длинными вечерними тенями, и повторил: - Вот - настоящее! Жуткое, мерзкое,
убогое! Ибо наш мир - лишь отблеск прежнего мира, жалкая тень минувшего, и
сами мы - тени, рыдающие на пепелищах.
Горе его было непритворным, печаль - искреннее, обида - тяжкой. Обняв
Гилмора за узкие плечи, Саймон склонился к нему, коснувшись щекой жестких
завитков волос, и прошептал:
- Ты в самом деле поэт, Мигель. Ты говоришь как поэт и чувствуешь как
поэт... Это - твой крест и твое счастье... Или я не прав?
- Прав, мой звездный брат.
Майкл-Мигель отстранился, шагнул к обрыву и замер с полуприкрытыми
веками. Шрамы его налились кровью и потемнели, лицо сделалось отрешенным и
будто утратило негроидные черты; полные губы усохли, нос заострился, темная
кожа плотнее легла на скулах и подбородке, на челюстях обозначились
желваки. Текли минуты. Саймон ждал, не прерывая молчания, слушая посвист
ветра в скалах и шелест пальм на речном берегу.
Наконец к ним добавилось нечто новое - звук человеческого голоса:
Мертвые тени на мертвой Земле Последнюю пляску ведут, И мертвые ветры,
вздымая пыль, Протяжно над ними поют.
Змеится, кружится их хоровод Меж кладбищ, руин и гор, Сплетая тени
Земли и ветров В призрачный смертный узор...
Гилмор смолк, потом задумчиво произнес:
- Пятый Плач по Земле, брат Рикардо. Всего же я написал их восемь и
решил на том остановиться. Слезами делу не поможешь, верно?
- Слезами - нет, но слово порой летит подальше пули и бьет сильней
клинка. Летит до самых звезд. Мигель внезапно улыбнулся.
- Хотя бы до Луны, до передатчика, о котором ты рассказывал... Если б
я мог уничтожить его своим словом!
- Ну, уж это - моя забота, - сказал Саймон.
* * *
Они добрались до Сан-Эстакадо в первую неделю ноября. Здесь, на
двадцать шестой параллели к югу от экватора, этот сезон не был похож на
весну: солнце жгло безжалостно, с восточного плоскогорья Серра-Жерал и с
юга, из Разлома, налетал жаркий ветер, и лишь близость огромной реки
спасала фруктовые деревья, поля маиса и кофейные плантации от губительного
зноя. Климат явно изменился к худшему, думал Саймон, вспоминая нудные ливни
в Харбохе, засуху в Пустоши и пыльные бури за Рио-Негро. Этому могло быть
несколько причин, излагавшихся в полученных им директивах: таяние полярных
льдов, влиявшее на уровень Мирового океана, расширение пустынных зон и
бесплодных территорий на всех континентах, подвижки земной коры, вызванные
процессом межзвездной трансгрессии. Многое изменилось на Земле; суши стало
поменьше, воды - побольше, и оставалось только гадать, куда теперь дуют
ветры и стремятся океанские течения. Возможно, Гольфстрим уже не омывал
американских берегов, вечные льды не покрывали Гренландию и Антарктиду, а
озоновые дыры над полюсами дотянулись до севера Евразии и мыса Горн...
Саймон размышлял об этом, шагая со своими спутниками по пыльной
грунтовой дороге, кривым ятаганом рассекавшей прибрежную степь. Петр-Педро,
муж многоопытный и осторожный, высадил их ночью в маленькой бухточке в пяти
лигах от города и долго мялся, будто хотелось ему на прощание что-то
сказать или чего-то попросить. Саймон было решил, что денег, но капитан,
преодолев смущение, пробормотал:
- Ты... это... брат Рикардо... парней моих с собой не заберешь? Они
просятся, да и тебе польза. Парни-то крепкие, здоровые, чего им в Харбохе
пропадать? А ты бы их к делу пристроил...
- К какому делу? - поинтересовался Саймон.
- Ну, известно к какому. Я ведь, брат Рикардо, не чурка дубовая,
соображаю, зачем ты в Рио идешь. Ты - большой человек, и дело твое большим
будет. Порастрясешь столичных гнид, пустишь из них кровушки... А для того
тебе надобны бойцы да отстрельщики, паханы да мытари, ну и, конечно,
"шестерки" из молодых вроде моих парней. Сегодня - "шестерки", а завтра,
глядишь, выбьются при тебе в паханито.
- Если выживут, - возразил Саймон. Кажется, Петр-Педро, озабоченный
карьерой сыновей, числидего в будущих главарях столичной мафии, в
родоначальниках нового клана. А в ФРБ, во всяком приличном клане, как
утверждали Кобе-лино с Гилмором, соблюдалась строгая и нерушимая иерархия:
наверху - хозяин-дон, под ним - помощники-паханы, а еще пониже, - паханито
или бугры-бригадиры, приставленные к практическим делам. Одни из них
возглавляли рядовых бойцов, именуемых стрелками либо отстрельщиками,
другие, старшие над сборщиками-мытарями, занимались выжиманием "черного",
снимая монету за покровительство с подведомственных заведений. Были еще
телохранители-качки, стукачи и топтуны, снайперы и вышибалы; были,
разумеется, "шестерки" - перхоть в волосатой шкуре банд, стянувшей ФРБ от
амазонской сельвы до чилийских нагорий. Собственно, как догадывался Саймон,
все граждане этой псевдореспублики пребывали в положении "шестерок",
бесправных и безгласных дойных коров, но одним везло меньше, а другим -
больше. Тем, кто стал перхотью дерибасовских или смоленских, крокодильеров
или "штыков".
Он выдавил мрачную улыбку и сказал:
- Отправляйся домой, Петр-Педро, вместе со своими сыновьями. Я-не
бандерос, и мне не нужны ни "шестерки", ни паханито.
Капитан обиженно насупился.
- Но с тобой уже четверо, брат Рикардо. Даже пятеро, считая девчонку.
- Девчонке некуда податься, а остальных я не обещал произвести в
паханы и бугры. Хотя...
Саймон смолк, представив на секунду, что превратился во всемогущего
вождя, с паханами и паханито и всякой шушерой помельче: Пашка и Филин - во
главе стрелков, Кобелино начальствует над сборщиками, а Майкл-Мигель - не
иначе как политический советник и песнопевец-бард, восхваляющий подвиги
дона. Эта идея была нелепа, однако таился в ней рациональный смысл, и он
отложил ее для грядущего - до тех минут, когда путь Извилистого Оврага
будет пройден и наступит время выбирать иные тропы.
- Прощай, Петр-Педро. И помни: лучше живые сыновья в Харбохе, чем
мертвые - в Рио.
Повернувшись, он зашагал к тракту, где ждали Мария и четверо мужчин. У
ног девушки, свернувшись тугими кольцами, замер Каа, изумрудная змеиная
чешуя слабо мерцала в свете ярких звезд. С востока тянуло жарким ветром,
темный свод над головой был безоблачен и глубок, и Саймон, вспомнив
плачущее небо Харбохи, на мгновение пожалел Петра.
Они добрались до Сан-Эстакадо с первыми солнечными лучами и отыскали
постоялый двор - придорожную венту в кольце поникших от зноя пальм. В их
кронах копошились маленькие длиннохвостые обезьянки, к которым Каа проявил
неподдельный интерес; прочие спутники Саймона, кроме непоседы рыжего,
мечтали лишь добраться до постелей. Но сам он не устал и, сопровождаемый
Пашкой, отправился на предварительную рекогносцировку. Пять лиг были для
него небольшим переходом; он мог бы одолеть и десять, и пятнадцать, не
чувствуя утомления в легком мире Земли. В мире теней, рыдающих на
пепелищах...
Однако столичный город Парагвайского протектората, выстроенный из
глины и белого кирпича, не походил на тень. Он показался Саймону меньше
Харбохи, но не в пример безопасней и чище. Правда, и здесь были трущобы, на
окраинах и в речном порту, при кирпичных заводах и ткацких фабриках, но, в
общем и целом, Сан-Эстакадо производил вполне благопристойное впечатление.
Как всякий портовый город, он находился отчасти под властью "торпед",
однако главную скрипку все же играли смоленские и дерибасовские; их
клановые знаки красовались повсюду, не исключая здания Первого
государственного банка и резиденции дона-протектора. Протектор, Диего-Яков
Трубецкой, был, по утверждению Гилмора, родичем Хайме и влиятельной фигурой
среди дерибасовских, одним из пяти их паханов, возможным наследником
старого дона.
С запада на восток, от речной гавани до той самой венты, где спали
сейчас спутники Саймона, город пересекала широкая, нокороткая магистраль,
что-то вроде бульвара с пальмовыми аллеями у тротуаров и мутной мелкой
речушкой посередине. Деревья были увиты гирляндами, а над медленным
шоколадным потоком нависли прихотливые мостики с разноцветными флажками на
шестах. Добравшись до одного из них, горбатого, как спина дромадера, Саймон
огляделся по сторонам и обнаружил другие признаки цивилизации. Проезжая
часть была замощена, тротуары блестели, щедро сбрызнутые водой, на крутых
речных берегах топорщился аккуратно подстриженный вечнозеленый кустарник, а
за шеренгами пальм виднелись особняки под плоскими кровлями, в два, три и
даже четыре этажа. Почти у каждого - конюшня, пролетка либо фаэтон, а
кое-где - автомобиль с бензиновым двигателем, "тачка" или "колеса", как
называли в ФРБ эти громоздкие сооружения; но все-таки это были машины,
пусть непривычные Саймону и не похожие на электроглайдеры с воздушной
подушкой. Он не сомневался, что справится и с таким архаичным транспортным
средством.
Пашка вздохнул за его спиной:
- Богато живут, заразы. Огибаловских бы на них напустить.
- Огибаловских уже нет, - заметил Саймон.
- Зато есть мы. И есть место, где песюки лежат. - Красноречивый взгляд
Проказы обратился в сторону банка.
Саймон задумчиво дернул нижнюю губу. В его арсенале было множество
способов для добывания денег, от торговли алмазными россыпями в созвездии
Кассиопеи до компьютерного грабежа; он мог проникнуть через любую дверь,
вскрыть любой замок, разобраться с любым хранилищем и сейфом. Тем более что
тут, на Старой Земле, не ожидалось никаких сюрпризов, "калейдоскопов",
сводящих с ума, лазеров с автоматическим наведением или форсунок,
распыляющих ядовитый газ. Тут все решали примитивней: решетки, запоры,
толстые стены и стражи при сундуках с сокровищами.
Не отвечая Пашке, он покинул горбатый мостик и зашагал по тротуару.
Улица в этот ранний час была пустынной и безмолвной; лишь ветер шуршал
развешанными на пальмах гирляндами да полоскались яркие флаги на тонких
высоких шестах. Город замер под жарким солнцем в своем торжественном
убранстве, и Саймону припомнилось, что скоро - седьмое ноября. День
Высадки, главный и, кажется, единственный праздник ФРБ. Он сопровождался
массой развлечений: казнями преступников, схватками между знаменитыми
бойцами, традиционным шествием, во время которого, в память о минувшей
войне, сжигали чучело срушника, и обязательным погромом лавок и кабаков.
Сейчас в Сан-Эстакадо царил покой. Мирно журчала речка, над ее
берегами носились пестрые птицы, мохнатые пальмовые стволы казались
колоннами из серо-коричневого гранита, а за их редким строем дремали дома.
Частные резиденции были украшены эркерами и башенками, у салунов и лавок
гостеприимно раскинулись веранды, но присутственные здания выглядели
суровей и строже: ни башенок, ни ве-;ранд, только портики, ведущие к
массивным дверям, да ряды узких зарешеченных окон. Этот стиль выдерживался
с удивительным постоянством, и лишь по вывескам да клановым начкам можно
было догадаться, где тут казарма "штыков", где дворец протектора, а где -
живодерня, она же - полицейское управление. Перед последним открывалась
небольшая площадь с неизменными воротом и ямой, которая на этот раз не
пустовала - из нее торчали чьи-то ноги в рваных caпогах, скрученные у колен
проволокой.
- Глянь, брат Рикардо. - Пашка, притормозив, дернул Саймона за рукав.
- Ни хрена себе! Вот это жлоб! Разъелся, вражье семя!
Между управлением полиции и банком, мрачноватым трехэтажным зданием,
выпирала полукруглая стена обширного амфитеатра. Ворота в ней были
приоткрыты, и откуда-то издалека доносились тяжкое сопенье, шарканье ног по
песку и звуки глухих ударов, словно кузнечным молотом стучали по закутанной
в перину наковальне. Справа от ворот стоял новенький автомобиль, а слева,
на фанерном щите, висела намалеванная яркими красками картинка: полуголый
темноволосый гигант с рельефной мускулатурой, бочкообразным брюхом и
кулаками размером с футбольный мяч попирал стопой поверженного соперника.
Густые мохнатые брови великана были грозно насуплены, а глаза разбегались
по сторонам, будто он в одно и то же время пытался выяснить, что происходит
у дверей банка и в пыточной яме.
- Нечисть бровастая, - пробормотал Пашка-Пабло и принялся разбирать
надпись внизу плаката. Она извещала, то нынче вечером Эмилио-Емельян Косой
Мамонт, боец и чемпион смоленских, готов уложить любого, переломав
противнику на выбор ноги, руки либо ребра; а если почтенная публика
пожелает, то шею или хребет. Ставки десять к одному, судья на ринге -
Рафаэль Обозный, схватка - до победного конца, победитель получает все.
- Все! - с натугой дочитал рыжий и бросил взгляд на Саймона.
Но тот слушал вполуха, разглядывая лимузин у ворот. Большая открытая
машина; кузов - темно-лиловый, бронзовый бампер надраен до блеска, сиденья
- крокодильей кожи, над задним - топливный бак литров на двести, передние
прикрыты ветровым стеклом; еще - огромный руль, педали да какие-то рукояти,
также обтянутые кожей. От этого транспортного приспособления веяло
надежностью и мощью, и Саймон подумал, что на приличной дороге сумеет
выжать километров восемьдесят в час.
- Хороши колеса, - сказал Пашка, прищурив зеленый глаз. - В Дурасе
таких нет, да и в Сан-Филипе тоже. В Дуре вообще ни одной машины, брат
Рикардо, а в Фильке у гниды Мендеса есть фургон с мазутным движком, чтоб
туши коровьи по причалам развозить. Но эта-тачка - не для туш. Подходящая,
тапирий блин!
- Подходящая, - согласился Саймон, представив, как мчится на лиловом
лимузине к океанским берегам, а рядом с ним, на переднем сиденье - Мария.
Глаза блестят, темные волосы вьются, губы полураскрыты, а на губах -
улыбка. Надо бы платье ей купить, подумал он и резко обернулся, расслышав
за спиной чье-то дыхание.
Оно было сиплым, натужным, словно приближавшемуся к ним толстяку не
хватало воздуха. Вероятно, лет двадцать назад он выглядел сильным высоким
мужчиной, но теперь отвислое брюхо, лохмы до плеч, необозримые ягодицы и
волосатые руки-окорока скрадывали рост. Впрочем, несмотря на излишек волос
и плоти, двигался он довольно шустро.
- Хрр... Откуда, оборванцы?
Саймон оглядел подошедшего. Лицо его не было ни добрым, ни злым;
маленькие глазки, рот и нос терялись среди бесчисленных складок кожи.
- Из Пустоши мы, - буркнул Пашка. - А ты откудова, сало волосатое?
- Оттуда! - Толстяк, не обижаясь, покосился на стены амфитеатра. - Мое
заведение! Покупаю и продаю, сужу и принимаю ставки... еще хороню по
сходной цене. А вы, значит, из Пустоши. На богатеев-ранчеро не похожи,
хрр... совсем не похожи. Гуртовщики, что ли? Из тех, что бычкам хвосты
крутят? - Он сощурился, оглядел Саймона и вдруг махнул мясистой лапой в
сторону ворот. - Желаете взглянуть, парни? Чемпион как раз... хрр...
разминается. Моньку Зекса кончает.
- А что потом? - спросил Саймон, приподнимая бровь.
- Потом? Хрр... Потом ему другие партнеры потребны. Можно - из
Пустоши. Можно - из Разлома. Хоть бляхи, хоть чечня из Кавказских Княжеств!
Но только по три песюка за схватку. Вот ежели кости переломает, добавлю еще
пять. Годится? Хрр?
- Утром не годится. - Саймон выдержал паузу, потом перевел глаза на
плакат. - Вот вечером я бы с ним потягался. Ставки десять к одному,
говоришь?
- Хрр... Десять к одному. Ты, я вижу, грамотей! Однако здоровый. -
Толстяк отбросил волосы, свисавшие на потный лоб, и приказал: - Ну-ка,
разденься, бычара! Драться умеешь?
Едва Саймон стянул рубаху, как волосатый кулак толстяка метнулся к его
челюсти будто пушечное ядро, подброшенное тройным пороховым зарядом.
Встретил он, однако, пустоту скользнув вбок, Саймон развернулся и нанес
удар по почкам - не слишком сильный, но чувствительный. Толстяк охнул.
Проказа загоготал.
- Умеешь... хрр... вижу, умеешь. Пожалуй, сгодишься для вечера.
Продержишься пару минут... - Потирая спину, толстяк обошел вокруг Саймона,
пощупал литые мышцы и одобрительно кивнул. - А может, и дольше. Но только
не с Мамонтом. Удар у тебя хорош и кость крепкая, но Косой... хрр... Косой
таких пачками в землю клал. Вот Васька Крюк либо там Копчик - это для тебя.
С ними, хрр, и потягаешься. Годится, гуртовщик? Да или нет? Отвечай!
- Это не вопрос, - сказал Саймон, натягивая рубашку. - Вопрос в
другом: сколько?
- Хрр... Сколько? Положим, два песюка в минуту. - Пашка обидно
усмехнулся, и толстяк поспешил поправиться: - Ну, три. А больше получит
лишь тот, кто вышибет с ринга Косого! Хочешь попробовать, парень?
- Не откажусь.
С минуту они мерились взглядами, потом Саймон уперся кулаком в капот
машины и произнес:
- Мне приглянулись эти колеса. Отдашь за Мамонта? - Хрр... - Лицо
толстяка вдруг сделалось серьезным. Он покосился в сторону ворот и, понизив
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг