- Тоже. Зукки всех убили, Ноабу. Всех, кроме девушки. Темное лицо
пигмея омрачилось. Он пошарил среди своих амулетов, выбрал один,
изображавший человечка с печальной улыбкой и сомкнутыми веками, и поднес
фигурку к уху, будто прислушиваясь к утешениям, которые шептал ему
маленький идол. Просидев так с минуту, он произнес:
- Жул быть хорошим человеком. Добрым! Почтенным! Жаль его, Две Руки.
- Жаль, - согласился Саймон. Хаоми всхлипнула и спрятала лицо в
ладонях.
- Мой - охотник, мой не убивать людей, но Данго-Данго говорить, зукк -
не люди, - Ноабу опять коснулся своего амулета. - Зукк - это зукк! Подлый
зверь! Такой, как тот, что воевать прежде с леопардом. Леопард его съесть,
и все стать хорошо. Спокойно!
- Все станет хорошо. Этой ночью к ним придет леопард, и все будет
спокойно.
Ноабу погладил древко оперенного дротика.
- Один леопард? Почему не два?
- Ты останешься с Хаоми. Ей страшно одной в лесу, - сказал Саймон. -
Зукков мало, два или три, и я с ними справлюсь сам. А после помигаю
прожекторами. Вы спуститесь с дерева и придете ко мне.
Нахмурившись, Ноабу перебирал перья на концах дротиков. Казалось, он
колеблется, будто взвешивая, какая задача почетней: месть или охрана
беспомощной женщины.
- Если прожектора не будут мигать, - добавил Саймон, - значит,
случилось плохое. Тогда приходи.
- Хорошо! - Ноабу кивнул и покосился на Хаоми. - Ты не бояться, не
плакать, мой тебя охранять. Мой - великий охотник! - Он хлопнул себя по
груди, по глухо брякнувшим ожерельям, и перевел взгляд на Саймона. - Ты
говорить, у зукк нет крылья, нет вертолета. Как же они сюда попасть?
- Еще не знаю. Может, у Хаоми есть идеи? - Саймон коснулся тонкого
запястья девушки. - Скажем, тайная тропа на Перешейке... или большой
плот... очень большой... В конце концов, левиафаны не питаются бревнами.
Хаоми покачала темноволосой головкой.
- Жюль и Юсси летали над заливом, когда ветер был не очень сильный.
Делали снимки, на... - девушка судорожно вздохнула, - на память... Я тебе
покажу, когда вернемся на станцию. Левиафан, он... понимаешь, в нем
семьдесят метров длины, а пасть...
- Похож на кашалота? - прервал затянувшееся молчание Саймон.
- Нет, не похож. Гораздо больше и страшнее! И ему не нужен воздух. Это
рыба, огромная рыба - с жабрами и плавательным пузырем. А еще есть
акулоиды... Поменьше, но еще страшнее... - Плечи Хаоми дрогнули.
- А что насчет Перешейка? Какая-нибудь тропа у самого моря?
- Там нет троп, Дик, - горный склон обрывается прямо в воду. И на
обычных машинах там летать опасно. - Тонкая рука Хаоми протянулась к
северу, к маячившим на горизонте зловещим скалам. - Вначале, километров
триста, будут ущелья, джунгли, поля с горячими гейзерами и разломы, из
которых сочится сернистый газ... Над ними еще можно пролететь - на "пчеле",
на "фламинго"... Но дальше - область кратеров, а там такая жара, что у
дайров шкура идет пузырями. Так Жюль говорил, - добавила девушка с грустной
улыбкой.
- Ладно, разберемся! - Хлопнув ладонями по голым коленям, Саймон
встал. - Пойду погляжу на станцию. Может, у зукков и впрямь выросли крылья,
а?
Для ночлега он выбрал дерево на самой опушке, и теперь, с
двухсотметровой высоты, мог оглядеть простиравшуюся к северу равнину,
голубой небосвод в пятнах белесых облаков и вершины далеких гор. Ближе к
горам над степью мелькали какие-то крохотные точки, и Саймон, подняв
бинокль, увидел стаю птеродактилей - точь-в-точь таких, как на видеозаписи
из файла 4412 в "Анналах планетографии". Походили они на кайманов с
Тайяхата, только летающих и с одной-единственной парой лап. Лапы были
мощными, когтистыми, страшными.
Подул ветер, и тонкий конец ветви, на которой устроился Саймон, начал
раскачиваться. Вверх-вниз, вверх-вниз... Он припомнил, что в этот сезон -
как сообщалось в тех же "Анналах" - над заливом дуют сильные устойчивые
ветры с севера, чередуясь с бурями - такими сильными, что зазевавшихся
левиафанов нередко выбрасывает на берег. Этих мертвых чудищ, собственно, и
препарировали биологи в эпоху исследования Тида, так как с живым левиафаном
не совладал бы даже боевой "ифрит" с ракетной установкой "Железный Феликс".
Конечно, Хаоми права - никаких шансов пересечь залив, на плоту или на
лодке, у изолянтов не было. Равным образом не могли они пробраться по суше,
разве что в желудках огненных драконов. Да и у тех, по словам покойного де
Брезака, среди вулканов шкура шла пузырями.
Саймон просидел на ветке почти весь день, но выяснил немногое. Утром
прожектора потухли и загорелись вновь, едва над степью сгустились сумерки;
это доказывало, что станция обитаема. Еще он видел человека, коренастого
бритоголового крепыша, который время от времени появлялся на балконе,
озирал степь и исчезал, явно предпочитая прохладу станции царившей снаружи
жаре. Физиономию его, за дальностью расстояния, разглядеть как следует не
удавалось, но Саймон решил, что интеллектом она не блещет. Определенно не
блещет - можно поставить свое ожерелье против любого из амулетов Ноабу! По
виду, этот парень привык не кнопки жать, а сворачивать шеи... Значит, есть
второй, который знает, куда натянуть контактный шлем, как настроить
компьютер, как открыть тоннель и как пройти по нему - в место далекое и
безопасное. Ничего нового в такой информации не содержалось, и Саймон мог
сделать лишь одно-единственное заключение: изолянты хитры и не склонны
демонстрировать свои возможности и силы. Вероятно, они догадывались, что за
ними наблюдают.
Когда вечер сменился ночью, Саймон начал спускаться с дерева - под
угрюмым взглядом Ноабу и тревожно-ласковым - Хаоми. На нем снова был
комбинезон с инспекторскими нашивками, у пояса висели нож, фонарь и кобура
с "вопилкой", а пистолет покоился за пазухой. Ранец совсем прочим
имуществом он оставил; да и не было там ничего, кроме бинокля, запасных
обойм к "рейнджеру", метателя с прочным шнуром и туб с пищевой смесью.
Путь до станции Саймон преодолел минут за двадцать, стремительным
легким бегом, прокручивая в голове все то, что предстояло совершить. В
успехе он не сомневался; он верил в себя и знал, где скрыт источник этой
веры. Враги, быть может, предполагали, что он сильнее и быстрее их, но
степень сего превосходства была для них тайной за семью печатями, личным
секретом Ричарда Саймона. Сильнее? Да. Быстрее? Несомненно. Насколько
сильней и быстрей? Вот здесь стоял большой вопросительный знак, и неведение
противной стороны являлось его мощнейшим оружием, главным залогом успеха. В
самом деле, что знали эти зукки о Ричарде Саймоне, агенте ЦРУ? Или о Дике
Две Руки, воине-тай? Ровным счетом ничего. А он был сама смерть -
неотвратимая и быстрая, как вспышка лазера.
Он миновал черту меж двух решетчатых башенок и усмехнулся, представив,
как загораются тревожные сигналы, как чьи-то руки поднимают карабин, чей-то
палец касается курка, чья-то ладонь ложится на нож. Дубовые кроны глухо
прошумели над ним; листья в ярком свете прожекторов казались
сочно-зелеными, блестящими, словно облитыми лаком. Теперь справа был
приземистый ангар с розово-красным "фламинго", чьи поникшие винты
напоминали огромный цветок гвоздики, а слева - серый купол станции и
широкий вход - не меньше, чем ворота ангара. Саймон метнулся к нему,
вытаскивая пистолет. Рукоятка "рейнджера" была теплой, шершавой, надежной.
Старт-финишный зал - квадратный, с высоким плоским потолком - почти от
стены до стены занимала Рама. Ее серебристый обод с подписью Невлюдова
вмонтировали в пол, что позволяло пересылать объемистые грузы - к примеру,
того же "фламинго" или целый транспортный модуль с припасами и батареями
для генераторов. Сама генераторная была слева, за плотно сдвинутыми
массивными стальными дверями; прямо темнел широкий проем западного выхода,
а по правую руку, за полупрозрачной перегородкой, находилась диспетчерская.
Дверь в нее откатили нараспашку, и Саймон, не сходя с места, мог видеть
большой компьютерный экран меж двух округлых окон-иллюминаторов. В окнах,
глядевших в ночное небо, сияли звезды, а на экране с усыпляющей
ритмичностью вспыхивал алый круг - требование ввести пароль. За
перегородкой что-то шевелилось, по обе стороны от входа, и Саймон, зло
ощерившись, подумал - ждут!
- Будем говорить или стрелять? - громко спросил он, вытаскивая нож и
приглядываясь к двум предполагаемым мишеням.
- Стрелять? Зачем стрелять? - отозвался кто-то на плохом английском. -
Раньше поговорим, мой золотой. Может, сторгуемся, а? Тебе - твоя жизнь, а
мне...
Вдруг справа, у западного входа, раздался шорох, затем грохнул
выстрел, и Саймон стремительно развернулся, вскидывая оружие. "А вот и
третий", - успел подумать он, и вместе с этой мыслью пришло недоумение.
Стреляли, кажется, без приказа...
Затем что-то огненное, жаркое вонзилось ему под ключицу, сшибло на
пол, заставив выронить пистолет. Хрипло вскрикнув, Ричард Саймон потянулся
к нему немеющей рукой и потерял сознание.
* * *
Очнулся он связанным. Ноги скрутили у колен и щиколоток, локти и
запястья стянули за спиной. Правый рукав комбинезона был отрезан, и дырки в
плече, входное и выходное отверстие, заклеили, проложив тампонами с чем-то
целебным и обжигающе-ледяным - кровь, во всяком случае, из дырок не
хлестала. Покидая омут забытья, Саймон уже чувствовал, что легкие его не
задеты, что он сумеет пошевелить рукой и, возможно, стиснуть пальцы в
кулак. Кажется, ему повезло - стреляли не из боевого оружия, из карабина,
иначе он остался бы без плеча и без руки.
Над ним раздавались голоса: один - раздраженно-повелительный, другой -
гортанный, слегка картавый и вроде бы откуда-то знакомый. Кажется, шел
спор; говорили на русском, но для того, второго, слегка картавого, русский
явно был не родным.
Не шевелясь, застыв подобно хладному трупу, Саймон прислушался.
- Ты что же, сударь мой, с катушек съехал? - Повелительный голос был
негромким, но уверенным, с интонациями начальника, распекающего
подчиненного. - Ты зачем стрелял, касатик? Южный темперамент разыгрался?
Или помнилось чего? Или, может, я тебе велел, а? Ты от меня хоть слово
услышал насчет пальбы?
- Нэ успэл бы ты слово сказат, Эуджен, - отвечал тот, второй, с
гортанным и будто бы знакомым голосом. - Говору, узнал я его! Я этого парня
видэл в дэлэ! Он бы с тобой по-бэсэдовал... просвэрлил бы дырку промэж
глаз!
- А если б ты ему просверлил? А? Сидели бы здесь и дожидались, когда
заявится целый полк по наши души?
- Я знал, куда стрэлат! И знал, когда! Как разгладэл его рожу, так и
выстрэлил! А если б он выстрэлил пэрвый, ты бы сэйчас жрал уголья в аду!
Или раком стоял под самим Сатаной!
- Насчет рака ты верно понимаешь, друг любезный, - произнес
начальственный голос пониже тоном. - Все мы встанем раком, ежели парень не
очнется. Встанем раком и припустим в лес, потому как больше деваться
некуда. Прощай, Гавана, а? Ни баб тебе, ни белых штанов!
- Он очнэтса, - возразил гортанный. - Как говорат у вас на русском? А!
Здоровый лось! И хитрый! Я думаю, он ужэ оч-нулса. Хочэшь, провэру?
Саймона чувствительно, ткнули в бок, и он приподнял веки.
- Ну, видэшь? - торжествующе произнес гортанный. Саймон не мог
разглядеть его лица - он стоял вполоборота, повернувшись к щуплому
мутноглозому субъекту с физиономией оголодавшего хорька. На мутноглазом
были мешковатые штаны и куртка - просторная, явно с чужого плеча; за поясом
торчал лучемет - финский разрядник "похьела", не столь мощный, как
излучатели русского производства, но все же сверливший дырки в железных
плитах с пятидесяти метров. Второй лучемет был в руках коренастого крепыша
с мощной мускулатурой, подпиравшего стену шагах в десяти от Саймона. На
лице его были написаны полнейшее равнодушие и готовность повиноваться.
- Очнулся, в самом деле! - радостно воскликнул мутноглазый. - Ну,
сокровище мое, сейчас побеседуем!
- Лучшэ я побэсэдую. Мы с ним, Эуджен, ха-арошие дру-зьа! Давнйэ! -
произнес второй, с гортанным голосом, уперев приклад карабина в горло
Саймону. Он склонился над пленником - смуглолицый, усатый, с бешено
выкаченными глазами - и прохрипел, перейдя на испанский: - Узнаешь меня,
Чико? Или как там тебя? Сержант Донован? Узнаешь? Что, язык проглотил? А
там, в Панаме, ты был такой разговорчивый! Даже выкуп вроде обещал за трех
ублюдков! Так или нет?
Давление на горло ослабло, и Саймон смог сглотнуть и раскрыть глаза
пошире. Усы над тонкими губами, на щеке - багровый шрам, мочка левого уха
срезана... Над ним навис капитан Мела - словно кошмар, прилетевший с
туманом из мрачных далеких ущелий Сьерра Дьяблос.
- Ты ведь, кажется, говоришь на испанском, Чико? - с издевкой
осведомился он.
- Говорю, - пробормотал Саймон. - Я на всех языках говорю. Хоть на
украинском, хоть на русском.
- На русском! - восхитился мутноглазый Эуджен, оттирая Мелу и, в свой
черед, склоняясь над пленником. - Надо же, на русском! Ну, скажи
что-нибудь, голубок мой сизокрылый!
Саймон сказал.
Выслушав его, мутноглазый ухмыльнулся.
- Верно рекли великие, что на французском способно с дамами
изъясняться, на английском торговлю вести, на немецком врагов поносить, а
русский на всякий случай гож... Где же ты этому, друг любезный, обучился? В
Рязани или в Тамбове? А может, в самом городе Питере?
- Не угадал, - отозвался Саймон. - Тульские мы. - В Туле он помнил
каждую улицу и переулок - еще со времен своего оружейного расследования.
- Тульские! - Теперь на лице щуплого был написан полный восторг. -
Выходит, почти земляки! Я, видишь ли, сам из Богородицка... Евгений
Петрович меня зовут, Евгений Петрович Пономарев... Капитана ты вроде бы
знаешь, а это, - он кивнул на стриженого у стены, - это Паша, помощник мой
и телохранитель... Тоже наш земляк... Ну, а земляк земляку всегда поможет -
правда, голубь мой? Земляки, они те же товарищи...
- Тамбовский волк тебе товарищ, гнида мутноглазая, - прохрипел Саймон,
ворочаясь на полу. Тесен мир, мелькнула мысль. Надо же, второй знакомец
объявился! С Мелой пришлось когда-то вступить в прямой контакт (вот только
уши он ему отрезать не успел!), но и этот тип из Богородицка, хоть на
внешность и незнакомый, был из давних клиентов Конторы. Транспортник,
бывший диспетчер Богородицкой станции, бывший шеф синдиката "Три-Эм" по
кличке Пономарь... Синдикат был назван.в честь какой-то давней российской
аферы, случившейся еще на Земле, и был, разумеется, подпольным: с Тульского
Оружейного тащили всякие интересные штучки и переправляли в Латмерику и на
Аллах Акбар. Саймон трудился в группе, копавшей это дело, и о Евгении свет
Петровиче знал по документам. Тот на правах главаря никого не стрелял и не
резал, но удостоился пожизненной ссылки - как всякий продажный чиновник
ООН. Остальные "специалисты" из "Три-Эм" мотали сейчас срок в песках
Сахары.
- Невежливый ты, голубь мой, - произнес Пономарь, сгоняя с лица
восторг. Он выпрямился и потер спину. - Я ведь чего хотел? Я ведь хотел
одно словечко от тебя услышать... одно-единственное... Шепни его мне, и мы
упорхнем, как птички божьи, а ты, касатик, останешься здесь полным хозяином
- и даже без лишних телесных повреждений. Вот ты сказал: тамбовский волк
тебе товарищ!.. А мне помнится другая поговорка: земляк земляку глаза не
выколет... Или выколет?.. Ты как считаешь, капитан? - Он повернулся к Меле.
- Оба, - кратко ответствовал тот, вытаскивая из кармана зажигалку.
Курить он, однако, не стал; пощелкал клавишей, любуясь, как мгновенно
раскаляется кончик маленького цилиндра.
- Ну, так что же, касатик? - Мутноглазый вновь склонился над
пленником. - Со мной желаешь потолковать или с капитаном? У капитана,
видишь ли, к тебе претензии есть... Чего-то ты ему недодал в этой вашей
Панаме... или чего-то с ним не поделил... Словом, дня не бывало в
Чистилище, чтоб капитан о тебе не поминал! А он ведь не из Тулы, не из
Богородицка, он - человек южный, темпераментный... Ты ведь слышал про
латинский темперамент, сударь мой?
Саймон молчал, и Пономарь, изобразив на лице сожаление, кивнул Меле.
- Давай, мил друг, приступай. Только аккуратно... Глазки вначале не
тронь, по плечу простреленному не бей и между ног не щекочи. Это мы оставим
на потом. А сперва что-нибудь локальное нужно, дабы земляк мой
разговорился, не потерпев особого ущерба... Он ведь у нас такой красавчик!
Небось всех тульских девок с ума свел, а?
При упоминании о девках капитан оскалился, щелкнул зажигалкой и присел
рядом с Саймоном. С минуту он выбирал, откуда начать, словно гурман, перед
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг