всяческих благ... Не говорит, а только слушает! Странный поп...
И обряды творит странные, будто в семинарии не обучался. Нарек
младенца Николаем и в церковные книги занес, а имя то - запретное... Ну, не
совсем запретное, скорее - не рекомендованное... Древнее имя, проклятое!
Староста, дремучий человек, о том не ведает, не знает, как и родители
младенца, а вот священник обязан знать: так звали последнего из вожаков
донецких, преданного анафеме и распятого крокодильерами Абрат-Рикардо..."
Прозвонил колокол, призывая на ужин, но Гилмор лишь поморщился с
досадой. Два года он прожил на фазенде Ивана-Хуана и тут же столовался, но
к пище привыкнуть не мог - слишком много мяса, жирного перченого мяса, от
которого его временами тошнило. В кибуце - другая крайность: там кормили
вареной брюквой да отрубями, и за пять месяцев он так отощал, что не мог
ворочать мотыгой. Тем более после бичевания...
Вздохнув, он погладил шрамы на боку и животе. Чего не Стерпишь ради
идеи! Или по приказу... А если они сходятся, вместе, если приказ созвучен
идее и подкреплен ею, то это уже пахнет фанатизмом... Но он не фанатик,
нет! Он всегда ненавидел фанатиков - тех, кто обездолил его, лишил новой
родины, закрыв Землю и развязав войну. И чем все кончилось? Множеством
смертей, разрухой, бегством, обнищанием... Пусть это случилось в древности,
не с ним, с далеким предком, он ощущал отчаяние и боль; когда они
становились нестерпимыми, он пил. Пулька дарила забвение - пулька, стихи и
мысль о том, что служит он благому делу. Хотя и недостойным способом...
Возможно, брат Рикардо тоже служит?.. Но кому? На обезлюдевшей Земле
не так уж много мест, где могут предложить такую службу... Собственно, три
или четыре... И ни в одном из них не научат тому, что умеет брат Рикардо...
Загадочная личность! Как он разделался с отморозками? Уехала сотня,
вернулся один... Бог помог! И с людьми Кобелино тоже? Гилмор вспомнил трупы
с аккуратными дырками между глаз, вспомнил, как выл Кобелино, вымаливая
пощаду, и поежился. Да, брат Рикардо - страшный человек! Безжалостный, как
дьявол! Может, дьявол и есть? Сам Люцифер из таинственных бездн
преисподней... А таинственное так притягивает, так зачаровывает...
Он сказал: ты нужен мне. Он сказал: вернемся в Рио. Он сказал: стань
мне другом и не бойся, я сумею тебя защитить. Тебя и всех, кто поедет со
мной без принуждения, добровольно... И добавил, ничего не объясняя: меня
ждут в ином месте, а здесь мое служение закончено. Служение! Все-таки
служение! И - закончено... Тут закончено...
Староста согласился отпустить. Дремучий человек Иван-Хуан, но в сметке
ему не откажешь... Прагматик и реалист, как все ранчеро... О чем подумает -
не скажет, лишнего не спросит и все принимает как есть... Не было попа,
была банда - платил, появился поп, и банде - конец; значит, надо платить
попу. А теперь не будет ни банды, ни попа... Пожалуй, это самое лучшее -
иначе каждый день придется задавать вопрос, как были убиты огибаловские...
Страшный вопрос, если вдуматься!
Вытащив тетрадь, Гилмор раскрыл ее, пересчитал чистые страницы и
вздохнул. Их оставалось двадцать четыре, а исписанных и пронумерованных -
около двухсот. Два с половиной года в Пустоши... Наверное, хватит, подумал
он; наверное, можно уже вернуться и доложить о своих изысканиях и трудах. О
брате Рикардо, самой ценной из всех находок...
Но это являлось не единственной причиной. Тайна брата Рикардо манила,
а голос его повторял: будь мне другом... будь мне другом, Мигель, и не
бойся, не бойся... Он все-таки боялся, но любопытство пересиливало страх.
Грешен, грешен, подумал он с улыбкой.
Колокол снова прозвонил - персонально для Мигеля-Майкла Гилмора,
который всякий раз опаздывал к столу. Зовут, надо идти, есть мясо, вдыхать
его запах... Поморщившись, он встал, шагнул к порогу. Рио! Ах, Рио! Город у
лазурных вод, под синеватой скалой форта... И хлеб, хлеб, который везут с
аргентинских равнин... Много хлеба, белого, пышного, легкого, с поджаристой
коркой... Он так стосковался по хлебу...
Вот Путь Извилистого Оврага - внезапный, как трещина в земле, когда
колеблет ее огнем из недр. Тянется щель, и на каждом шагу - повороты,
завалы и ямы; и схватка будто извилистая трещина: удар внезапен, резок, и
не поймешь, куда нацелены клинки и где поет секира, а где свистит копье.
Из Поучений Чошнги Крепкорукого
Часть II
ПУТЬ ИЗВИЛИСТОГО ОВРАГА
Глава 4
К Харбохе они подъехали в обеденный час, под мелким теплым дождиком,
рябившим шоколадную речную гладь. Парана тут была широка и глубока; сотни
рек и речушек струили в нее свои воды, а кое-где она разливалась большими
овальными озерами - там, где на месте прибрежных городов когда-то зияли
кратеры. Одно из таких озер путники миновали по дороге, и Саймон,
задействовав свой браслет, узнал, что тут находился Росарио, крупный
портовый центр, переброшенный, разумеется, на Южмерику. Километрах в
двадцати от затопленного кратера река сужалась, и здесь ее пересекал Старый
Мост - ржавая железная конструкция на гранитных быках, охраняемая фортом с
земляными стенами. Под южной его стеной находилось низкое одноэтажное
здание с ямой и воротом на вытоптанном пятачке - полицейский участок, или,
по-местному, живодерня, где проводились казни и экзекуции. Из ямы тянуло
смрадным запахом, а свисавшая с ворота цепь раскачивалась на ветру и гулко
билась о кирпичный парапет. Рельсы двухколейки шли вдоль убогих городских
окраин, мимо форта и полицейского участка, взбирались на мост и уходили в
занавешенную туманами болотистую травянистую низину, стремясь к предгорьям
Анд, к чилийским рудникам и оружейным заводам Военного департамента - иными
словами, к вотчине "штыков". Что касается Харбохи, то ее, по словам
Кобелино, "держали" "крокодильеры" и "торпеды"; первые занимались
поставками мяса и кож, прерогативой вторых были речные перевозки.
Разумеется, у прочих кланов тоже имелся тут свой интерес - так, все
городские увеселительные заведения состояли под покровительством "плащей",
а вертухаи, стражи порядка, подчинялись , дону-протектору, наместнику
смоленских.
Путники остановили лошадей, не доезжая форта, и Саймон, морщась и
стараясь не принюхиваться к смраду, исходившему от ямы, взглянул на мост и
порожденный им город. Слева, вдоль речного берега, тянулись складские сараи
и причалы из потемневших бревен, а около них, в воде - плоты, груженные
бочками и мешками, баркасы и неуклюжие парусники, среди которых затерялись
два колесных парохода. За причалами и сараями шла грязная улица со сточными
канавами по краям, обстроенная двух- и трехэтажными домами - когда-то
белыми, а сейчас посеревшими, с дождевыми потеками на стенах. Эти строения
были явно нежилыми - тут и там виднелись облупленные вывески, и ветер
доносил запахи жареного мяса, рыбы и смутный гул людских голосов. Город
располагался правее - хаос узких улочек и все тех же серых домов, над
которыми торчали церковные купола и башня над ; резиденцией
дона-протектора. Все тонуло в жирной черной с грязи; местность была
болотистой, улицы - немощеными, а дождь в этих краях шел триста дней в
году. В остальное время, он сменялся ливнем.
Разглядывая этот пейзаж, Саймон угрюмо хмурился. В Пустоши - пыль,
убожество, тут - убожество и грязь, и то же самое - по дороге, смешанное в
равных пропорциях... Не Земля, тень Земли!
Он повернулся к мосту. Там, за серой пеленой дождя, медленно полз
паровик с высокой трубой, тащивший платформы, набитые вооруженными людьми,
и бронированный вагон с парой орудийных башен. На крыше вагона сидели
солдаты в шлемах и промокших накидках и еще какие-то молодцы в шляпах
размером с тележное колесо. - "Крокодильеры" и "штыки", - пробормотал
Кобелино, вытерев мокрое лицо и сплюнув. Он, как и покойный Огибалов,
когда-то принадлежал к "плащам", ходил в охранниках-вышибалах и не любил
"крокодильеров" и "штыков". С ними были вечные хлопоты: пили они крепко, а
расплачивались туго.
- Драпают, - произнес Пашка-Пабло, ухмыляясь до ушей. - Видать, гаучо
надрали им задницы!
Филин, по своему обыкновению, молча кивнул, поглаживая приклад
карабина, но Майкл-Мигель, единственный безоружный в их пятерке, бросил на
Кобелино неприязненный взгляд и с сомнением прищурился.
- Я полагаю, кто кого надрал - вопрос договоренности, - заметил он. -
Гаучо нам нужны, чтоб было с кем сцепиться, когда придет охота кровь
пустить, а мы необходимы гаучо, чтоб было кого пограбить. И все это, друг
Проказа, называется взаимовыгодным политическим соглашением.
Саймон ничего не сказал, но про себя согласился с Гилмором. Он уже
выяснил на личном опыте, что гаучо - отнюдь не благородные повстанцы, а
бандитский клан, такой же, как остальные местные бандеро, со своими
паханами и буграми, а также особой специализацией. Вот уже полтора столетия
гаучо числились в диссидентах, но их вожди, последним из коих был дон
Федор-Фидель, в сущности, возглавляли один из штатных департаментов -
Бунтов и Мятежей.
- Поедем? - Взгляд темных влажных глаз Кобелино обратился к Саймону.
-- Мне тут такое местечко известно, хозяин! Зовется "Парадиз", крыша -
веником, зато чикиты первосортные, на разноцветных простынях, пива -
залейся, и крокодильи хвосты подают, копченые и тушеные... Друг мой там в
вышибалах, Валека... Выпьем, попрыгаем на девочках, а заодно и обсохнем...
Годится, хозяин?
Кобелино звал Саймона хозяином, и никак иначе. Такой была давняя
традиция среди кланов, да и прочего населения ФРБ: раз сильный, значит -
хозяин. Большой хозяин - дон, хозяева помельче - паханы и паханито, они же
- бригадиры-бугры... Сильный был прав в любой ситуации, ему принадлежали
власть, богатство и человеческие судьбы; он мог отнять жизнь и мог ее
подарить - так, как Саймон подарил жизнь Кобелино, сделавшись его хозяином.
Но не навеки, не навсегда, а лишь до той поры, пока не встретится другой
хозяин, посильнее.
Что касается Пашки, Филина и Мигеля, они по-прежнему звали его братом
Рикардо, но слово "брат" имело совсем иной оттенок, тот первоначальный
смысл, лишенный религиозности и означавший самую тесную близость среди
мужчин. Для Пашки и Филина он был братом-вождем, имевшим некие загадочные
цели, о коих нельзя расспрашивать - да и не стоит, поскольку вождю лучше
известно, что плохо и что хорошо. Они шли за ним, они сражались рядом и
были готовы умереть - как в тот раз, на переправе через Рио-Негро, когда на
них напали "черные клинки", и в другой, когда за ними увязались гаучо, и в
третий, и в четвертый... Их верность не подлежала сомнению; в отличие от
Кобелино они считали, что брат Рикардо - самый сильный, и если б встретился
сильнейший, не стали б выбирать между гибелью и предательством.
Для Мигеля Ричард Саймон являлся ангелом с небес и звездным
братом-сессией. Только Мигелю открылась частица тайны, а он - поэт,
искатель истин и романтик - умел ценить доверие. И в свою очередь верил
безоглядно, не требуя от Саймона ни чудес, ни вещественных артефактов или
иных доказательств его галактического происхождения. Мигель уверовал сразу
и полностью - в ту ночь, когда они, отбившись от "черных клинков", стали
лагерем за Рио-Негро - за Негритянской рекой, как ее теперь называли.
Саймону пришлось стрелять - не из карабина, из "рейнджера", так как клинков
оказалось десятка четыре и двигались они подобно загонщикам, редкой широкой
цепью, которую фризером не накроешь. Он перебил их всех с помощью Пашки и
Филина, при скромном участии Кобелино, а после, когда его бойцы уснули,
открылся Мигелю. Не мог не открыться: Гилмор так смотрел... Как на святого
Георгия с огненной пикой, усмирителя чудовищ...
Это было трогательно и вызывало симпатию - почти такую же, какую
Саймон ощутил однажды, встретив в джунглях Тида маленького охотника Ноабу.
Гилмор не был охотником и, кроме цвета кожи, ничем не походил на Ноабу,
однако интуиция шептала, что этот человек неглуп и честен, что он не
обманет и не предаст. А значит, он являлся вполне реальным кандидатом на
роль помощника, который знает истину и потому способен предостеречь от
просчетов и ошибок.
Но, как говорил Чочинга, не накормив кобылу, не получишь молока. Его
Поучение являлось несомненно правильным, подходившим и для людей, и для
тайят; теперь Саймон мог доить молоко, однако кобылка тоже требовала пищи.
Вопросы, вопросы, вопросы, сотни вопросов... Впрочем, сводились они к
одному: как там у вас, среди звезд?
Паровик с платформами прогрохотал мимо форта, Саймон кивнул Кобелино -
веди, мол! - и тронул повод. Его жеребец потрусил неспешной рысью, увязая
копытами в грязи и мотая головой - дождь, мелкий, но непрерывный, заливал
глаза. Непогода не вызывала раздражения у Саймона, но все же он не мог
избавиться от тягостного чувства, что обстоятельства довлеют над ним, что
этот мир диктует ему свою волю, заставляя вести себя так, а не иначе.
Главным образом это касалось маршрута: Рио-де-Новембе лежал к
северо-востоку от Пустоши, на океанских берегах, а путники двигались сейчас
на запад, к Паране, совершая вынужденный объезд. Прямая дорога была
перекрыта: от Рио-Негро до Игуасу, притока Параны, тянулись владения
"черных клинков", бывшие бразильские провинции Риу-Гранди-ду-Сул и
Санта-Ка-тарина. Там, после воздействия трансгрессора, произошли подвижки
земной коры, континентальный щит треснул, и в результате вскрылись жилы с
углем и сотни кратеров, больших и малых, затопила нефть. Теперь этот район,
называвшийся Разломом, стал неиссякаемым источником топлива, а им в ФРБ
занимались "черные клинки", самый замкнутый и недоступный из всех кланов -
в него вербовали бразильцев, не бразильян. О Разломе ходили жутковатые
легенды, ибо дон Эйсебио Пименталь, возглавлявший "клинков", а заодно и
Топливный департамент, считался весьма жестоким человеком. К тому же белых
он не любил и на свою территорию не допускал - как, впрочем, и
подозрительных черных вроде Мигеля Гилмора. Те и другие могли попасть в его
земли лишь в качестве рабов, приставленных к насосам у нефтяных озер и к
вагонеткам в шахтах.
За спиной Саймона неугомонный Проказа допрашивал Кобелино: ему
хотелось знать расценки на девочек в "Парадизе" и почему их предлагают на
разноцветных простынях.
Для соблазнительного контраста, объяснял Кобелино: белых чикиток - на
синих простынках с голубыми бантиками, а темнокожих - на розовых с алыми.
- А ежели двух сразу? - допытывался Пашка.
- Тогда, - отвечал Кобелино, - простынки будут полосатыми или в
горошек, как пожелает клиент, и с бантиками двух цветов.
- А где эти бантики вяжут? - любопытствовал Пашка.
- По краям простынок, - хихикал Кобелино, - но если припрется парень с
Пустоши с песюками, привяжут где угодно, хоть на яйца, хоть на член.
- На члене нам украшение ни к чему, - возражал Пашка, - а вот насчет
яиц надо бы подумать - только не своих, а кобелиных. Это ведь какое диво -
кобель с алым бантом на яйцах! Не жалко и денег заплатить!
Деньги у Саймона были - староста Семибратов отдал ему все, что нашлось
при огибаловских, и еще добавил сотню песюков. А также выдал бумагу, где
сообщалось, что пять уроженцев Семибратовки, люди трудолюбивые, способные к
различным ремеслам, следуют в Рио, дабы попытать удачи в городских занятиях
и промыслах. Иными словами, сшибить деньгу, а коль повезет, пристроиться
"шестерками" в одном из столичных бандеро. Эта подорожная была заверена в
живодерне Дураса, но пока что Саймону не пригодилась - "клинки" и гаучо
бумаг с него не спрашивали, а сразу принимались стрелять.
Путники миновали площадку с ямой и воротом, обогнули форт с земляными
стенами, перебрались через рельсы и двинулись шагом по улице - той самой,
что тянулась вдоль причалов. Выглядела она странно: лавки, кабаки и
увеселительные заведения были пустынными, как и сам утопавший в грязи
проезд, зато на пирсах, плотах и палубах кораблей сновало множество народа.
Саймону показалось, что люди торопятся из последних сил, затаскивая бочки и
мешки, хватаясь за весла и разворачивая паруса; четыре суденышка отплыли на
его глазах, а колесные пароходы дымили и пускали искры из труб, словно в
топках их бушевало адское пламя. Дождь ненадолго прекратился, сизые тучи
разошлись, и мутно-шоколадную речную поверхность озарили золотистые
сполохи. Где-то справа, за домами, басовито прогудел паровик, пароходы
пронзительно откликнулись и отвалили от пирсов, загребая против течения.
Саймон вытер ладонью мокрое лицо и втянул ноздрями воздух. Пахло углем и
смолой, рыбой, гниющими фруктами и чем-то еще, знакомым и приятным.
- Мясо, - пробормотал Филин. - Мясо и выпивка.
- Точно, - кивнул Кобелино. - Нам туда!
Он направился к неказистому двухэтажному строению с верандой,
тянувшейся вдоль фасада, и вывеской: "Парадиз Приют любви". Вывеску украшал
силуэт в темном плаще, перила веранды казались прочными, заменявшими
коновязь, а вот крыша и в самом деле была веником - из растрепанного
мокрого тростника. Пашке тут же захотелось знать, отчего поскупились на
черепицу, и Кобелино объяснил, что строиться надежнее смысла нет - все
будет разгромлено и сожжено.
- Сожжено? - удивился Пашка. - При таких-то дождях?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг