Левиафан плыл против течения, мощно загребая воду свисавшими с днища
фестонами плоти. Опустив лицо к речной поверхности, Дарт мог их разглядеть:
они были темно-серыми, мускулистыми и трудились без отдыха и остановки, то
распускаясь, то сжимаясь и выталкивая в титаническом усилии реактивную
струю. Если не смотреть на этот живой мотор, ритм его конвульсий почти не
ощущался; движение было плавным и быстрым, лодка словно летела над водой,
соперничая в скорости с рогатыми дельфинами.
Сбросив комбинезон и пояс, Дарт развалился на корме - вернее, в той
части спинной выемки, которую полагалось считать кормой; Нерис сидела на
носу, у сгущения темных звездчатых пятен. Пятна являлись нервными узлами,
и, нажимая на них в определенной последовательности, можно было управлять
лодкой, заставить ее плыть медленней или быстрее, дать команды для поворота
и остановки. Нехитрая процедура, однако рассчитанная на более Длинные и
гибкие конечности, чем человеческие руки. До некоторых пятен Нерис едва
дотягивалась, и, наблюдая за ней, Дарт пытался вообразить, что за твари
плавали в таких суденышках, чувствуя себя столь же удобно в живой лоханке,
как сам он-в пилотском кресле Марианны. Наверное, ноги у них покороче и не
так затекали, как у него, если сидеть в позе лотоса или на пятках. А может,
ноги вообще отсутствовали... Но это были пустые домыслы; в мирах Ушедших Во
Тьму не сохранилось изображений, и никто не знал, каков их внешний облик.
В небе парил птероид, покрытое мехом существо с широкими кожистыми
крыльями и вытянутой волчьей головой. Возможно, дальний кузен Броката,
питавшийся не кровью, а рыбой; он висел над стайкой дельфинов и временами с
пронзительным воплем падал вниз, выхватывая у них добычу. Дельфины скалили
жуткие пасти, грозили рогами, но не пытались поймать обидчика; возможно,
для них, обладавших кое-каким интеллектом, это было всего лишь игрой.
Дарт, разомлев на солнце, поглядывал то на мохнатого птероида, то на
резвившихся дельфинов, то на изящный силуэт Нерис, застывшей на носу.
Близился полдень; река струила воды с неторопливым величием, тело казалось
легким, как сорванный ветром лепесток, и мысли кружились такими же
лепестками, словно облетающий с яблонь цвет. Невесомые мысли, воздушные.
Удачно, что встретилась женщина, эта светловолосая ведьма, которой он
подрядился служить... С мужчиной, разумеется, проще: обменяешься парой слов
или парой ударов и выяснишь, друг он или враг. Даже с таким подобием
мужчины, как волосатый Bay, любитель хак-капа... Зато с женщиной
интереснее. Мужчина прямолинеен и отвечает бранью на брань, пинком на
пинок, а женщина - капризный механизм, из тех, что не бьют, не пинают, а
поглаживают; им льстят, нашептывают на ушко, целуют пуки, клянутся в
верности. А дальше - как повезет... Женский нрав непредсказуем; одна не
позволит коснуться пальца, но вверит душу и жизнь, другая заберется в
постель, сыграет в страсть, а потом всадит под ребро кинжал... Такое, как
смутно помнилось Дарту, с ним бывало - не на Анхабе, а в прежнем, земном
существовании. Забылись имена и лица - все, кроме облика Констанции, но не
исчезла тень воспоминаний, и этот призрак нашептывал, что попадались ему
разные женщины. Верные и нежные, щедрые и хищные, опасные, как змеи,
склонные к жертвенности либо к интригам и изменам...
Какая же встретилась в этот раз? И какая ждала на Анхабе?
Ждала ли?..
Солнечный свет струился по локонам Нерис, падал на обнаженные плечи,
ветер играл шелковистой прядью. Она обернулась к нему, лукаво прищурилась,
коснулась тонкими пальцами ожерелья, будто напоминая, что близится синее
время с его любовными утехами. Дарт усмехнулся, вздохнул, посмотрел на нее,
но виделись ему другие глаза и другое лицо, по-иному прекрасное,
обрамленное не золотыми кудрями, а водопадом темных локонов. Кожа, как
розовый опал, ямочки на щеках, нежная шея, милый вздернутый носик и
глаза-фиалки...
Где ты, Констанция?..
- Приятен ли тебе мой облик? - спросила она. Собственно, то был не
вопрос, а вежливое приветствие, вполне уместное для метаморфов, каким
обменивались люди, встречавшиеся в первый раз. Но Дарт ответил не
традиционной фразой, а так, как подсказало сердце:
- Ваш облик, мадам, напоминает мне женщину, которую я знал в прошлой
жизни. Знал и любил. Щеки Констанции порозовели.
- Что же случилось с ней?
- Не помню. Кажется, она умерла.
Они встретились в рассветный час, в одном из подземелий Каммалоднаора,
древней цитадели, лаборатории или монастыре ориндо. Его возраст исчислялся
сотней тысяч лет, но он все еще стоял на поверхности планеты, и ныне, по
праву наследования, его занимала гильдия Ищущих. Дарт называл цитадель Кам
слотом, а лежавшую вокруг пустыню, усыпанную сверкающим песком, -
Эльфийскими Полями. Пески тут были не такие, как на Земле; серый и розовый
гранит, перетертый в мелкую крошку, смешанный с кварцем и слюдой, творил из
пустынного пейзажа сказочное царство эльфов.
Но здесь, в подземном зале, чарующий блеск песчаных сокровищ и алые
сполохи зари не отвлекали внимания. Цилиндрическую комнату, погруженную в
полумрак, опоясывал экран, смыкавшийся с потолочным куполом, и в темной его
глубине мерцали гроздья солнц и лун, плыли созвездия и галактики;
успокоительный вид, который при желании сменялся другими миражами,
видениями гор, лесов, саван и фиолетово-синих морских просторов. Комната и
установка с экраном были старинными, неимоверно древними, отличными от
современных жилищ анхабов, паривших в небесах. Именно это и нравилось
Дарту. Каменный пол в паутинке трещин, стены, которые оставались на своих
местах, обшитые деревом потолки, спиральные лестницы в башнях, сумрачные
переходы и залитые солнцем террасы, уютные тихие кельи, в одной из них он
жил, - все казалось надежным, основательным, и все напоминало о Земле.
Правда, снаружи Камелот был непохож на монастырь или крепость, а выглядел
огромной скалой среди пустыни, утесом с сотнями пиков и зубцов, с пещерными
провалами окон, уступами террас и водопадами, наполнявшими крохотные пруды.
Непривычное, но чудное зрелище!
Однако Дарт сейчас о нем не думал, а любовался женщиной. Ее лицо на
фоне звезд казалось загадочным, полупрозрачным, словно у бестелесного
призрака, бродившего тысячу лет по залам и коридорам Камелота.
Она промолвила:
- Я - фокатор. Мое имя...
Дарт взмахнул рукой, и кружева камзола взметнулись с тихим шелестом.
- Молчи, моя принцесса. Я многое забыл, но помню, как тебя зовут.
Тогда он впервые сказал ей - Констанция... О чем же еще они говорили
во время той, их самой первой встречи? Кажется, о прошлом, о древней
истории анхабов, определявшей смысл его будущей миссии... Голос ее ласкал и
убаюкивал Дарта; внимая этим пленительным звукам, он будто не вслушивался в
слова, и все же они каким-то таинственным образом прокладывали путь к его
сознанию. Это было одним из талантов фокатора: сделать так, чтоб речь
звучала подобно музыке и закреплялась в памяти навсегда. Искусство
старинных времен, такое же древнее, как цивилизация анхабов...
Во многом их мир был не похож на земной, даже в древнейшие эпохи. Ни
крупных континентов, ни океанов, которые трудно преодолеть, лишь небольшие
материки и острова, моря и морские проливы; у экватора берег пологий, с
пышной зеленью и изобилием удобных бухт, в умеренных широтах - гористый,
более суровый, изрезанный фиордами. Материков насчитывалось семнадцать, все
они были населены, и каждый занимала определенная раса. Раса, а не народ,
ибо в те времена анхабы, живущие на разных континентах, не знали о
способности их тел к метаморфозам и отличались внешне в той же степени, что
африканцы от скандинавов или китайцы от обитателей Западных Индий.
Собственно, эти различия были гораздо глубже и выражались не только в
оттенках кожи, формах носов и глаз - они затрагивали физиологию. Были расы
гидроидов, способных жить под водой и обладавших жабрами или кожным
дыханием; были расы, чей организм требовал долгой спячки, или вовсе не
знавшие сна, производившие на свет дееспособное потомство или беспомощные
эмбрионы - их приходилось доращивать в искусственной среде; были расы, чей
желудок не переваривал животного белка, питавшиеся растениями или теми
продуктами, что добывались на морском шельфе. Варьировались и сроки жизни:
век одних был долог, почти столетие, другие едва доживали до
сорока-пятидесяти. На этом пестром фоне разница в цвете волос и кожи, в
очертаниях губ, носов, ушных раковин, разное число зубов и пальцев
выглядели чем-то незначительным. И хотя обличье всех аборигенов Анхаба было
близким к гуманоид-ному, казалось, что планету населяет не
одно-единственное человечество, а совершенно разные, произошедшие от
множества корней, никак не связанных друг с другом.
Это вело к антагонизму и могло бы явиться поводом к бесконечной
истребительной войне, если б не религиозный и генетический запреты.
В древности религии анхабов были разнообразны и многочисленны: в одних
краях поклонялись солнцу или звездным небесам, в других обожествляли
правителей-джерасси, или священных животных, или же рощи, реки, горы и
холмы, в третьих - ветер, молнию, свет или мрак, и всюду и везде - почивших
предков. Эта традиция цвела, развивалась и крепла, явив миру в должный срок
учение ориндо, распространившееся по планете, как пожар в засушливых
степях. Его адепты врачевали и занимались предвидением будущего, читали
мысли и слушали божественные Откровения; их церковь фактически объединяла
искателей знаний и тех, кто от рождения имел паранормальные таланты, дар
ясновидца, телепата или целителя. Внутренний смысл их теологии был тайным,
а прозелитам внушалось, что все они - ветки единого древа, все обладают
душой и, закончив лесную жизнь, уйдут в астральный мир, к умершим предкам,
где и соединятся с божеством. Но божество - Вселенский Разум-Абсолют - не
всех удостоит своим вниманием, а только праведных, отринувших насилие;
прочие души исчезнут, как мгла над утренними водами.
Таков был первый запрет, религиозный; второй же заключался в том, что,
невзирая на расовую принадлежность, анхабы не питали склонности к убийству
и насилию. Конечно, речь шла не об охоте на птиц или животных, а о разумных
созданиях - их убийство вызывало у большинства острую психическую травму,
сходную с помешательством. То был врожденный инстинкт, получивший название
"хийа", генетически запрограммированный механизм, хранивший анхабов от
самоуничтожения. Лишь небольшая их часть - трое-пятеро из тысячи взрослых -
обладала способностью к убийству, и эти люди составили касту джерасси -
правителей, военных феодалов и солдат. Они не верили в богов и не
страшились посмертной кары; они воевали, делили владения и власть -
сначала, в эпоху копья и клинка, между собой на каждом континенте, затем,
когда возникли государства и новое оружие, рожденное техническим
прогрессом, пришел черед межрасовых конфликтов.
Эти войны казались сперва не столь разрушительными и свирепыми, как на
Земле. Питала их алчность, а целью оставалась власть, уже не над конкретным
материком, а над планетой, но велись они только мужчинами-джерасси -
которых, при миллиардном населении Анхаба, было не слишком много, тысяч
восемьсот. Сражались с надводных и воздушных кораблей, не пулевым, а
лучевым оружием: прятались за силовыми щитами, резали суда клинками плазмы,
пускали в ход генераторы инфразвука и ослепляющие вспышки, энергетическим
ударом вызывали шторм. Мощное оружие, губительное для s людей, но, к
счастью, не для окружающей среды; взлет технологии на Анхабе оказался
стремителен, век пороха и пара - недолог, а нефтяная и ядерная эры - еще
короче, без потрясающих воображение катастроф.
Битвы, однако, были ожесточенными и продолжались лет пятьдесят, а
может, и больше - в точности никто не знал, так как от тех времен, канувших
в бездну ста тридцати тысячелетий, сохранились только пыль, прах да скудный
флер легенд, питавших домыслы историков. Но, вероятно, битвы велись лишь за
контроль над воздухом, морем и островами, ибо силы противников были
примерно равными, и ни одной из сторон не удавалось преодолеть
континентальную защиту и высадиться на чужом материке. К тому же любой из
этих семнадцати анклавов был для остальных анхабских рас терра инкогнита,
землей неведомой - ведь из-за различий между анхабами никто не мог заслать
к врагам своих разведчиков.
Так продолжалось до поры, пока на континенте Йодам не создали иразов -
очень примитивных и неспособных абстрактно мыслить, зато не ведавших
запрета хийа. Они не являлись, подобно Голему, квазиживыми существами;
плоть их была металлической, мозг - электронным, а спектр реакций - простым
и жестко запрограммированным. Но дело свое они знали и в томкровавом
ремесле не имели соперников. Отличные боевые машины, стремительные,
смертоносные и почти неуязвимые.
Вскоре их легионами были захвачены два континента, соседних с Йодамом,
и на Анхабе стало двумя Расами меньше. Их ликвидация велась под лозунгом
борьбы за жизненное пространство и источники сырья, а геноцид оправдывался
тем, что истребляемые, собственно, не люди: одни имеют рудиментарный глаз
во лбу, а у других на шее жаберная щель. Прежде такие различия не
представлялись чем-то существенным и одиозным; врагов считали-врагами, но
не отказывали им в праве именоваться людьми. Однако положение изменилось -
теперь джерасси Йодама, добившись перевеса сил, могли диктовать
биологические эталоны.
Перевес, однако, оказался временным, а ответные меры - вполне
адекватными: на одних материках стали производить собственных иразов, на
других вывели в ближний космос орбитальные модули с излучателями, на
третьих создали препараты, подавляющие запрет хийа, сделав все население
боеспособным. Это было похоже на взрыв, вызванный страхом тотального
уничтожения: все с лихорадочной поспешностью вооружались, готовясь к
Великой Войне, и все объявляли лишь свою расу истинно человеческой, а
остальных - нелюдью и монстрами. Анхаб семимильными шагами двигался к
Армагеддону.
Спасение пришло из храмов и монастырей орин-до. Они объявили об
Откровении, ниспосланном Вселенским Разумом адептам-ясновидцам: жизнь на
Анхабе священна, корень ее един, и различия меж планетарными расами - лишь
результат естественной мимикрии, приспособления к среде на тех или иных
материках. Но каждая личность, любой обитатель Анхаба способны к
преображениям, к метаморфозам внешним и внутренним, к изменению физиологии
и тела; а значит, проклятье постоянства не заклеймило плоть, она текуча и
пластична и, направляемая мыслью, может отлиться во многих формах, стать
такой, какой желает обладатель. Чудовищной, прекрасной, устрашающей... Или
неуязвимой и долговечной. Долговечность означала молодость, стабильный
обмен веществ, стиравший на клеточном уровне все возрастные перемены, жизнь
в течение многих столетий в юном и прекрасном теле - неоценимые сокровища,
что даровала анхабам природа. Богатства, о коих они не ведали до сих пор...
Но ключ к ним был в руках ориндо, поскольку пробуждение эндовиации - так
называлась способность к метаморфозам - требовало определенных навыков.
Дальнейшая история анхабов включала три периода: Посева, Плодоношения
и Жатвы. Посев был самым бурным, кратким и радикально изменившим мир; за
два-три века Анхаб превратился в благословенную землю, где реки текли
молоком и медом. Воинственных джерасси усмирили, власть перешла к
сторонникам ориндо, и для анхабов, познавших секрет преображения, смена
обличья стала делом обыденным. Дар телесной трансформации гарантировал еще
и долгую жизнь; в первом поколении метаморфов она равнялась тем же двум или
трем столетиям, в последующих возросла, и на Анхабе ограничили рождаемость.
Второй период - Плодоношения - тянулся не веками, а более сотни
тысячелетий. Это было время великое и гордое, эпоха переустройства мира,
невероятных открытий и фантастических проектов: наклон планетарной оси
изменили, сгладив сезонные колебания, пробили тоннели под морями и
повернули реки вспять, чтоб увлажнить пустыни, соединили мостами материки,
срыли горные хребты, справились с бурями и штормами и усмирили гнев
вулканов. Теперь Анхаб сиял белизной облаков и аметистовым заревом морей,
но свет, тепло и жизнь не кончались за границей атмосферы - там, оболочка
ми планетного зерна, плыли эфирные поселения, за воды, энергостанции и
спутники связи, верфи, погодные обсерватории и гавани космических кораблей.
Лучи от этих сверкающих сфер тянулись к звездам, к чужим таинственным
мирам, и многие анхабы отправлялись в путь - хотя их корабли, которые нес
фотонный ветер, были еще неторопливы и странствовали среди звезд
десятилетиями. Но счет их жизни был иной, чем у существ недолговечных, а
любопытство - велико.
В конце эпохи Раннего Плодоношения в подпространство отправился первый
системный зонд. Системный - значит разумный, способный к обучению и
автономным действиям; квазиживой корабль-ираз, чей мозг уже не являлся
скопищем электронных деталей, а в общих чертах походил на человеческий.
Матрицей мозга служили аллопланты, искусственные вещества, созданные в
биохимических лабораториях и позволявшие имитировать структуру нервных
тканей - правда, лишь тех отделов мозговой коры, которые отвечали за
логическое мышление. Эмоциональный мир таких существ не поражал богатством,
они не имели ни интуиции, ни подсознания и обладали лишь примитивными
чувствами, но в том, что касалось тяжелой работы или опасных экспериментов,
были незаменимыми помощниками.
Зонд благополучно вернулся, преодолев чудовищное расстояние до ближней
галактической спирали. Окно во Вселенную было распахнуто; казалось, до
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг