голос, сообщил: - Знаешь, это ведь, хрр, его тачка...
- Она ему больше не понадобится, а ты свое получишь. Ставки-то десять
к одному! Если знать, на кого ставить.
- Верно... хрр... - Крохотные глазки впились в Саймона. - Рискуешь,
гуртовщик! Сильно рискуешь! Косой - из чемпионов чемпион. Это тебе не бычки
в Пустоши!
- Там не одни бычки водились, тапирий блин, - заметил Пашка. -
Водились, да перевелись.
Саймон медленно поднял руку - ту, которой опирался о капот. В металле
осталась заметная вмятина. Не слишком большая, но и не маленькая - с
половину кокосового ореха.
Челюсть толстяка отвисла. Это было забавное зрелище - казалось,
раскрылась горловина объемистого кожаного мешка с подвешенным к нему
подбородком. Несколько секунд он созерцал вмятину, затем ощупал кулак Сайма
и пробурчал:
- Железный он у тебя, что ли? Ну, ладно... хрр... Приходи вечером, в
шесть, развесели народец. Будут за тобой трое - Васька Крюк, Копчик и,
положим, Семка Клюква. Вышибешь их, тогда берись за Косого. Все-таки десять
к одному... хрр...
- Договорились, - Саймон кивнул. - Вечером кого спросить?
- Рафку Обозного. - Толстяк растопырил пятерню на жирной груди. - Меня! Я, хрр, здешний паханито. Главная власть - на арене и в ближайших, хрр, окрестностях. Так что уложишь Мамонта - забирай тачку. А не уложишь... - его взгляд метнулся к пыточной яме, из которой торчали сапоги.
- Не уложу, продашь меня в Разлом, - сказал Саймон.
- Если останется что продавать, - буркнул толстяк и скрылся за
воротами.
* * *
К вечеру главная улица Сан-Эстакадо разительно переменилась. Пальмы,
дома, речушка и мосты.над ней остались прежними, но шелест листьев и
журчание медленных вод были заглушены гомоном, смехом, резкими гудками
машин, цокотом копыт, шарканьем тысяч ноги пьяными выкриками. У живодерни,
а также под портиками банка и резиденции дона-протектора маячили фигуры в
синем, и среди них, судя по обилию серебряных кантов и шнуров, встречались
важные чины; по мостовой тарахтели пролетки и с безумной скоростью - не
меньше тридцати километров! - проносились автомобили, и хоть движение никто
не счел бы оживленным, было их не так уж мало, десятка два. По мостикам
фланировали щеголи в облегающих брюках, расшитых жилетах и сапогах до
колен, под ручку с дамами в белых платьях, с кружевными зонтиками и веерами
из перьев либо тонких расписных бамбуковых пластин. В распахнутые двери
лавок и кабаков устремлялся народ, благопристойная сытая публика, какой
доселе Саймон тут не видел - ни в Пустоши, ни в Дурасе, ни среди беженцев
Харбохи. Простонародья, впрочем, было больше. Эти, смуглые и бородатые, в
живописных отрепьях, не шастали по кабакам и не торчали на мостиках, а
плотным потоком двигались к амфитеатру, то и дело шарахаясь от экипажей и
машин, провожая щеголей улюлюканьем и свистом, отпуская соленые шуточки и
прикладываясь к бутылям с пулькой. Рев и гогот стихали только у живодерни,
а верней - у ямы; на нее поглядывали мрачно и со страхом, а на смоленских
вертухаев - с откровенной ненавистью.
Саймон вместе с Пашкой и Кобелино, все - без оружия, но с дорожными
мешками, протолкался к воротам, по пути удостоверившись, что лиловый
автомобиль находится в прежней позиции. Вмятина на капоте была заботливо
выправлена, а рядом с лимузином дежурили двое крепких парней, то ли охраняя
машину, то ли встречая будущего ее владельца. Оглядев верзил, Саймон
довольно кивнул, сбавил шаг и, ухватив Кобелино за локоть, поинтересовался:
- Приходилось ездить на такой?
- А как же, хозяин! С самим доном Антонио Монтальваном. Только подушки
у него не кожаные, а плюшевые. На плюшевых, понимаешь, бабы скорее млеют, и
потому дон Антонио...
Саймон, под одобрительным взглядом Пашки, пнул мулата в бок и приказал
кончать с воспоминаниями. Его вполне устраивали кожаные подушки; главное,
что были они просторны и широки, и вся их команда, включая оставшихся в
придорожной венте, могла разместиться с удобством и без толкотни.
- Этот рычаг зачем? - Он показал на рукоятку справа от руля.
- Скорость менять, хозяин.
- А два других?
- Запуск мотора и тормоз. Ручной...
- Педали? Там, внизу?
- Газ и тормоз. Ножной. Да что ты, хозяин? Обычной тачки не видел?
- Такой рухляди - нет, - отозвался Саймон, поправил лямку мешка и
потащил Кобелино к воротам. Рядом с ними появилась новая вывеска: двое
бойцов, бровастый брюнет и звероподобный блондин, ломали друг другу кости,
сцепившись в смертельной схватке. Брюнет, должно быть, одолевал, что
подтверждала надпись: "Железный кулак", гроза Пустоши, против непобедимого
чемпиона Эмилио Косого Мамонта. Ставки один к десяти".
- Глянь, брат Рикардо! - Пашка остановился, разинув рот. - Глянь, как
тебя размалевали, гниды! Глазки тараканьи, лобешника вовсе нет, зато
челюсть-то, челюсть! Кувалда, а не челюсть! Такой, вражье семя, только
жеребцов ковать! Косых!
Пашку толкнули в спину, он огрызнулся, заехал кому-то локтем по
ребрам, и в следующий миг тола внесла их под арку ворот.
- Нам, я думаю, туда, хозяин! - Кобелино уверенно нырнул в боковую
дверцу, попетлял какими-то переходами и коридорами и вывел Саймона с Пашкой
прямиком к арене и к восьмерке полуголых молодцов, сидевших на низкой
скамье. Клеймо их профессии отпечаталось на каждом: кто щеголял
раздавленными ушами, кто - сломанной переносицей, а у крайнего слева
темнела повязка на глазу. Толстяк Обозный с тремя помощниками суетился
около бойцов, давая ценные указания; амфитеатр был переполнен, чистая
публика в первых рядах трясла кошелями, монеты сыпались серебристым дождем,
а на галерке орали, свистели, хохотали и, судя по выражению бородатых рож,
жаждали крови и зрелищ.
"Крысы, несчастные крысы в мышеловке", - думал Саймон, переводя взгляд
со зрителей на засыпанную песком арену. Сейчас она казалась ему землей
войны, а путь, проделанный к ней от стен семибратовской церквушки, -
извилистым оврагом; и, как полагается, были в том овраге крутые повороты и
неожиданные встречи. Временами приятные, решил он с усмешкой, представив
лицо Марии и блеск изумрудной змеиной чешуи. Но овраг кончался, попетляв во
времени и пространстве, и за последней его извилиной Саймона поджидали
автомобиль, выжженное солнцем плоскогорье Серра-Жерал и белокаменный город
Рио.
- Хрр... - раздалось за спиной, и он, сбросив с плеч дорожный мешок,
обернулся. Толстяк Рафаэль, вытирая потную шею, с подозрением разглядывал
Кобелино.
- Этого я видел. - Волосатая лапа протянулась в сторону Пашки. - А
этот кто ж такой, Кулак? Больно уж рожа смазливая и знакомая, хрр...
- Мои подельщики и компаньоны, - буркнул Саймон и кивнул на скамью: -
Ты, паханито, лучше туда взгляни, на отморозков своих. Где тут Косой?
Кривого вижу, - он показал на бойца с выбитым глазом, - а Косого - нет.
Выходит, тачку могу забирать без боя?
- Заберешь, если будет на чем до колес доползти, - огрызнулся толстяк.
- Хрр... Сперва с этими будешь биться - вон, с левого краю сидят, Васька
Крюк, Копчик и Семка Клюква... хрр... все - кретины и коблы, и все - на
"к", не исключая вас с Косым. Любишь эту букву, гуртовщик?
- Предпочитаю "п", - сказал Саймон, обмениваясь с соперниками
неприязненными взглядами. - "П" - отличная буква, на нее так много хороших
слов. Пытать, повесить, прирезать, переломать... Хрр!
- Да ты, хрр, парень не промах! - восхитился Обозный. - Ну, значит,
так: Косой возьмет тех, что справа - Шланга, Тормоза, Фитиля и Витька
Дантиста, а ты поработаешь над другой половиной скамейки. Напоминаю: Крюк,
Копчик, Клюква, Кадык.
- Э, жирный, - вмешался Пашка, - насчет Кадыка уговору не было!
- Где трое, там и четверо. Народец надо веселить, - важно произнес
Обозный и подтолкнул Саймона к арене. - Давай, Кулак, трудись, старайся!
Хрр... Тачка дорогого стоит!
Васька Крюк оказался тем самым одноглазым бойцом, сидевшим на скамейке
слева. Невысокий, приземистый, широкоплечий, он неплохо работал руками, был
напорист и довольно подвижен; выбитый глаз никак не сказывался на его
энергии и энтузиазме. Саймон, не желая рисковать, ушел в глухую оборону,
неторопливо перемещаясь по арене; он не имел понятия, как тут положено
биться, чем веселить местный народец, какие приемы разрешены, а что
считается запретным. Как оказалось, запретов просто нет и схватка ведется
без всяких правил, что и было продемонстрировано Крюком: он бил локтями,
кулаками и ногами, лягался и плевался, пылил песком, стараясь попасть в
глаза, и все норовил провернуть коронный трюк - заехать сопернику пониже
пупа, повыше колена. Со скамей амфитеатра подавали рекомендации и советы, и
были они по большей части трехэтажными, ласкавшими сердце Саймона; точно
так выражался дядюшка Федор, их смоленский сосед, промахнувшись багром по
шестилапому кайману.
Вскоре Саймону пришлось оставить детские воспоминания: зрителям,
кажется, чудилось, что Крюк забивает его насмерть, и на арену, под
улюлюканье и свист, обрушились тухлые яйца и переспевшие помидоры. Саймон
не отличался брезгливостью, однако целили явно в него, а это было
нарушением правил - даже в таком поединке, где правил не существовало
вообще. Кроме самого главного: публика смотрит и не распускает рук.
Продолжая обороняться, он подвел кривого к скамьям, где проявляли
максимальную активность по части гнилых помидоров, и нанес удар - первый и
единственный в этой схватке. Крюк с раскрытым ртом взлетел в воздух,
перевернулся и рухнул на обидчиков Саймона - задом в корзину с метательными
снарядами, а головой - в промежность ее владельцу. Раздался пронзительный
вопль, корзина треснула, брызнул кровавый помидорный сок, а Саймон,
отступив в середину круга, раскланялся на четыре стороны. Ошеломленные
зрители молчали, и паханито Обозный распорядился этой паузой по-своему:
неторопливо переваливаясь, сошел вниз, хлопнул победителя по спине,
растянул губы в жабьей улыбке, пожал плечами и провозгласил:
- Хрр... "Железный кулак"!
Похоже, эта лаконичная характеристика понравилась галерке - там
зорали: "Кулак!.. Кулак!.." - и засвистели, но на сей раз вполне
одобрительно. Внизу реакция была не такой бурной; там ставили на чемпиона,
и легкость, с которой его будущий противник разделался с Крюком, наводила
на грустные размышления.
Покинув арену, Саймон направился к своим компаньонам и подельщикам,
разминувшись по дороге с тощим жилистым верзилой. Очевидно, то был Шланг -
первый из бойцов, которому полагалось испытать на собственных ребрах
тяжесть чемпионского кулака. С сосредоточенным видом Шланг потирал
расплющенные уши и хищно, скалился - приводил себя в боевую форму.
За спиной Саймона внезапно грохнули литавры, он глянул через плечо и
присвистнул. Из бокового прохода, между шеренг вскочивших и потрясавших
кулаками зрителей, на арену спускался чемпион - почти такой же, как на
плакате, черноволосый, густобровый, мускулистый, с глазами, сведенными к
переносице. Плакат, однако, не давал представления об истинных габаритах
Косого, а были они весьма внушительны: боец смоленских весил раза в полтора
больше Саймона и ростом превосходил его на две ладони. Обнаженный торс
великана казался угловатым и бугристым; мышцы наслаивались на мышцы,
свивались в тугие жгуты, будто распирая кожу, и на фоне этого плотского
изобилия голова с коротко остриженными волосами выглядела непропорционально
маленькой.
- Здоров, козел! - вполголоса пробормотал Пашка. - Покруче любого из
огибаловских будет.
Он покосился на Саймона, но тот лишь шевельнул бровью. Рост, вес и
телесная мощь не имели решающего значения в поединке, так как любой
противник, могучий или слабосильный, трус или храбрец, карлик или гигант,
был слеплен, в общем-то, одинаково, из плоти, крови и костей - а значит, в
принципе уязвим. Как говорил Чочинга, долгое время крепчает воин, но
сломать ему шею можно одним ударом. Это Поучение Наставника подтверждали
весь человеческий опыт и все мудрецы Земли, полагавшие, что разрушение -
гораздо более легкий и простой процесс, чем созидание. У людей - не у
тайят, обладавших собственным взглядом на подобные вещи, - созидание обычно
ассоциировалось с жизнью и прогрессом, а разрушение, наоборот, с регрессом
и смертью, то есть с чем-то негативным, отрицательным и заведомо
неприятным. Однако временами эти две процедуры было невозможно разделить,
так как разрушающий фактор сливался с созидающим либо предшествовал ему с
той неоспоримой закономерностью, с какой закат предшествует восходу. Ричард
Саймон как раз относился к числу подобных факторов, созидавших через
разрушение: чтобы открыть врата на Землю, требовалось уничтожить передатчик
помех, чтобы стереть передатчик в пыль, он должен был добраться до Рио и
"Полтавы", а это, в свой черед, являлось следствием разрушительного акта. И
не имело значения, сколь велик и могуч объект, который полагалось
сокрушить: долгое время крепчает воин, но сломать ему шею можно одним
ударом.
На арене Мамонт добивал жилистого Шланга, гоняя его по кругу под
восторженный рев публики. Вероятно, ему хотелось завершить бой каким-нибудь
эффектным трюком, раздавив очередную корзину с помидорами, но Шланг не
давался - Юлил, отступал, подпрыгивал и бил длинными ногами, стараясь
избежать могучих чемпионских кулаков. Его не зря прозвали Шлангом - был он
ловок, подвижен и гибок, хотя не настолько, чтоб справиться с Косым. Тот,
похоже, отличался не одной лишь чудовищной силой, но и поразительной
выносливостью: в горле Шланга уже хрипело и клокотало, а дыхание чемпиона
оставалось размеренным и ровным, словно на арене качали кузнечные мехи.
Наконец Косой поймал щиколотку противника и тут же ухватил его за
пояс; мгновение, и Шланг устремился вверх, а затем, с размаху - вниз, на
истоптанный грязный песок. Саймону показалось, что он расслышал треск
ребер; лицо Пашки-Пабло болезненно перекосилось, а Кобелино буркнул:
- Как всегда. Или мордой в грязь, или башкой о камень. - Он постучал
по кирпичному поребрику арены. - Знаешь его? - Саймон не сводил глаз с
Косого, пинавшего Шланга ногой. Зрители ревели в восторге; с каждым ударом
меж губ побежденного вздувался и опадав алый пузырь.
- Знаю, хозяин, всех их знаю, и Рафку Обозного тоже. Из наших он, из
"плащей", жирный сучок... Паханито! Большая шишка! Дон Монтальван ему
тридцатую долю отстегивает, а может, двадцатую. - Кобелино с завистью
посмотрел на толстяка. - А Мамонт, он из Харки-дель-Каса, из качков
смоленских. Говорят, под самим Карло Клыком служил, помощником хозяина.
Служил, да проштрафился. Слегка... Если б не слегка, так не бегал бы по
арене, а висел над ямой с муравьями. Дон Грегорио - не Монтальван, его не
задобришь. Лютый!
- Живодер, - уточнил Пашка, глядя, как Шланга уволакивают в проход.
Следующие полтора часа прошли довольно оживленно, под одобрительные
вопли публики, но без каких-либо сюрпризов. Ричард Саймон взял верх над
Копчиком, своротив ему нос и скулу; Косой разделался с Иниго Тормозом,
огромным медлительным парнем, - вывихнул противнику плечо, а затем двинул
затылком о поребрик. Саймон нокаутировал Семку Клюкву на пятой минуте,
мощным ударом поддых; в ответ Эмилио-Емельян пригасил Фитиля - сунул лицом
в песок и держал, пока тот не начал задыхаться. Кадык, последний из
соперников Саймона, оказался счастливее прочих - или умнее, поскольку
напросился на удар и тут же рухнул, закатив глаза и симулируя полную потерю
чувств; зато Витек Дантист, оправдывая прозвище, добрался до челюсти Косого
и вышиб ему зуб - за что был пойман, измордован и уполз с арены с
переломанной ногой и разбитым в кровь лицом. К тому времени, когда стало
темнеть и над полем боя зажглись электрические фонари - первые, виденные
Саймоном в этом мире, - чемпион и претендент шли ноздря в ноздрю. Публика
вопила, предвкушая финальный поединок, паханито Обозный сиял и радостно
тряс щеками, хоть котировка Мамонта упала до одного к пяти; впрочем, все
основные ставки были уже сделаны, да и тем, кто ставил сейчас на Саймона
песюк-другой, не слишком верилось в его победу.
Собственно, тому не было особых причин. Он бился на кулаках, не
показав ровным счетом ничего необычного - ни смертоносных ударов ногами,
ребром ладони или сомкнутыми пальцами, ни головоломных прыжков, ни
искусства сыграть с противником в невидимку, скрывшись из поля его зрения,
ни той поразительной, пугающей быстроты, с которой мог бы действовать в
другой час и в другом месте. Все это - все, чему обучил его Чочинга вкупе с
инструкторами ЦРУ, - являлось секретным оружием Саймона, хранимым, как
драгоценный меч в потертых и неказистых ножнах, до времени, до срока. Он
обладал волшебным мастерством рукопашного боя, забытым на Старой Земле, но
то была лишь часть его умений, переданная людьми и в принципе доступная
людям; Наставник же обучал его иному - древнему искусству аборигенов
Тайяхата, не признававших бластеров и ружей. Он мог метать клинки и
дротики, копья и бумеранги с той же скоростью, с какой это делали
четырехрукие бойцы; мог сражаться на топорах и мечах двенадцати видов,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг