* * *
Знаете, каков первый принцип рекламы? Уверить клиента в особом к нему
отношении, в том, что он - божественный избранник, которому свалилась в
рот большая и сочная груша. Этот ночной горшок с крышкой в цветочках и
бабочками на донышке - пятьсот, но для вас - только для вас, сэр! -
двести. Всего двести, потому что вы - это вы, а не ваш сосед, который
цветочков от бабочек не отличит. А этот взнос в общество падших женщин -
сотня, но ваше имя - только ваше, мэм! - будет пропечатано во всех
газетах, на самом верху и самыми крупными буквами. Желаете, чтобы на
иностранных языках?.. Хоть на китайском и иврите! На китайском ваша
фамилия выглядит очень изящно... два иероглифа - "мяу" и "мрр"... А вот -
взгляните и удивитесь! - вот информация только для вас! Даром, бесплатно,
для вас одного, единственный наш, неповторимый! Правда, она разглашению не
подлежит, и от нее случаются запоры, но вы уж решайте сами: кушать - не
кушать, слушать - не слушать, играть - не играть.
Я сыграл.
Не потому, что насмотрелся рекламных роликов и был убежден в своем праве
знать такое, что и не снилось нашим мудрецам; не потому, что был напуган и
полагал, что, зная больше, сумею лучше защититься; и, разумеется, не
потому, что льстился на даровой кусок - он застревает костью в горле, а
если все-таки сглотнешь, так обеспечена изжога. Нет, не эти резоны двигали
мной, когда я сидел на мягких подушках в серебристом "БМВ" и задавал
вопрос за вопросом, а после, морщась, как от зубной боли, выслушивал
ответы. Нет! Не вера в свою исключительность, не страх и не жадность к
халяве... Любопытство, дамы и господа, одно лишь любопытство. Не буду
скрывать, с оттенком злобного торжества: я помнил, чем и как мне угрожали.
Впрочем, все мы, крутившиеся вокруг да около гипноглифов, были обреченными
людьми. Кроме Косталевского: он являлся слишком ценным призом, той
незаменимой единицей, которую никак нельзя списать в расход. Но все
остальные числились по разряду нулей. Всех, включая остроносого с его
командой, сотрудников лаборатории псионики и даже корешей Танцора - всех
их полагалось отловить и ликвидировать на всякий случай, в целях
сохранения секретности. Ну а Гудмена, жучилу алчного, и ловить не стоило -
сам пришел, товар принес. Раз принес, два принес, три принес, а затем,
когда нести будет нечего, мистера Гудмена пустят в распил, вместе с
любимой подругой и попугаем. Или наладят в окошко, или с моста, или, опять
же, в метро под поезд... Как и рядовых участников операции, вроде
мормоныша Джека, дабы лишнего не болтали... Но Джек о своей судьбе не
знал; мирно похрапывал на переднем сиденье, так как речи ответственного
агента были не для его ушей.
Агент вещал тихим спокойным голосом, уставившись в пространство над моим
плечом. Его лицо казалось неподвижным, мертвым, будто отлитым из темного
чугуна; не трепетали ноздри, не шевелились брови, не морщился лоб, и
только щель меж толстыми губами ритмично распахивалась и закрывалась,
выталкивая слово за словом, фразу за фразой, нанизывая их в монотонный,
усыпляющий речитатив. Но спать мне не хотелось. Совсем наоборот, я был
напряжен и внимателен.
Увы! Мои познания в сферах высокой политики, в конгломерате намерений и
идей, доктрин и фактов, о коих рассказывал Бартон, были слишком
ничтожными. Он называл фамилии и имена - большей частью мне незнакомые;
перечислял магнатов и политиков, кардиналов в сером, которых не избирали,
не назначали, но тем не менее у них имелась власть - значительная доля
власти, при всех конгрессах, сенатах и президентах от Рузвельта до
Клинтона; он говорил о тайных альянсах и секретных фондах, о частных и
государственных структурах, поддерживающих мир словно три слона с китом,
плескавшимся в океане финансов; об их интригах, интересах, инициативах,
которые, по его словам, являлись той самой дудочкой, под чью мелодию
плясали все. Все! На каждом из континентов, включая Антарктиду. Разница
состояла только в том, что для одних, огромной массы подданных, обывателей
и избирателей, или, если угодно, быдла эти пляски являлись вполне
естественными, тогда как другие, немногочисленные, но кучковавшиеся на
вершинах социальных пирамид, знали, кто им наигрывает танго, вальс или
фокстрот и с какой скоростью требуется шевелить ногами. Однако не каждый
из этих избранных был согласен с заданным темпом, и время от времени их
приходилось подгонять или, наоборот, осаживать. Черный гипноглиф мог бы
стать для этого идеальным средством.
Кем же были эти люди, на коих трудился Бартон? Я понял лишь, что они не
имеют непосредственного отношения ни к вашингтонской администрашии, ни к
Пентагону, ни к ЦРУ, ни к ФБР. Равным образом как и к другим явным и
тайным структурам, к НАТО, ООН, сицилийской мафии, исламским террористам,
масонам, гаитянским колдунам, папе римскому и ку-клукс-клану. Они
находились как бы в стороне. В стороне, но, несомненно, выше. Выше всех.
Я резко взмахнул рукой, и Бартон смолк.
- Ты утверждаешь, что существует заговор? Всемирный заговор с целью
захвата власти?
Его массивная голова отрицательно качнулась.
- Не заговор, Гудмен, нет, ты неправильно понимаешь. Какие заговоры в наше
время, да еще всемирные? Мир - это не Куба, не Чили, и на дворе у нас не
XIX век... Есть средства понадежней заговоров - крепкие связи между
влиятельными людьми, объединенными деловым интересом. Связи, Гудмен,
контакты! Что и как поделить, кого убрать, кого поставить, с кем торговать
и чем, где воевать, где пригрозить экономической блокадой... Связи,
контакты! И никаких всемирных заговоров.
- Кто они? Кто эти люди?
- Большей частью американцы, но это скорее вопрос подданства, чем
национальной принадлежности. Есть из Западной Европы... Есть из Бразилии,
Японии, Объединенных Эмиратов... Есть из Сингапура и ЮАР... Всех я,
конечно, не знаю. Они платят, мы работаем.
- Кто это - мы?
- Оперативный центр при их сообществе. Международная внеправительственная
структура. Если угодно - бюро, где собраны лучшие специалисты, работающие
в то же время и в иных организациях, вполне официальных. В том же ЦРУ,
например...
- Зачем твоим хозяевам гипноглифы? Нет, подожди, не отвечай, - я стиснул
его закаменевший локоть. - Вопрос будет сформулирован иначе и точнее.
Каковы их движущие мотивы и намерения? Видят ли они в гипноглифах угрозу
своей реальной власти? Боятся ли, что кто-то, владеющий этой технологией,
будет оказывать на них влияние? Хотят ли закрыть проблему, уничтожив
гипноглифы и всех причастных и непричастных, или желают использовать их?
Несколько секунд Бартон молчал, словно соображая, как с максимальной
точностью и ясностью ответить на мои вопросы. Затем губы его зашевелились.
- Первое. Одна из наших глобальных задач - поиск и наблюдение за всеми
разработками, способными изменить сложившийся баланс сил и технологий.
Главным образом в сфере транспорта, энергоносителей и новых боевых систем,
включая психотронное оружие, лазеры, роботехнику и средства защиты и атаки
через компьютерную сеть. Второе. Если обнаружена перспективная разработка,
ее стремятся монополизировать, а затем изъять из обращения - либо с целью
консервации, как это сделано с аккумулятором АСП, либо с целью
дальнейшего, но тайного использования. Третье...
Я поднял руку, и он послушно смолк.
- Что такое аккумулятор АСП?
- Хранилище электроэнергии, очень емкое, но небольших размеров. Не знаю,
какой головастый тип его придумал. Работает по принципу аномальной
сверхпроводимости при комнатных температурах. Эта штука, Гудмен, могла
прикончить половину нефтяных компаний... Я могу продолжать?
- Да.
- Третье и последнее. В данном случае - я имею в виду гипноглифы -
разработку завершат, и ее результаты будут активно использоваться.
- Для чего? Разве у твоих нанимателей не хватает власти?
На застывшем чугунном лице Бартона промелькнула улыбка или, точнее, ее
слабая тень.
- Власти у них хватает, Гудмен, но им известно, что цель достигается
разнообразными средствами. Есть долгие, сложные и дорогие пути: не
автобан, а тропа, ведущая в обход, где надо хитрить и комбинировать,
обманывать и угрожать, вводить в игру человеческий фактор, не очень
надежный и поддающийся глупым эмоциям. А мои шефы не любят бросаться
деньгами. Вот, скажем, американский президент, ключевая фигура мировой
политики, важная персона... свой, собственно, парень, но временами слишком
резвый... шустро прыгает, и не туда... Сейчас, чтоб подобраться к нему,
чтоб надавить и напугать, нужна орава потаскух и клоунов. Подумай сам:
бесноватый прокурор, бабы, помешанные на сексе, продажные друзья-приятели,
не считая целой банды сенаторов и адвокатов. Головоломная комбинация,
Гудмен! Путь тайный, но прямой, гораздо предпочтительней. Можно влиять на
президента и на его семью, на госсекретаря, на все их окружение, на всех
сторонников, помощников, советников... Ты понимаешь? Бесценная
возможность! Уникальная!
- Но неосуществимая, - выдохнул я хриплым клокочущим голосом. - Слушай
меня, Дик: сейчас ты заснешь на десять минут и проснешься с твердым
намерением ознакомиться с материалами, которые лежат в твоем кейсе. Затем
ты доставишь их в ваш оперативный центр. Ты будешь помнить, что мистер
Гудмен оказал вам чрезвычайные услуги, что жизнь его - и всех, кто связан
с ним - священна. Будешь помнить до тех пор, пока не исчезнут любые
воспоминания о Гудмене. Ты проследишь, чтоб материалы прочитали все, кто
хоть намеком посвящен в проблему, а когда это случится, ты их уничтожишь.
Потом... Какой твой любимый журнал, Дик?
- "Плейбой", Гудмен.
- Сделай так, чтобы в нем поместили цветную фотографию: букет роз "голубая
луна", можно с какой-нибудь красоткой. Это изумительные цветы, Дик... я
думаю, ты сможешь договориться с издателями...
- Смогу, Гудмен.
- Тогда усни. Спи, и пусть тебе снятся розы. Голубые, как небо сегодняшним
днем.
Это был мой прощальный подарок. Я выскользнул из машины и зашагал по
безлюдному проспекту, надеясь, что розовый куст расцветет в душе Бартона,
наполнит ее благоуханием и в ней воцарится мир. Как-никак красота -
великая сила... Многие предпочитают ее власти и богатству, ибо в красоте -
любовь и радость, то, что мы ищем, к чему стремимся как к идеалу счастья:
дом, утопающий в цветах, детский лепет у наших ног и женщина на наших
коленях... Возможно, Бартон тоже мечтает об этом? Возможно, он бросит свое
людоедское ремесло, найдет себе девушку и примется разводить сады на
теплом и щедром калифорнийском побережье или где-нибудь во Флориде?..
Чудные сады, каких не вырастишь под Петербургом, с персиками и
грейпфрутами, с изумрудной травой и увитыми виноградом беседками, с
орхидеями, розами и сказочно прекрасной эритриной...
Если бросит... И если ему позволят бросить, в чем имелись немалые сомнения.
Но все мы, рано или поздно, ляжем под цветочки и попадем в свой сад -
пусть небольшой, не слишком роскошный, зато персональный. Так что шансы
Бартона на этот счет были не равны нулю.
Глава 21
К станции метро я добрался в назначенный срок, но остроносый встретил меня
неласковым взглядом.
- Где вы шатались, Хорошев? Внешнее наблюдение мне докладывает, что вы у
себя, но в окнах не мелькаете и не отзываетесь на звонки. Я уж думал,
дверь пора ломать. Может, до вас цэрэушники добрались и поджаривают на
конфорке... Я бы им помог. С большим, надо признаться, удовольствием!
- Я сам до них добрался, не далее как час назад. Встретил Косталевского,
взял у него бумаги, копию продал агентам ЦРУ, получил сто тысяч баксов и
поспешил на встречу с вами. Честное благородное слово!
Вы знаете, что я не врал - разве чуть-чуть подредактировал истину. Но
Скуратов недоверчиво осклабился:
- Сумка у вас мелковата, Дмитрий Григорьич, сто тысяч не влезут. Может,
вам их не баксами выдали, а йенами?
- Гонорар перечислен на мой счет в швейцарском банке, - с оттенком обиды
вымолвил я. - Хотите, дам адресок и телефончик? Мне от органов ничего
скрывать. Может, я с этих денег даже налог заплачу! В приступе
клинического патриотизма.
- Таких патриотов, да лет пятнадцать назад... - он выразительно чиркнул по
кадыку, потом рявкнул: - Ну, хватит комедию ломать, Дмитрий Григорьевич!
Документы при вас? И еще: как вы ушли от наблюдения?
- Документы при мне, - я продемонстрировал уголок конверта. - А что
касается наблюдения... По крышам ушел, Иван Иванович, по крышам! Поднялся
на чердак, увидел, что вертолет вы не прислали, и рванул к метро...
Перепрыгивая с крыши на крышу. Я, знаете ли, на удивление прыгуч и гибок.
На прежнем месте службы обучили.
Скуратов мрачно осмотрел меня, потер переносицу и начал теснить к машине.
Она стояла слева, за деревьями и торговыми палатками - не "Жигули", а
"Волга" последней модели, окрашенная в неброский бежевый цвет. Народу в
этот час у станции крутилось изрядно, одни входили-выходили, другие
покупали-торговали, а третьи примеривались, как бы обчистить тех и других.
Поэтому я не сразу усек помощников остроносого: они затерялись в этой
толпе, как пара ворсинок в пестрых узорах персидского ковра. Но в нужный
миг ковер как следует тряхнули, ворсинки выпали и приземлились рядом с
"Волгой": Лев и Леонид, мои неусыпные стражи. Я успел соскучиться по ним,
хоть виделись мы всего неделей раньше.
Дверца распахнулась. Лев нырнул в салон, а Леонид с гостеприимным видом
дернул бровью: садитесь, мол, Дмитрий Григорьич, в ногах, как говорится,
правды нет. Я сел. Место мне подобрали уютное, в середине, меж двух
сероглазых молодцов, так что ни влево, ни вправо не шевельнешься, да и по
крышам тоже не убежишь. Скуратов погрузился на переднее сиденье, захлопнул
дверь и отдал водителю непонятный приказ:
- В сплавы! - Когда машина тронулась, он обернулся, как бы желая
проверить, надежно ли меня упаковали, сделал озабоченное лицо и произнес:
- Приедем, я с вас подписку о неразглашении возьму. Чтоб не было соблазна.
Сто тысяч вы заработали, и хватит.
Я кивнул и пошевелил плечами. Сдавили меня с двух сторон довольно крепко.
Как ожидалось, наш экипаж проследовал к мосту, промчался над серыми
невскими водами и застрял в солидной пробке у Марсова поля. Пока мы
маневрировали взад-вперед, отвоевывая пространство у многочисленных
конкурентов, я покрылся потом; было душно, жарко, и мысли текли какие-то
вялые, тусклые, медлительные. Но все же текли, и я размышлял о том, что
день сегодня неприятный. Тяжелый выдался денек! Это с одной стороны, с
другой - я мог питать надежду, что развяжусь наконец со Скуратовым, и с
Диком Бартоном, и всеми их шефами, боссами и нанимателями. Собственно, с
Бартоном уже развязался. Правда, не без душевных потерь: его откровения
были ужасны, и, приобщившись к ним, любой нормальный человек мог
превратиться в неврастеника.
Вероятно, я не лишен какой-то доли наивности, хоть и считаюсь отменным
крысоловом. Наивность, впрочем, свойственна любому, невзирая на род
занятий и социальный статус; даже люди невероятно жестокие - диктаторы,
отцы народов и вожди, изобретатели лагерей и газовых камер - страдают ею
ничуть не в меньшей степени, чем, например, рядовой обыватель. Обывателю
хочется верить, что все вокруг хорошо или, в крайнем случае, не так уж
плохо (ведь хуже может быть всегда); диктатор же искренне полагает, что
трудится на благо нации и что признательные потомки не покинут светлый
путь, начертанный в его гениальных сочинениях. Но все мы смертны, и через
пару лет - в лучшем случае, десятилетий - реальность торжествует над
наивностью, и бывший вождь предается анафеме. Sic transit gloria mundi,
как говорили латиняне: так проходит мирская слава.
Но я размышлял не о бренности славы, а о своей наивности. Мне казалось,
что я представляю все применения гипноглифов, даже самые невероятные, с
мирной и немирной целью, во зло и благо, на счастье и на горе. С их
помощью можно было лечить, исцелять людей, забывчивых и нервных,
воскрешать воспоминания, вселять уверенность, гасить стрессы и
поддерживать страсть, внушать симпатию и даже развлекать. Еще с их помощью
можно было уничтожать и калечить, навязывать свои желания, будить в
человеке самое низменное, жуткое, первобытное - страх, необоримую ярость,
ненависть, похоть. Я мог представить разнообразные сюжеты, один другого
гаже и страшней: солдат-убийц, подобных запрограммированным роботам,
неустрашимых киллеров-камикадзе, вернейших слуг, рабынь и рабов, покорных
хозяйским капризам, людей с изъятой памятью, писателей, ученых,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг