было достаточно, чтоб включилось ночное зрение.
Теперь Саймон двигался увереннее, перебираясь с ветви на ветвь с
помощью лиан и деревянистых отростков, пронизывающих вертикально гигантскую
крону. Ветви отходили от ствола через каждые двадцать-тридцать метров и
тянулись, как чудилось Ричарду, в бесконечность; каждая толщиною с башню,
одетая каменно-твердой корой, порождающая ветви помельче, размером со
столетние сосны или дубы. Этот каркас поддерживал многослойную кровлю из
листьев, не пропускавшую света к земле, столь же непроницаемую, как
бетонный купол или металлическое перекрытие. Прежде чем тьма
отступила,обратившись сумраком, Саймон миновал дюжину чудовищных ветвей,
почувствовав легкую усталость. Он находился сейчас в добром километре над
землей.
Листья тут были зеленее, цветы - пышней; сквозь бледный нефритовый
оттенок начали пробиваться иные краски - лиловые, изумрудные, бирюзовые. От
цветов, усеявших плети лиан, тянуло одуряющим ароматом, но воздух был
по-прежнему неподвижен и душен. Слитная мелодия оркестра, доносившаяся
сверху, раздробилась на отдельные партии. Теперь Саймон улавливал птичий
щебет и пересвист, шуршание листьев, чье-то тревожное цоканье, топоток и
протяжные заунывные стоны. Насколько ему помнилось, верхний этаж
многоярусных тидских джунглей был населен как местными тварями, так и
завезенными с Земли - впрочем, вполне безобидными, если не считать пантер,
ягуаров и оцелотов. Но с любой из этих кошек Саймон мог справиться голыми
руками.
Он сделал только две остановки во время бесконечного путешествия
наверх: в первый раз поел и передохнул, во второй - избавился от башмаков и
комбинезона с нашивками инспектора Транспортной Службы, сняв их и сунув в
ранец. Тут, во время второго привала, он заметил птиц в серовато-жемчужном
оперении, маленьких робких обезьянок и каких-то зверьков величиной с
фокстерьера, с длинными остроконечными ушами, когтистыми лапками и
буроватой шкуркой. Птицы не обращали на него внимания, обезьянки прятались,
но ушастые существа были не из пугливых - таращили на пришельца темные
выпуклые глазки и метались с ветви на ветвь, испуская то грозное уханье, то
стоны, уже знакомые Саймону. Он решил, что не нуждается в таком шумном
эскорте, но "вопилку" включать не стал, а принялся натирать кожу, ранец и
пояс с кинжалом и кобурой "рейнджера" мясистыми лепестками похожих на пионы
цветов. Вскоре от него потянуло парфюмерными ароматами, зато ушастые
отстали - видно, сообразив, что Ричард Саймон теперь один из них и не
нуждается в особом наблюдении.
Начало светлеть. Краски засияли ярче, и, кроме зеленовато-голубых
оттенков, появились золотистые, бордовые, оранжевые. В каждой впадине, в
трещинах и разломах, заполненных влажным лиственным перегноем, укоренялись
растения-паразиты. Одни походили на красный тайятский кустарник-колючку,
другие -на заросли шиповника с мелкими розоватыми соцветиями или на
коленчатые структуры, напоминавшие бамбук; были и целые деревья, совсем
иные, чем приютивший их гигант, - то с листьями, выгнутыми чашей, полной
прозрачной влаги, то с грушевидными желтыми плодами, то с овальными
наростами в твердой ячеистой скорлупе, то с гроздьями орехов, усеянных
кинжальной остроты шипами. На ходу Саймон сорвал нечто ало-красное,
округлое, влажное; понюхал, откусил - рот наполнился кисловатым соком и
мелкими скользкими семечками.
Он поднимался наверх, будто всплывая к солнцу и свету из морской
глубины, пронизанной неярким зеленоватым сиянием. Пестрыми рыбками порхали
и кружили птицы, бурый древесный ствол казался подводной скалой с
многочисленными выступами-ветвями, и этот утес радужным застывшим флером
окутывали лианы, листья и цветы. Он поднимался наверх, и с каждым шагом
этот невероятный лес, подпиравший невидимые небеса, входил в него, проникал
в плоть и кровь, впивался неощутимой хваткой запахов и звуков, как некогда
тайятские леса, еще не позабытые, но отдалившиеся в тот невозвратный
отрезок прошлого, что называется юностью и детством. Это ощущение
причастности к новому миру делалось все сильней и сильней, пока Саймон,
разведчик и агент, крохотная песчинка человеческой цивилизации, не исчез
вовсе; теперь в джунглях Тида пробирался совсем иной человек, воин-тай с
дневным именем Две Руки.
Он был внимателен и осторожен, ловок и незрим; он скользил по ветвям
словно вздох ветра, словно напоминание о легком случайном движении воздуха,
позабытом в царивших вокруг неподвижности и духоте. Преображение
свершилось. Он стал призраком, фантомом, тенью - и потому не удивился,
когда другая тень, сотканная из золота и тьмы, выступила ему навстречу.
Леопард... Шкура с бледно-желтым отливом и кляксами черных пятен,
узкие зеленые зрачки, пасть, полуоткрытая в угрозе... Зверь был очень
крупным, почти таким же, как тайятские охотничьи гепарды, но явно земного
происхождения - дальний потомок кошек, которых завезли сюда три столетия
назад.
С минуту Саймон и замерший в пяти шагах зверь в молчании мерились
взглядами. Затем руки человека согнулись, ладони медленно поднялись к
плечам, и были они раскрыты и пусты - тяжелый "рейнджер" по-прежнему висел
на поясе, нож покоился в ножнах.
- Пусть не высохнет кровь на твоих клыках, - произнес Дик Две Руки,
воин-тай. - Да будут прочными твои когти и целыми - уши. Иди! Твоя дорога
не сливается с моей.
Хищник рыкнул, отступил назад, исчез; пятна тьмы утонули в тенях,
пятна золота поглотила зелень.
Ричарду Саймону не хотелось его убивать. Он так был похож на Шу и Ши,
охотничьих зверей Учителя! Правда, он не был другом, но не был и врагом...
И он был прекрасен!
Леопард напомнил ему о доме. Домом был Тайяхат, не Колумбия и другие
миры, где Ричарду довелось побывать. Дом - это привычное солнце и привычное
тяготение, родные места и родные люди, коих осталось не так уж много. Отец,
тетушка Флори, быть может, - Чия... Наставник умер, оставив ему Прощальный
Дар, а он так и не принял его, не посетил Тайяхат в те дни, когда Чочинга
собирался в Погребальные Пещеры... Где же он был тогда?.. Кажется, на
планете Россия... Расследовал ту историю с оружием... Искал тайник и
станцию Пандуса, служившую для переброски винтовок и боеприпасов в
Латмерику...
"Надо съездить домой, - подумал Саймон, - повидаться с отцом и
тетушкой Флори, отдать последний долг Чочинге. После этой операции.
Обязательно! Пять дней, чтоб ее завершить, потом - составление отчета и его
обсуждение: предварительное - с Уокером, окончательное - с Ньюменом и Леди
Дот..." Джеффри Ньюмен был человеком сдержанным и объективным и ценил своих
сотрудников по результату, но Леди Дот цеплялась к любым мелочам и ошибкам,
а если уж гладила Саймона, то жесткой рукой и непременно против шерсти. С
учетом этих обстоятельств его отчет займет еще неделю, мелькнуло в голове.
Потом... Потом он отправится домой... На Тайяхат, к отцу! Впервые за семь
последних лет...
Миновало еще четыре часа, и Саймон наконец увидел небо. Безоблачное и
голубое, с золотым солнечным диском, висевшим над изумрудной равниной, с
силуэтами каких-то огромных птиц, что парили в вышине на распростертых
крыльях. Он пошарил в ранце, вытащил бинокль, присмотрелся.
Орлы... Земные орлы... Такие же, как на Колумбии...
Солнце клонилось к закату, но все еще жгло, наполняя мир ослепительным
сиянием. Жары, однако, не ощущалось - здесь, над вершиной огромного дерева,
дули прохладные ветры, тихо шуршали в листве, раскачивали паутину цветущих
лиан. Здесь царили покой и безопасность; здесь, в пронизанном светом
Верхнем Мире, было трудно представить мрак, запахи гнили и угрожающую
тишину лесных глубин.
Все, как в океане, подумалось Саймону; два километра разделяют две
среды - ту, что враждебна людям, и ту, что позволяет им выжить. Два
километра были совсем небольшим расстоянием, и суть заключалась лишь в том,
как их отмерить, по вертикали или по горизонтали.
Он стоял на конце длинной могучей ветви, осматривая дальнейший путь.
Вероятно, здесь были какие-то тайные тропы, проложенные людьми; тропы он
мог отыскать, а вот людей - навряд ли. В этом огромном лесном пространстве,
в джунглях, тянувшихся на тысячи лиг, они казались крохотными насекомыми -
мельче муравьев, что ползут по стволу столетнего дуба, прячась в глубоких
трещинах. При желании он мог бы их разыскать, проследив, куда ведут
воздушные дороги, но в том не было нужды. Он пойдет на север -по тропинке
или без нее, перебираясь с ветви на ветвь, огибая чудовищные колонны
стволов, перепархивая пропасти на лианах. Он пойдет...
Саймон упал, стремительно перекатился, царапая кожу грубой корой,
привстал на колене. В пальцах его поблескивал нож, готовый к броску, а там,
где только что была его ступня, дрожал пучок пестрых перьев на тонкой
тросточке. Первой Саймону явилась мысль, что это не украшение, а знак,
помогающий разыскивать дротики в лесной чаще; затем он подумал, что убивать
его не хотели - целились в ногу, а не в голову. Однако мимо! Сам бы он не
промахнулся...
Метнувший дротик темнокожий крохотный воин застыл метрах в шести от
него и выглядел удивленным. Крупная голова с заостренным черепом, высокий
лоб, расплющенный нос, глубокие морщины, сбегавшие от ноздрей к губам... Он
был невелик, но не похож на ребенка: тело - крепкое и пропорциональное,
сильные руки и ноги, полоска ткани на узких бедрах, слегка оттопыренная под
животом, на смуглой шее - ожерелья, за плечом - сплетенный из коры мешок.
Он смотрел на Саймона, грозя вторым дротиком, и чудилось, что вдоль
бамбуковой тростинки пролегли тысячелетия: наконечник был стальным, торец -
расцвечен перьями.
Спрятав клинок в ножны, Саймон спросил:
- Понимаешь английский? Я - друг! Понимаешь? Друг!
Он произнес слова медленно и отчетливо, не.ведая, какой из обычных
языков понятен пигмею. Предки его, покинувшие некогда Габон, могли знать
французский... кажется, этот язык считался там государственным - как и
теперь, в новом Габоне, на Черной Африке... Все банту - кота и мака, фанги
и мьене - говорят на нем... Но этот маленький черный человечек не был ни
банту, ни габонцем.
Саймон уже хотел перейти на французский, но тут дротик опустился.
- Мой понимать, - раздался шелестящий голос. - Мой думать, может, ты -
зукк... мой никогда не видеть зукка... Но ты не зукк с севера, и ты не со
станции. Когда Ноабу бросать копье, большие люди не увернуться. Очень
неуклюжий! Ты - другой. Ты - охотник. Откуда? И кого будешь выследить?
- На станции беда, - сказал Саймон. - Станция молчит. Меня прислали
узнать, почему молчит. За этим я и охочусь. Выслеживаю.
Пигмей кивнул, уселся, скрестив ноги, и перебросил мешок со спины на
грудь.
- Мой знать, что молчит. Есть это! - Он покопался в мешке и вытащил
радиофон. - Вот! Дать нам люди со станции. Дать Жул Дебеза, большой
человек, очень почтенный. Сказать: здесь нажать, там нажать, и будет
слышно. Всегда слышно! А теперь нет. Мой жать, Бутари жать, Пинга жать, все
мужчины жать, потом - женщины... женщины думать, они умнее мужчин. Однако
ничего не слышно. Почему?
Вопрос был явно риторическим, и Саймон лишь пожал плечами. Сигнальный
браслет на его запястье тоже не подавал признаков жизни, а отсюда вытекало,
что маяку системы "Вектор" пришел конец. Или его намеренно отключили, или
станция разрушена до основания... Смолкший маяк был новым фактом, который
выяснился уже здесь, на Тиде, и это обстоятельство существенно меняло
оценку гипотез, произведенную Аналитическим Компьютером. В случае гибели
людей станция перешла бы в режим самоблокировки, но маяк работал бы
по-прежнему. Значит, ее все-таки разрушили, думал Саймон. Какая-то
катастрофа или чудовищная местная тварь... Вряд ли отказало оборудование -
все цепи электронных устройств дублировались, а кожухи генераторов были
крепче танковой брони. Столь же невероятной выглядела и гипотеза о захвате
станции изолянтами с Северного материка.
Кота, мак а, фанг и, мьене- народы группы банту, населяющие Габон.
Ноабу потыкал маленьким пальцем в радиофон.
- Молчать! День молчать, два молчать, три молчать! Потом Бутари
велеть: Ноабу идти к станция. Бутари - старый, мудрый; он знать: Ноабу -
лучший охотник! Быстрый, как леопард! - Он гордо потряс своими ожерельями.
- Теперь Ноабу идти к станция, смотреть, что случиться. Хорошо смотреть!
Если надо, звать людей, помогать.
- Значит, мы охотимся за одним и тем же, Ноабу, - сказал Саймон. - Я
тебе не помешаю? Пигмей усмехнулся.
- Плохие новости, хорошие новости - такая добыча, что можно поделить
на двоих. Теперь мой знать: ты - друг. Мой не кидать в тебя копье, ты не
кидать в меня нож. Ты ведь не зукк!
- Не зукк, - подтвердил Саймон. - Думаю, что не зукк. Даже уверен в
этом. Кстати, кто они такие?
Ноабу вытянул руку с дротиком, указывая на север.
- Зукки жить в другой половина мира. Там, за морем! Плохие люди,
поганые! Как мертвец, что не давать покоя живым! Так говорить Жул, так
говорить Ки Оэ, который быть до Жула, так говорить люди со станция всегда!
Говорить мне, говорить мой отец и мой дед. Еще говорить, что зукк к нам не
добраться. Море не переплыть! Но как знать? Плохой человек - всегда хитрый
человек.
- Ты прав, Ноабу, - Саймон кивнул. - А почему зукк? Есть такое слово в
вашем языке?
- Нет. Не наше слово... - Ноабу, припоминая, наморщил лоб. - Дед
объяснять - давно-давно, когда мой еще не родиться - быть на станция
человек, Михха Миххало... Вот он говорить - зукк!
Зек, понял Саймон. Ну, не удивительно - на местной станции за триста
лет кто не потрудился! Были, значит, и русские... Михха Миххало... И сейчас
есть... этот Леон Черкасов...
Ноабу негромко хлопнул в ладоши, чтобы привлечь его внимание.
- Жул говорить нам, станция - как дыра: ты шагать в нее, и ты уже в
другой мир. Как наши почтенные предки - шагать прямо сюда! И попасть можно
в любое место, здесь и там, - он поднял глаза к небу. - Значит, ты мог
попасть на станция? Сразу?
- Нет. Когда станция не работает, нельзя точно навести луч... ну,
протянуть ниточку оттуда сюда, - Саймон тоже показал на небо, а потом ткнул
пальцем вниз. - Совсем точно без станции не выйдет. Попадешь в лес, в море
или на Перешеек... Лучше в лес, верно?
- Верно, - согласился Ноабу. - Море - плохой место. Вода соленая,
деревья нет, а есть зубастый пасть... Громовой Мост - еще хуже! Мой туда не
ходить. Никто не ходить.
Он встал, вытащил из ветви дротик и приблизился к сидящему Саймону.
Теперь их лица были почти на одной высоте. Саймон видел в темных зрачках
пигмея свое крохотное отражение.
Ноабу вытянул руку и коснулся его предплечья.
- Ты - сильный охотник, быстрый! Мой тоже быстрый. - Пигмей посмотрел
на солнце, клонившееся к закату. - Скоро ночь. Мы спать, завтра идти
вместе. Идти быстро, так?
- Так, - подтвердил Саймон.
- Теперь ты сказать мне свой почтенный имя?
- Сказать. Зови меня Две Руки.
Пигмей неожиданно фыркнул и расплылся в улыбке.
- Какой смешной имя! У тебя две руки, у меня две руки, значит, мой
тоже - Две Руки? Все люди - две руки! Но не все ловко прыгать, как ты, чтоб
мой не попасть копьем... Не все, только ты. - Он на секунду призадумался и
сообщил: - Мой звать тебя Обманувший Копье! Можно?
- Нельзя. Две Руки - такое имя дал мне Чочинга, мой Наставник. Тот,
кто научил меня обманывать дротики... Очень мудрый, как твой Бутари! Очень
почтенный Наставник... Ему было виднее, как меня назвать. Понимаешь?
Кожа на лбу Ноабу пошла складками, маленькие крепкие пальцы коснулись
ожерелий, выбрали одно, с фигуркой черной пантеры на шнурке, огладили
полированную деревяшку.
- Мой понимать. Мой хорошо понимать! Когда мой родиться, Бутари дать
это и сказать: ты - Ноабу! Всегда Ноабу! Только Ноабу! У тебя тоже есть
такое, Две Руки? Тоже дать твой почтенный Чочинга? Вместе с имя?
- Нет, иначе. Он не давал мне ожерелья, но помог найти его.
Пигмей кивнул.
- Мудро! Другой обычай, но тоже мудрый! Мой думать, твой почтенный
Чочинга и мой Бутари есть о чем поговорить!
- С Чочингой уже не поговоришь, - сказал Ричард Саймон и помрачнел.
* * *
Ноабу был пигмеем-итури, и значит, предки его относились к восточной
группе этого реликтового племени. На западе Южного Камеруна и Габона тоже
обитали пигмеи, другая иноязычная ветвь, но практически с той же самой
культурой, обычаями и верованиями. Теперь не имело смысла вспоминать, кто
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг