Не так чтобы
бугор, но все же кочка на ровном месте. Мозгов мало, зато сила есть.
- Есть, - согласился Саймон, отхлебнул из кружки и поглядел на
расколотый о стойку бильярдный кий.
- Сласть и Шило - рядовые, а эти, - Пако ткнул в парочку вновь
прибывших, - Хачо и Огузок, отстрельщики. Коротышка, - он повернулся к
усатому бармену, который сосредоточенно щупал челюсть, - мой паханито,
заведение держит, то бишь "Красного коня". Ну, и другие есть. Бойцы,
"шестерки", стукачи. И все при деле, все трудятся, крутятся-вертятся. Кто
гробы сбывает, кто шустрит по "черному" для Монтальвашки, а кто... -
Вытянув палец, Гробовщик прищелкнул языком, имитируя выстрел. - Но банков
мы не обтрясали. И никто не тряс, сынок, сколь мне помнится. Ни вольные, ни
гаучо, ни остальные отморозки.
- У меня большой опыт, - отозвался Саймон, не уточняя, где и как он
обзавелся подобным редкостным умением.
- Опыт - это хорошо, ежели с нами поделишься, не соврешь. А зачем тебе
врать, сынок? Вроде ты не "шестерка", парень с понятием и размахом.
Соображаешь, э? Будут деньги, будут люди, и будет новый дон. Может, ты, а
может, - я... - Оглядев своих громил, Пако закончил мысль: - И все мы
станем "железными кулаками". Не хуже синезадых, э?
В кружке показалось дно. Саймон сделал последний большой глоток и,
глядя, как оседает пена на стеклянных стенках, произнес:
- Договорились.
* * *
Полутьма казалась теплой, нежной, обволакивающей. В свете звезд,
мерцавших над патио, Саймон видел, как блестят глаза девушки, чувствовал,
как льнет к нему нагое покорное тело. Оно тоже было теплым и нежным - как
ночной полумрак, накрывший шелковой темной вуалью город на океанском
берегу, заросшие лесом холмы, дороги, поля, фруктовые рощи и гавань с
судами, замершими на антрацитовом зеркале вод.
Пальцы Марии легли на его плечо, замерли, погладили шрам, коснулись
выпуклых мышц - даже расслабленные, они вздувались тугими буграми, будто
напоминая о скрытой в них мощи.
- Ты... - прошептала девушка, - ты...
- Я...
- Ты как скала. Дик. Такой же крепкий, жесткий...
- Слишком жесткий?
- Может быть. - Она вздохнула, повернулась, устроив голову на его
груди. - Зато надежный.
- Очень, - согласился Саймон. - Ты даже не представляешь, какая я
большая надежда. Для тебя, для Мигеля, для остальных. Для всех вас.
Он думал о своей миссии, о людях, пославших его сюда, об исчезнувшей
"Полтаве", о лунном передатчике и многих других вещах, столь же важных,
определявших суть его жизни, стержень существования. Эти мысли посещали его
не раз и не два, но теперь что-то ушло из них и что-то добавилось: Земля
уже не казалась ему гигантской проржавевшей мышеловкой, и чувство близости
к ней, родства с этим миром, забытым и обездоленным, крепло в его душе. Не
оттого ли, что здесь он встретился с Марией?
Еще одна девушка - мотылек, с которым можно наиграться и отпустить к
другим медоносным цветам? Он чувствовал, что это не так. Он знал женщин, и
женщины ему благоволили; он обладал той мужественной красотой, тем обаянием
уверенности и силы, тем ореолом тайны, что привлекают женщин и покоряют их
и харизматической неизбежностью. Одних он помнил; других забывал, не
прилагая к тому усилий; воспоминания о мимолетных встречах сами собой
опускались на дно его памяти, тонули и гасли под грузом лет, покрытые илом
забвения. Но было и другое - то, что вспоминалось с печалью или улыбкой, с
радостью или болью, и неизменно - с благодарностью, ибо Ричард Саймон умел
ценить дары судьбы. Они являлись драгоценным ожерельем, пусть не имевшим
зримого обличья, однако хранимым столь же бережно, с такой же гордостью,
как шнур с побуревшими костяшками, свидетельством его побед.
Он погрузил лицо в волосы Марии; вдыхая их свежий запах, он думал и
вспоминал о своих девушках. О белокурой Алине с Тайяхата, о робкой Хаоми с
чарующим разрезом темных глаз, о шаловливой Куррат ул-Айн, Усладе Взоров, о
неистовой страстной Долорес, о Нази и ее подружках с Аллах Акбара и о
рыжеволосой красавице, дремлющей в подземельях Сайдары, которую он не мог
назвать своей - ведь спящий принадлежит лишь собственным фантазиям и снам.
Он думал о Чие, маленькой Чие, первом сокровище ожерелья, что
разворачивалось перед ним сиянием глаз, трепетом губ, улыбками, ласковыми
словами, которые шепчут в темноте, тесно прижавшись друг к другу. Он знал,
что не забудет их, всех их, разбросаных в необъятном звездном мире,
согретом их нежностью и теплотой; он был благодарен им, он желал им
счастья, но ни к одной из них он не смог бы вернуться.
Быть может, к Чие... Но разве не Чия лежала сейчас в его объятиях?
Он приподнялся на локте, всматриваясь в полное звезд небо, где плыли,
далекие и незримые, Колумбия и Тайяхат, Латмерика и Сайдара, Аллах Акбар и
каторжный мир Тида. Его внезапное движение заставило девушку вздохнуть;,
руки ее крепче обвились вокруг шеи Саймона, горячее дыхание обожгло щеку.
Она прошептала:
- Ты не уйдешь. Дик?
- Нет, милая. Если не прогонишь. Она улыбнулась в темноте.
- Прогоню? Как я могу тебя прогнать? Ты - все, чем я владею, все, что
есть, и все, что будет. А о том, что было, мне не хочется вспоминать.
- Не вспоминай, - сказал Саймон. - И не тревожься - я не уйду.
- Даже по дороге к дому? По той, которую хочешь открыть? - Мария
внезапно села, заглядывая в лицо Саймону. - Ты говорил, что мир наш заперт,
а еще - о лунном передатчике, о том, что послан его уничтожить, и о
"Полтаве", о корабле, который исчез, о древних боевых ракетах. Все так и
случится, Дик? Ты найдешь корабль и эти ракеты, чтобы послать их на Луну?
- Не знаю, - чистосердечно признался он. - Не знаю, но надеюсь. И
тогда...
- Ты уйдешь? Будешь обязан уйти? По приказу или по собственной воле? -
Саймон молчал, вслушиваясь в ее лихорадочный шепот. - Это устройство...
Пандус... трансгрессор... Я поняла, что он - как двери, ведущие из мира в
мир. Двери закрыты, и ты со мной. Но если они откроются...
- Это очень широкие двери, девочка. Совсем непохожие на щелку, которой
я пробирался сюда. И если они откроются, мы сможем уйти. Вместе.
Успокоенная, она легла. Голос ее стал тихим, сонным.
- А если нет? Если нет, Дик?
- Тогда, наверное, я стану властелином мира, доном-протектором
Земли... Калифом Австралийских Эмиратов, правителем ЦЕРУ и ФРБ, байкальским
ханом, чеченским князем и африканским королем. Что же еще остается? Я не
могу допустить, чтоб парней забивали кнутом, а девушек скармливали
крокодилам. Это, милая, не в моих правилах.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг