об эпохе Жатвы, тянувшейся десять тысячелетий, о временах, когда иссякли
энергия, и любопытство, и творческий порыв, но сохранилось желание жить.
Закат цивилизации Анхаба свершался с неторопливой торжественностью; долгая
жизнь стала сокровищем, которым более не рисковали - ни на собственной
планете, ни в дальних странствиях. Анхаб был преобразован в последний раз и
превратился в среду неизменную и безопасную, словно колыбель младенца; горы
сменились холмами, пропасти - оврагами, леса и джунгли - всепланетным
парком, бурные реки - озерами и ручьями, а над этим миром спокойствия и
тишины повисли зеркала энергетических накопителей, перегонявших влагу в
атмосфере, гасивших ураганы и посылавших дождь. Уютный мир, достойный
золотого века, но в нем все меньше становилось тех, кто продолжал себя в
потомстве или стремился к определенной цели - что-то создать, найти,
увидеть новое и насладиться переменой. Впрочем, все уже было создано:
хрустальные замки парили в небе, накопители, то поглощая, то отдавая
энергию, поддерживали их и управляли погодой, иразы трудились не покладая
рук, делали новых иразов и мириады полезных вещей, баржи, летавшие в пояс
астероидов, возвращались груженные сырьем, металлами и минералами.
Потребность в нихбыла незначительной, ибо в период Жатвы Анхаб населяли не
миллиарды, а миллионы - примерно столько, сколько пальцев на руке.
То был еще не конец, но преддверие конца, еще не упадок, но стагнация.
Численность анхабов уменьшалась, а вместе с этим таяли творческий потенциал
и интерес к жизни; кончалась осень и наступала неизбежная зима.
Закономерный процесс, которому подчиняется все живое - растение, человек,
цивилизация... В этом коротком списке цивилизация являлась самой уязвимой,
поскольку смысл ее - не в сумме знаний, не в достижениях культуры, а в
целях, объединяющих людей. Цель - глобальная цель - это стержень
цивилизации, который меняется с ее развитием: вначале - пища и кров, затем
- борьба с насилием, уничтожение войн, объединение во всепланетном масштабе
и, наконец, безопасность. Все эти цели подстегивают прогресс, а он
порождает иллюзию вечного подъема или хотя бы непрерывного движения - пусть
не в гору, так по равнине. Но это - сладкий самообман; когда решена
последняя задача, когда исчерпаны все цели, смерть становится реальностью,
ибо ее не заслоняют технологические миражи. Последняя цель - всеобщее
счастье, трактуемое как равенство, благосостояние, справедливость, и с ее
достижением наступают конец науки, гибель искусства, закат цивилизации.
Констанция смолкла, и Дарт, машинально перекрестившись, пробормотал:
- Нет бога без дьявола, и тот, кто отринет зло и сотворит Эдем, в нем
и погибнет...
- Погибнет ли? - эхом откликнулась Констанция. - В мире видимом,
слышимом, осязаемом - возможно... в том мире, который мы, доверяясь своим
приборам, привыкли считать единственной реальностью. Но привычки меняются
со временем.
- И что это значит? - Брови Дарта приподнялись. - Я не ослышался,
сударыня? Иная реальность, сиречь - потусторонний мир... когда-то я
слы--Шал о нем и верил, что он существует... Но, как ты раведливо заметила,
привычки меняются со временем. Особенно у тех, кто вдруг воскрес и не нашел
ни рая, ни преисподней.
Констанция с задумчивым видом смотрела на него. Молчание затягивалось,
и Дарт, расправив плечи и положив на эфес ладонь, сказал:
- Я был мертв, моя прекрасная госпожа. Я был генералом и пал на поле
брани во время осады одной из крепостей... Не помню, как и где я умер, но
Джаннах утверждает, что в грудь мне попало ядро, переломало ребра, а все,
что за ними, превратилось в кровавую кашу... Я был мертвее мертвого, мон
шер ами! И, на правах вернувшегося с того света, говорю: там нет ничего,
кроме забвения и пустоты... И потому я верю лишь в реальность.
Ее головка качнулась в знак несогласия.
- Мы не обсуждаем веру, мой храбрый генерал. Вера, в отличие от
знания, слепа и глуха и не приемлет доказательств; либо она есть, либо ее
нет. Вера - опора слабых, а ты - сильный человек... Поэтому не говори "я
верю", когда нужны другие слова. Скажем, такие: я знаю, предполагаю,
догадываюсь... Мы строим гипотезы на основании фактов, и вот тебе один из
них: никто из вернувшихся не помнит тот мир забвения и пустоты. - Она снова
покачала головой, отбросила со лба темно-каштановый локон. - А ведь
вернулись многие! Точнее, их вернули... Мы знаем, что смерть не мгновенна,
что это долгий процесс, который тормозится гипотермией в криогенных
камерах; мы знаем это и умеем возвращать погибших к новой жизни. Ты, так же
как другие, испытал искусство наших реаниматоров. И что же? Те, кого
удалось оживить, толкуют про полет в светящемся туннеле и о сиянии в конце
него... Реакция коры мозга, когда нарушается кровоснабжение, - рот что
такое свет и чувство испытанного полета! Фантом, рожденный в зрительных
центрах...
Хмыкнув, Дарт почесал горбинку длинного носа.
- Я не помню и этого. Может, меня и несло куда-то, но не в тоннеле, а
на пушечном ядре... и было страшно больно... Прости, я оказался не слишком
наблюдательным покойником.
Констанция улыбнулась, и он залюбовался ямочками на ее щеках.
- Живым ты мне нравишься больше. Только...
- Да?.. - спросил он после минутной паузы.
- Ты временами меня пугаешь. Смотришь так, словно готов вцепиться
зубами и откусить кусок... Но кажется, в твою эпоху на Земле уже не
занимались каннибализмом?
Пригасив голодный блеск в глазах, Дарт поклонился.
- Во всяком случае, не ели столь прекрасных дам. Мои извинения,
госпожа... мои манеры отвратительны... Во всем виновато то проклятое ядро -
вышибло из меня остатки учтивости. В нем-то все и дело - в ядре и долгом
воздержании.
- Воздержание... хмм... Я слышала иное - и о тебе, и о других
разведчиках.
Он потупил взор. В сказанном имелась доля истины: для женщин Анхаба
разведчики были весьма привлекательной и редкостной экзотикой. Конечно, те
из них, которые не занимались бесконтактным сексом, не размножались
почкованием и не метали икру. Антропоморфность роли не играла, если учесть
способности анхабских дам; для радостей соития они могли превращаться в
паучих, в гусениц с ш тью ногами и даже в ракообразных.
- Эти слухи сильно преувеличены, - в смущении буркнул Дарт. - Слухи,
сударыня, такая же зыбкая материя, как потусторонний мир: желаемое выдается
за действительное, действительное гиперболизируется... Как выяснить правду?
Как отделить ее от вымысла?
Констанция улыбнулась.
- Со слухами я разбираться не возьмусь. Но мир, который ты называешь
потусторонним... о нем можно кое-что узнать.
- Но от кого? Мы выяснили, что реанимированный покойник - плохой
свидетель... Кто же тогда поможет тебе? Духи? Призраки? Неприкаянные души?
- О нет - живые люди! Спектр человеческих возможностей очень широк,
мой генерал. Ты знаешь, что есть храбрецы и трусы, глупцы и мудрецы,
скупцы, стяжатели и те, кто наделен благородной щедростью... Есть способные
любить и лишенные этого дара, есть алчущие власти и равнодушные к ней, есть
играющие со словами, звуками, образами, способные сложить из них повесть,
мелодию или картину, есть видящие изнанку реальности - ту, что таится за
формулами и законами, которыми мы описываем мир... Все это есть или было...
Так отчего же не появиться великим гениям с необычайной ментальной
чувствительностью?
Дарт недоверчиво хмыкнул.
- Ты говоришь, мон шер ами, о ведьмах и колдунах, творящих чудеса?
- Нет, о разумных существах, умеющих предвидеть будущее и помнить о
далеком прошлом. Но это не все их таланты: иным понятна неизреченная мысль,
иные могут разглядеть, что спрятано за преградой, иные - влиять на других,
вызывая приязнь, ярость, страх и прочие сильные чувства. Или внимать
божественным откровениям и слушать речи умерших - тех, кто давным-давно
стал прахом, а значит, приобщился к Великой Тайне Бытия.
- Колдовские штучки, и на Земле исход у них таков: топор или костер! -
с неодобрением пробормотал Дарт, перекрестившись. - Именно костром и
топором кончались все беседы с мертвецами, лживые пророчества ясновидцев и
их попытки влиять на королей... Не, обижайся, моя прекрасная госпожа, но
это бредни.
- Ты так думаешь? - Она отступила на шаг, ее глаза внезапно
расширились и потемнели, и Дарт словно упал в них - одновременно в оба,
раздвоившись или даже растроившись, поскольку часть его - неведомо какая,
но, несомненно, видящая, слышащая, осязающая, - присутствовала в зале. Он
падал - и видел напряженное лицо Констанции со сдвинутыми бровями; летел в
пустоту - и слышал ее глубокое дыхание и шелест платья; он как бы исчез из
мира реальности, но ощущал ее сладкий аромат. Он жаждал ее! Он знал, что
любит эту женщину, и это чувство становилось все сильнее и сильнее,
порождая желание, такое неистовое и жгучее, что Дарт сумел замедлить свой
полет, соединить разорванные части воедино и сделать первый шаг - к ней,
желаемой с яростной страстью неукротимого зверя.
Кажется, она была где-то рядом... Найти, схватить, подмять!.. Скорей!
Немедленно! Он рухнул на колено, вытянул руки, ловя край ее платья, и глухо
нетерпеливо застонал.
В этот момент его окатило холодом. Ледяной ветер ярился у Дарта в
голове, беззвучный и вроде бы неощутимый, но его порывы сдували мираж
наваждения; он снова владел собой, он был человеком, а не зверем, сжигаемым
похотью. Пошатываясь, он встал и вытер пот со лба; потом бросил хмурый
взгляд на Констанцию.
- Зачем? Зачем ты это сделала?
- Разве ты не желал убедиться? Вот крохотная часть искусства, которую
мы, фокаторы Ищущих, наследовали от ориндо... Тебе ведь хотелось узнать об
их тайнах? Не об этом ли ты спрашивал в прошлый раз? - Ни капли раскаяния,
отметил Дарт, - наоборот, ее глаза смеялись. Лукаво посматривая на него,
она добавила: - Наш маленький опыт мог бы не получиться, если б ты не был к
нему подготовлен и не испытывал должных чувств. Я не способна вызвать
желание в том, кто меня ненавидит.
- И потому ты приняла обличье дорогой мне женщины? - все еще хмурясь,
поинтересовался Дарт.
- Возможно. Да, возможно, но не только по этой причине. - Она сделала
изящный жест, будто подводя черту под сказанным, и промолвила: - Итак, мы
говорили о гениях, одаренных редкостным талантом, о существах, способных
контактировать иной реальностью и потом что-то рассказать - пусть
искаженно, субъективно и неполно. Кто ж они для нас? Для тех, кто исследует
ту скрытую от глаз реальность? По сути, живые приборы, единственный способ
заглянуть за грань... - Выдержав многозначительную паузу, она сказала: - Ты
понимаешь, за какую?
- Грань между жизнью и смертью?
-Да.
Наступило молчание. Может быть, Констанция ждала его вопросов, может
быть, давала время освоиться с мыслью о необычном и примириться с ней.
Дарт, однако, испытывал не потрясение, а любопытство. Ум его требовал
доказательств более веских, чем "маленький опыт", произведенный только что
над ним. В конце концов, сей опыт ничего не значил - дар соблазнять присущ
красивым женщинам, как запах соли - морскому бризу. Но бриз еще не ураган,
и различаются они не меньше, чем тайна женского кокетства и странствие в
загробный мир.
Он следил, как меркнет закат на экранах, как темнеют анхабские небеса,
и, дождавшись, когда над степью загорелись первые звезды, произнес:
- Эти гении с редкостным даром - те, что слышат откровения... есть ли
они среди Ищущих? Здесь и сейчас? Может быть, они - фокаторы? Такие же, как
ты?
По губам Констанции скользнула слабая улыбка.
- Такие люди были в древности среди ориндо, если верить хроникам и их
священным книгам. Очень немногие имели сильный дар - двое-трое в поколении,
один на двести-триста миллионов... Теперь нас Тишком мало, чтоб породить
подобное чудо. Мы, фокаторы, лишь тень былого, хранители частицы лрежних
знаний. Обучение и тренировка, тренировка и обучение, плюс крохотный
природный дар - вот все, чем мы располагаем. Мы чувствуем намерения людей и
иногда, в благоприятных случаях, способны повлиять на них и подготовить к
определи ному деянию... Не так уж мало, верно? - Она вздохнула, подняв
глаза к сиявшим на экране звездам. - Но нам не услышать голоса иных миров -
не тех4 что светятся над нами, а пребывающих за гранью. Мы, анхабы,
пропустили свое время... Казавшееся важным в эпоху Плодоношения теперь
выглядит детской игрой... Удивительно, правда? Мы раскрыли множество тайн,
побывали на звездах, породили искусственный разум, но доискаться главного
желаем лишь сейчас - в эру заката, когда мы малочисленны, бессильны и нет
среди нас способных слышать откровения...
- Их можно было бы поискать в других мирах, - заметил Дарт. - Найти и
взять на Анхаб не разведчиков, не кондотьеров, а пророков, внимающих гласу
божьему. Помнится, такие водились на Земле...
- И много ли их было? - Констанция, склонив головку, с грустью
взглянула на него и, не дождавшись ответа, произнесла: - Сам знаешь, что
немного. Ничтожное число! Пророки и гении - редкость, мой храбрый генерал,
гораздо большая, чем кондотьеры - даже такие, кому сопутствует удача.
- Это верно, - согласился Дарт. - В сравнении с ними наша компания
бездельников, сшивающихся под присмотром баларов, всего лишь второсортный
товар. Ну, коль нет пергамента, то пишут на бумаге... Пишут сагу об Ушедших
Во Тьму, не так ли?
Она кивнула.
- Единственный доступный путь исследования. Возможно, Ушедшим
повезло... возможно, они были умнее нас, и потому им удалось найти
ответы... возможно, мы сумеем их понять... Все это - область возможного, а
очевидно одно: если нельзя самим решить проблему, воспользуйся опытом
других.
- Но стоит ли искать решение? Ты говоришь о Тайне Бытия, и мой балар
Джаннах упоминал о ней... Но для чего? Зачем вам это? Жизнь ваша сказочно
прекрасна и полна удовольствий, как..
Констанция повела рукой, заставив его умолкнуть.
- Жизнь наша кончается. Не моя и не Джаннаха, а жизнь нашей расы.
Скажи, если б такое случилось на Земле, если бы твой народ стоял на пороге
смерти, что было бы важным для вас? Самым важным, способным разжечь огонь в
подернутых пеплом душах? Разве не знание о том, что ожидает вас за гранью?
Лицо Констанции вдруг размылось и стало удаляться, превращаясь в
светлое пятно, длинное платье изменило форму и цвет - теперь это было вовсе
не женское одеяние, а красный камзол с тонкими кружевами вокруг запястий и
шеи. Во сне ли, наяву, но голос, звучавший в ушах Дарта, тоже изменился,
сделался ниже, повелительней и, несомненно, теперь принадлежал мужчине -
человеку лет сорока с худощавым лицом и остроконечной бородкой, над которой
закручивались усы. Он что-то говорил, но гаснущее сознание выхватило лишь
одну-единственную фразу, которая повторялась вновь и вновь, будто рефрен к
последним словам Констанции:
"Вы не находите, Дарт, что любое разумное существо чувствовало бы себя
уверенней, если бы знание о предстоящей дороге открылось ему при жизни?"
Глава 11
Дарт очнулся.
Вокруг царили сумрак, тишина, Спокойствие. Тяжесть была почти
нормальной, и он не слышал шелеста дождя - значит, вечер близился, но до
его наступления еще оставалось время. Он лежал на спине, и на лицо ему
падал свет - не яростный голубоватый, как на речных просторах, а мягкий и
ласковый, профильтрованный древесными кронами и оттого казавшийся почти
фиолетовым. Под ним пружинил пышный мох, покалывал стебельками кожу, и это
ощущение было приятным - сигнал возврата к жизни, такой же ясный, как
способность видеть, слышать и дышать. И чувствовать голод.
Он был ужасно голоден! Боль, терзавшая его, исчезла, раны больше не
горели огнем и не сочились кровью - даже та, смертельная, под ребрами;
казалось, их вообще нет, и он не чувствовал ни мук, ни томительного
приближения небытия - лишь легкую приятную расслабленность и безмятежный
покой. Голод был единственным, что нарушало эту гармонию.
Чьи-то руки приподняли его, он сел и уставился на свой живот. Ни
плоти, изувеченной дротиком, ни шрама, ни повязки - ровная чистая кожа,
будто его лечили на Анхабе, в чудесных камерах реаниматоров. На плече, ноге
и в других местах тоже ни следа ранений, ни капли крови, ни единой
царапины... Он согнул руку, напряг бицепс - мышцы послушно вздулись крепким
шаром, у запястья выступили жилы. Тело повиновалось ему.
- Ешь, маргар! - Нерис сунула ему плод, напоминавший небольшую дыню.
Дарт жадно впился в него зубами; кожура была тонкой, оранжевой, а вкус -
сладковато-мучнистым, словно у свежего, хорошо пропеченного хлеба. Мякоть
таяла во рту, он жевал и глотал, чувствуя, как с каждым куском утихает
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг