запустить клыки в пах. Губы у темноволосого были плотно сомкнуты,
подбородок выпячен, а зрачки казались уже не серыми, а угольно-черными и
колючими, как пара игл - не тех, которыми шьют, а тех, что под ногти
запускают.
Скиф, как было обещано, дотащил его до хрустальной перегородки и, затаив
дыхание, подождал, пока Джамаль откатит дверь; затем швырнул худощавого
пленника в желтую траву, не заботясь особо, врежется ли он в землю головой
или плечом. Джамаль, прикрыв за собой створку, с черноволосым тоже не
церемонился - схватил за ворот и за рукав, оттащил к деревьям и выскочил
наружу. Каждый раз дверь была открытой секунды три, и медвяные запахи
падда растворились в теплом и свежем воздухе галереи, как дым от Пал
Нилычевой трубки. Потянув носом, Скиф убедился, что ничем подозрительным
не пахнет, и хотел было окликнуть Сарагосу и Сийю, но звать их не пришлось
- и шеф, и ласточка уже стояли рядом.
Выстроившись шеренгой, они уставились на лежавшего под деревом оборотня.
Сарагоса сопел и дымил трубкой, звездный странник, вцепившись в бороду, не
спускал глаз с лица темноволосого, Сийя замерла, и только ее теплое и
прерывистое дыхание, касавшееся щеки Скифа, показывало, в каком она
напряжении. "Никуда красный не уйдет, - мелькнуло у Скифа в голове, -
шевельнется не так, ласточка сама дверь откатит и приколет кинжалом".
Подумав об этом, он придвинулся к Сийе поближе и обнял ее за талию - на
всякий случай.
Прошло минут десять.
- Ну? - вымолвил Сарагоса.
- Рано еще, - произнес Джамаль. - Тот, первый, дольше под деревом сидел.
- Ты, собственно, чего ждешь? - Теперь Пал Нилыч, оттопырив губу,
поглядывал одним глазом на пленника, а другим - на своего нового агента. -
Ну, показалось тебе что-то... сам не знаешь что...
- Не показалось, дорогой. Ты вспомни, я не только глазами смотрю. Я...
Они было заспорили, но тут пленник, лежавший неподвижно, зашевелился и
сел. Сейчас Скиф мог лучше рассмотреть его лицо, но каких-то особых
перемен в нем не замечал; оставалось оно по-прежнему каменным,
оледеневшим, каким человеческая физиономия бывает в жизни только раз - в
тот момент, когда жизнь кончилась. Потом щеки у оборотня вроде бы начали
розоветь, а губы - подергиваться, и Скиф принял это за признаки гнева;
вероятно, темноволосый оринхо пришел в себя и догадался, какое насилие
учинили над его властительной персоной.
Но то был не гнев, отчаяние. И в гневе кусают губы и раздувают ноздри, и в
гневе щеки то наливаются кровью, то бледнеют, однако изгиб бровей и прищур
глаз и даже морщинки на лбу - иные; гнев заостряет всякую черточку,
отчаяние же размывает ее, обезличивает, и потому в гневе и радости люди
разные, а в отчаянии - похожие, словно у горя одна маска для всех.
И сейчас эта маска была на лице пленника.
Внезапно он запрокинул голову назад, со всхлипом втянул воздух и весь
затрясся: плечи его ходили ходуном, руки дрожали, словно у древнего
старца, а грудь под алой тканью одеяния то вздымалась порывисто, то
опадала, словно он дышал и не мог надышаться медвяными ароматами дурных
снов. Глаза же у него были такими, будто сны эти посетили властительного
оринхо прямо наяву.
- Как его разбирает... - пробормотал Сарагоса. - С чего бы, а?
"Разбирает, верно", - подумал Скиф. Непохоже, чтоб он наслаждался запахом
воспоминаний! Или память была слишком свежей и горькой?
Темноволосый встал, закрыл лицо руками и, пошатываясь, точно с похмелья,
неверным шагом направился к двери. Джамаль приоткрыл ее чуть-чуть, а Скиф,
вытянув руку, втащил пленника за спасительную перегородку. Сладкий аромат
ударил в ноздри, Сийя брезгливо сморщилась, Сарагоса с яростью выдохнул
клуб дыма; запахи табака и меда смешались в воздухе, растаяли, исчезли.
Оринхо опустился на колени у самой стены, и Скиф заметил, что косточки
пальцев у него побелели - пленник вцепился в лицо с такой силой, будто
хотел содрать его напрочь.
Присев рядом, Скиф обхватил запястья темноволосого, с усилием развел руки,
заглянул в зрачки. Они снова были серыми.
- Кто ты? - раздался над плечом Скифа голос Сарагосы. - Ты понимаешь меня?
Можешь говорить?
- Кто ты? - хрипло откликнулся пленник. - Ты, одевший плащ сегани,
Карателя?
- А я и есть каратель, - проворчал Сарагоса, пряча трубку в кулаке. -
Только не отсюда. Слышал про Землю? Ну, так запомни: кара вам пришла с
Земли.
- Земля, - шепнул темноволосый, - Земля... - внезапно голос его окреп. -
Это невозможно! Невозможно! Есть лишь одна дорога сюда! Одна-единственная!
Дверь в тайо и потом - путь над черной бездной отчаяния... - он что-то
забормотал, задергался и вдруг, уставившись в хмурое лицо Сарагосы,
спросил: - Как вас зовут? Если вы с Земли, у вас должно быть имя!
- Разумеется. На Земле у каждого есть имя и есть место, где человек
родился и живет. - Сарагоса сделал паузу, затем, приподняв брови, буркнул:
- Ивахнов Павел Нилович. Я... хмм... в общем, неважно, чем я занимаюсь. Я
здесь не случайно. А ты...
- Врач. Врач! Сергей Хорчанский из Томска. Был врачом... Был Сергеем
Хорчанским...
И темноволосый оринхо в алых одеждах вновь закрыл руками лицо.
* * *
Эти слова - был врачом, был Сергеем Хорчанским - он повторил не раз, но из
бессвязных его речей Скиф догадался, что Хорчанский, нарколог по
специальности, имел дело с "голдом". И не только имел, но и доложил куда
следует, а в результате очутился здесь. Вернее, сюда отправилась его душа,
присвоенная неким безымянным сархом, а тело, которое нашли на даче, скорей
всего уже кремировали или закопали. Он не помнил подробностей, не ведал,
кому и как удалось его подловить; знал только, что находится здесь лишь
несколько дней.
По-видимому, он обладал крепкими нервами: быстро пришел в себя и заговорил
размеренно и спокойно, отвечая на вопросы Пал Нилыча. Разумеется, с
Хорчанским его связывала лишь зыбкая нить воспоминаний; он был
Воплотившимся сархом, оринхо, проходившим подготовку в Тихих Коридорах, и
только аромат падда вызвал Хорчанского из небытия - точней, подавил на
время разум двеллера, завладевшего его личностью. Время это исчислялось
тридцатью-сорока минутами, и потому Хорчанский (сейчас, пожалуй, Скиф не
мог называть его иначе) торопился; хотел рассказать все, что знал, и
сделать все, что хотел.
Как он утверждал, многие сархи в момент Второго Рождения испытывали
сильнейший шок - тем сокрушительней, чем выше был интеллект имплантируемой
в их сознание личности. Причиной шока являлось не одно лишь возникающее
ощущение собственного "я", способное потрясти Перворожденного; вместе с
этим чувством, пленительным и драгоценным, приходило все, что связано с
самосознанием, все опасения и ужасы, таившиеся в глубине души Дающего,
мутный и жутковатый поток инстинктов, неясных воспоминаний, интуитивных
страхов. И главным из них был страх смерти, внезапное и резкое ощущение
своей конечности, временности собственного бытия. Ведь человек привыкает к
этой мысли постепенно; проходят годы, пока дитя, вырастая и мужая,
смиряется с неизбежным концом - вернее, как бы забывает о грядущем закате,
ибо постоянные размышления на эту тему могут свести с ума. Век сархов, чья
текучая плоть отличалась долговечностью, был длинней людского, но и над
ними властвовало Время; и в миг Воплощения они осознавали его власть. Это
было подобно удару!
Аркарбы, неполноценные, переносили его легче. Однако те, кому волей случая
доставался высокий интеллект, кто пополнял высшие касты Оринхо, Иркоза и
Садра, не сразу могли воспринять и примириться с идеей конечности бытия. В
той или иной степени это касалось всех Воплощенных - и тавалов,
Посредников при механизмах, и Карателей-сегани, и хидарта, присматривавших
за шестиногими, и хону, которым поручались Перворожденные, едва
отделившиеся от плоти Творца. Но оринхо страдали дольше и сильней прочих;
им, получившим богатый клад эмоций и чувств - а вместе с ним и власть, -
приходилось расплачиваться за похищенные сокровища.
Потом страх смерти пригасал, превращаясь в стремление самоутвердиться, в
чувство всемогущества, в презрение к праху и червям, к дойному стаду
Дающих и к своим собратьям из низших каст. Сархи не могли продлить себя в
потомстве, но имелся другой способ приобщиться к Вечности - через власть и
силу, через сотворенное властью и силой, через достижение великой цели. И
План Сархата был такой целью, достаточно величественной и протяженной во
времени и пространстве, чтоб породить ощущение сопричастности к вечному,
вселенскому, грандиозному.
Но, кроме великих планов и даруемых ими ощущений, имелись и другие
удовольствия, способные разнообразить бытие. Мысль о его неотвратимом
завершении, вначале угнетающая, с течением лет становилась привычной, и
тогда ужас перед смертью, а также прочие страхи, затаившиеся в
подсознании, можно было подстегнуть. Как? Разумеется, воскресив на краткий
миг личность Дающего, чтобы лотом испытать острое наслаждение возврата
собственного "я", шок ужаса, казавшийся уже не угнетающим, но приятным и
желанным. Это бодрило, это являлось одной из радостей жизни, дарованных
Воплотившимся: превратиться на время в червя, в прах земной, а затем вновь
стать существом всемогущим, тайным владыкой Галактики. И запах падда
помогал вновь и вновь пережить сладость этой метаморфозы.
На Перворожденных он действовал иначе, даруя им смутное ощущение личности
- или многих личностей, одна из которых некогда сольется с разумом
Бесформенного, превратив его в иркоза, сегани, тавала или хотя бы аркарба.
Но это иное воздействие, по сути, не являлось чем-то новым и
исключительным. Вероятно, все разумные существа, даже не обладающие
самосознанием, способны мечтать - или, во всяком случае, представлять
желаемое. Запах усиливал эту способность, и стоило ли удивляться, что
каждый, вдыхая медвяный аромат, мечтал о своем: люди - о рае,
Перворожденные - о грядущей личности, а Воплотившиеся - о счастье потерять
ее и обрести вновь.
Слушая тихий хрипловатый голос Хорчанского, Скиф не мог избавиться от
странного чувства то ли неуверенности, то ли жалости, что охватывало его
временами, заставляя скорбно сводить брови. Эти сархи, разумеется, были
жуткой расой, воистину детьми мрака, как считали в Амм Хаммате; их
вожделения становились горем для сотен миров, их власть означала всеобщее
рабство, и гигантская сфера, будущая обитель неисчислимых легионов
Бесформенных, являлась рукотворным адом, где дьяволы владели душами и
грешников, и праведников. Но дьяволы эти и сами были несчастны; одаренные
многим, они были лишены главного. И они страшились смерти, и страх,
который даже не принадлежал им, пытались обратить в наслаждение - ибо
иного им не было дано.
"Лучше б не являться им на свет божий, - подумал Скиф, - тогда не пришлось
бы их уничтожать. Распылять, как хотелось Пал Нилычу!" Сам он вовсе не был
уверен, что желает этого; сидевший перед ним оборотень в человеческом
образе был достоин скорее жалости, чем ненависти.
Вероятно, такие же сомнения мучили Джамаля, так как его лицо, обычно
веселое и открытое, казалось мрачнее тучи. Внезапно он протянул руку и
коснулся плеча Хорчанского. Тот вздрогнул и замер на полуслове.
- Скажи, ты знаешь о Телге? Система Телгатаим, желтая звезда, похожая на
Солнце? И планета с людьми, такими же, как на Земле... Там есть врата? И
есть ли среди Воплотившихся телгани?
Оринхо пожал плечами. Совсем человеческий жест, отметил Скиф; впрочем,
сейчас это создание можно было считать человеком.
- Не знаю, - хрипло произнес пленник, - не знаю. Я запомнил все, что вбила
мне в голову обучающая машина, но процесс не был закончен. Он, -
Хорчанский покосился на Скифа, - забрал меня... И я не знаю о Телге
ничего. Это важно?
- Нет, - сказал Джамаль. - Во всяком случае, сейчас это не стоит
обсуждать. Я бы послушал о вратах... о том, как открывают новые врата в
тайо... Можешь рассказать?
- Этим занимаются иркоза. Мы, оринхо - администраторы, иркоза, -
технические специалисты. У меня есть ключ, - он вытянул руки с изумрудными
браслетами на запястьях, - и я могу открыть или закрыть врата или
перенастроить их. Однако новые двери в тайо открывают лишь иркоза. Мне
неизвестны детали этой процедуры, и я усвоил лишь то, что есть приборы,
позволяющие найти обитаемый мир и проникнуть в него. Но поиск долог и
труден... - Хорчанский слабо усмехнулся. - Впрочем, кто мешает вам
захватить иркоза? В плащах Карателей вы - песчинки на песчаном пляже...
Разве могут представить Воплотившиеся, что в сферу проникли чужаки? Я сам
почти не верю в это... не знаю, как вы сюда добрались, и не хочу знать! А
что касается врат... Поищите иркоза или подождите, пока один из них
появится здесь, в токаде. Они носят зеленые одеяния... Они умеют смотреть
сквозь тайо, и они нашли Землю... нашли Землю... - голос его стих до
шепота.
- Говори громче, - велел Сарагоса, поглядывая на часы. - Времени у нас не
так много, и не хотелось бы снова накачивать тебя дурманом.
- И мне не хотелось бы, - по губам Хорчанского опять скользнула слабая
улыбка. - Я предпочел бы переселиться отсюда прямиком на небеса.
- Не надо о небесах! Мы говорили о Земле и о том, что иркоза нашли ее. Так
что же? Разве Земля - особенный мир?
- Конечно, - прошептал оборотень, - конечно...
- Но почему?
- Потому что вы с Земли, и я - с Земли... это, быть может, самое
главное... Но есть и другая причина.
- Какая?
- Не догадываетесь? Странно... странно и смешно... Впрочем, как заметил
Скиф, сам Хорчанский не испытывал желания смеяться; тень улыбки на его
губах погасла, и лицо исказилось в болезненной и неприятной гримасе.
- Земляне сильны, - сказал он. - А еще - несговорчивы и упрямы,
бесцеремонны и наглы, воинственны и жестоки; они любят власть и не
упускают случая поживиться за чужой счет. Должен ли я продолжать? Или вы
уже поняли, почему души землян представляют для нас, сархов, особую
ценность?
Для нас, сархов... Он подчеркнул эти слова с горьким сарказмом и уставился
на Сарагосу, будто вызывая его на спор. Потом быстрым движением коснулся
серебристого плаща Скифа.
- Вот ваш человек, живое доказательство моих слов. Бесцеремонный и
жестокий, воинственный и сильный... Пришел, куда захотел, взял, что
захотел, убил, кого захотел... Будущий сарх! И не жалкий сегани - оринхо!
- Ты лжешь! - Сийя, угрожающе выставив меч, шагнула к оборотню. - Ты
лжешь, проклятый, клянусь Небесным Вихрем! Ты хиссап, скулящий во тьме!
Кал ксиха! Падаль, недостойная Хадара! Ты...
Взгляд пленника метнулся, замер, но глаза его были прикованы не к
блестящему клинку, а к левой руке девушки, к ее растопыренным пальцам, к
трезубцу куума, коим она грозила порождению зла. На лице Хорчанского
застыло безмерное удивление.
- Откуда вам известен этот знак? - пробормотал он. - Их знак? Символ
оринхо, завещанный Ими? Я помню...
- Некогда предаваться воспоминаниям! - Сарагоса навис над пленником,
заслонив его широкой спиной от Сийи. - Некогда! Ты должен рассказать мне о
Творце! О процессе воспроизводства! И о том, как попасть на вашу
дьявольскую кухню!
- Вах, Нилыч, погоди! Не будь несговорчивым и упрямым, как ишак с
тбилисского майдана, - с усмешкой произнес Джамаль. - Тут что-то важное...
- Он присел рядом с Хорчанским, заглядывая ему в лицо, и вытянул руку в
кууме. - Символ оринхо, ты сказал? Не только оринхо, дорогой! В одном из
миров боги оставили его людям.
- К сархам Они проявили большую щедрость, - с горькой усмешкой произнес
оборотень. - Людям оставили знак, а Перворожденным - ментальную технику,
аппараты, что открывают двери в тайо, и вот это! - Он коснулся
перегородки, за которой раскинулись золотые древесные кроны. - И кое-что
еще - там, на Сархате! - Прищурившись, оринхо поднял глаза вверх, к куполу
и сияющему над ним алому светилу, и медленно произнес: - Сархат не виден в
лучах солнца и давно необитаем, но без него жизнь в сфере исчезла бы через
две-три сотни Оборотов. Там - Творец! Творец, которого тоже оставили Они!
- Древние? - помолчав, спросил Джамаль. Пленник кивнул.
- Об этом знают лишь оринхо... знают и не любят вспоминать... Но символ,
Их символ, сохранился...
Хорчанский поднял над головой ладонь с тремя вытянутыми пальцами, и Сийя
побледнела, тихо ахнула, отшатнувшись. "Бедняжка, - подумал Скиф, - демон,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг