Вернувшись с пляжа и отобедав (салат из креветок, бифштекс с кровью и, для
разнообразия, бутылочка сладкой "Сангрии"), я обнаружил, что третий день
гощу в испанском королевстве, а, собственно, не видел ничего. Ровным
счетом ничего, кроме моря, пальм, отеля "Алькатраз" и его постояльцев -
если, разумеется, не считать вчерашнего тукана. Согласен, он был весьма
забавной птицей, но все же не мог заменить соборов, башен, витражей,
дворцов и прочих местных достопримечательностей. А потому я быстренько
собрался, взял на набережной такси и, несмотря на сиесту, покатил в
Малагу. Боб, конечно, увязался со мной. Я не возражал. Во-первых, как
всякий бывший советский человек, я не чужд духа коллективизма, въевшегося
в кости, плоть и кровь, а этот дух подсказывал мне: бродить одному по
заграницам нехорошо, лучше гулять в компании. Под надлежащим, так сказать,
присмотром. Во-вторых, я все еще надеялся, что смогу разговорить Бориса,
что в какой-то момент спадет с него маска болвана и олуха и слабое
дуновение истины долетит до меня, позволив ясней разобраться в подоплеке
событий. Это совсем не исключалось: ведь самый опытный актер не может
рядиться изо дня в день в отрепья идиота, являясь, в сущности, неглупым
человеком. Конечно, Боря-Боб не был гигантом мысли, но у меня бродили
подозрения, что парень он не простой - поумнее, чем кажется на первый
взгляд.
Итак, мы отправились в Малагу и осмотрели собор, дворец епископа, бульвары
и портовые причалы, мавританскую крепость под названием Хибральфаро, арену
для боя быков, полуразрушенный замок последнего арабского эмира и римский
амфитеатр. Из всех этих сокровищ испанской культуры я с наибольшим
энтузиазмом осмотрел дворец. Снаружи было под сорок, мозги плавились и
растекались манной кашей, а здесь, под защитой полутораметровых стен,
царила приятная прохлада. Вдобавок вход был бесплатным, и посетители могли
бродить тут в тишине и холодке, попутно любуясь современной скульптурой
(сталь, бронза и бетон), а также огромным фикусом, который рос в патио. По
крайней мере, я решил, что это фикус, но не исключалось, что то была
кокосовая пальма или нечто другое, не менее экзотическое.
Дворец был последним в нашем списке, и, передохнув душой среди его
гостеприимных стен, мы отправились за подарками, обследуя одну за другой
узкие городские улочки. Мне нравится делать подарки. Это большое
искусство, в котором я изрядно преуспел и знаю: чтобы найти подходящую
вещь, надо напрячь воображение и не жалеть ноги. Итак, мы искали
сувенирную лавку - не с туристским ширпотребом, как в районе отелей, а
что-нибудь более солидное, с испанским колоритом, однако доступное по
цене. Последний фактор был решающим, и, посетив ряд заведений, где
торговали натуральной кожей, фарфором, хрусталем и прочими
брошками-сережками, мы несколько приуныли.
- Подарки - дело серьезное, - бурчал Борис, обмахиваясь широкополой шляпой
и изучая очередную витрину. - Враз не ущучишь, где и чего купить... и чтоб
без нажигаловки... без крепкой нажигаловки, каленый пятак тебе к пяткам...
Нажгут все равно, усатые гниды, так хоть не втрое, не вчетверо... Вот хотя
бы браслетик этот взять, серебряный, с зеленым камушком... Сорок тысяч
песюков, с ума сойти! Ты говоришь, изумруд? И даже наклейка есть? И в ней
написано, что изумруд? Написано, ха! Чтоб я так жил! Доверчивый ты,
Дмитрий... сокровища тебе мерещатся, дружбишься с кем попало, в наклейки
веришь... а там стекляшка вместо изумруда, и серебро небось разбавлено...
За полуразрушенным римским амфитеатром нашлось заведение поскромней, и
Боря, насупившись и шевеля бровями, стал пристально разглядывать витрину.
То была лавочка всяких скандальных штучек, какие люди состоятельные и
эмансипированные держат где-нибудь на каминной полке, дабы изумлять
друзей. За толстым прозрачным стеклом располагались: гипсовый муляж
слоновьего фаллоса в натуральную величину, раскрашенный с неподражаемым
искусством; чучело летучей мыши с имплантированной крохотной женской
головкой, смутно напоминавшей какую-то из голливудских кинозвезд; маска
графа Дракулы с оскаленными клыками; сатир, совокупляющийся с нимфой на
танковой броне - нимфу я не признал, а вот рожа сатира носила явное
сходство с незабвенным Лаврентием Палычем Берией. Кроме того, там были
выставлены наши родимые матрешки - Блин Клинтон со всеми его женщинами,
причем Хиллари, законная супруга, была из них самой крошечной. Над головой
президента висел запаянный в пластик марочный блок несуществующей
республики Нагаленд - с тем же Клинтоном и Моникой Левински в интересных
позах. Пожалуй, через век-другой цены ему не будет, как "голубому
Маврикию", подумал я, борясь с искушением приобрести этот шедевр. Но, с
одной стороны, тянул он на пять тысяч песет, а с другой - завещать его мне
было абсолютно некому. Я посоветовался со своим бумажником и смирился.
В эту лавку мы все-таки заглянули. Боб приобрел игральные карты с
лесбийскими мотивами, бисерный веер с "Обнаженной махой" и раскрашенную
статуэтку Колумба: великий мореплаватель стоял в полный рост, а перед ним
согнулся индейский касик, протягивая гроздь бананов. Думаю, эти бананы и
соблазнили Борю - в отличие от Колумба и касика, они были похожи на
оригинал. Я, после долгих размышлений, купил для Дарьи палисандровую
шкатулку, инкрустированную серебром. Она была небольшой, тщательно
сделанной, изящной, и внутри нашлось бы место только для пары колец.
Каких? Это был вопрос вопросов! Глобальная проблема для всякого холостяка!
Мужчина в тридцать шесть не молод и не стар, он - личность ответственная,
самодостаточная, закаленная жизнью, и это хорошо. Хорошо в том смысле, что
он созрел, но не успел подгнить, и может без иллюзий распорядиться своей
судьбой. Например, решить, какие кольца лягут в палисандровую коробочку...
Но, с другой стороны, его гнетет боязнь перемен. Он понимает, что
наступила пора целовать кого-то в щечку, кого-то качать на коленке, однако
такие метаморфозы внушают ему панический страх. Ужас, скажем начистоту! И
я, признаться, не был исключением. Такой вот морально-психологический
коктейль...
Боря-Боб не замечал моих терзаний. Пересчитав карты с нагими лесбиянками,
он поморщился и пробурчал:
- Хоть здесь не нажгли... Кругом одни кидалы... чмо и хоботы... торчки и
шмурдяки... и этот жлоб из Манивоки... Доберусь я до него, почищу перышки!
Печень вырву!
- Тут не Россия, - напомнил я, - тут самое безопасное место во всем
испанском королевстве. Ну, станешь ты печень рвать... Мужик он здоровый,
без шума не обойдется... А в результате - международный скандал. Скажут,
русская мафия за чернокожих взялась. Нехорошо! Мы ведь все-таки
интернационалисты!
- Лично я - без "интер", - сказал Боб, вдруг становясь серьезным. - А что
до чернокожего, так он не простой угнетенный негр, а хмырь из Лэнглипусы.
И тебя, кретина, охмуряет... Гляди, охмурит! Был ты дурик, а будешь
жмурик. Ясно?
Куда уж ясней! Особенно про Лэнглипусу, где штаб-квартира ЦРУ... Я принял
эту информацию к сведению и простодушно улыбнулся.
- С чего ты решил, что меня охмуряют? Боб поиграл бровями, сплюнул на
торчавшую у обочины пальму, задумчиво посвистел сквозь зубы.
- Знаем мы охмуряльные методы, знаем! Вначале - изолировать фигуранта,
лишить гласности и связей с общественностью, потом - наобещать с три
короба, а под занавес отправить на погост, кормить червей. С веночком на
гробике.
- Если быстро и безболезненно, так не столь уж плохая перспектива, при
нашей-то нынешней жизни, - заметил я. - Опять же венок... Может, еще и
похороны оплатят.
- Похороны я сам тебе оплачу, - пообещал Боб.
Он неожиданно развеселился, раскрыл веер с "Обнаженной махой" Гойи,
поглядел на него, одобрительно хмыкнул, закрыл и, пользуясь веером вместо
клинка, стал объяснять мне, куда положено колоть и резать, чтоб фигурант
быстрей переселился в мир иной. Потом - куда положено бить: в висок, в
глазницы, под основание черепа, по горлу... Нельзя сказать, что я совсем
уж неофит в таких делах: в студенческие годы, в промежутках между моргом,
лекциями и ленинградской товарной, я успел позаниматься "рестлингом".
"Рестлинг" - это мы так его называли для пущей важности. На самом деле то
была борьба без правил, и суть ее заключалась в краткой формуле: дать в
зубы, чтоб дым пошел.
Поэтому, внимая Борису, я не слишком ужасался и не впадал в прострацию, а
размышлял о том, что хомо сапиенс, если брать по-крупному, делятся не на
расы, народы и племена, а всего на две категории: одним угробить ближнего
что муху раздавить, другим же этот подвиг не по силам. К тому же
большинство людей не знает, к какой категории относится, пока им не сунут
автомат и не отправят в афганские горы или вьетнамские джунгли. И слава
Творцу, что не знает!
Я представил Боба с топором в руках - с тем самым, что висел в моей
прихожей, - и содрогнулся.
* * *
Перекусив в пиццерии, мы взяли такси и вернулись в отель в девятом часу.
Дальнейшая программа была кристально ясной: бассейн и променад до бара. Я
спросил бутылку белого, а Боб - стакан покрепче; затем мы вынесли столик в
парк, уселись под цветущим тамариском и стали потягивать каждый свое. Мои
лейтенанты куда-то запропастились - должно быть, от смущения за утренний
провал, но Ричард Бартон из Таскалусы был тут как тут: приплясывая и
поводя плечами, двигаясь как бы под звуки неслышимого джаза, подтанцевал к
нашему столику с порцией виски и карманами, набитыми жвачкой.
Поразительная личность! Если не пьет, то говорит, а если не говорит, так
жует. Правда, угощать нас он не забывал.
Мы потрепались о том о сем - о национальных пристрастиях в сфере напитков,
о династии Бурбонов и испанском короле, чей гордый профиль украшал песеты,
о паре гомиков, появившихся сегодня в отеле "Алькатраз", о толстой немке,
которая хоть не отличалась стройностью испанок, но вряд ли уступала им в
постели. Выпили мы немного: я одолел половину бутылки сухого, а Боб с
Диком - по три порции горячительного. Время за разговорами (вполне
мирными, без посягательств на чью-либо печень) летело незаметно и быстро.
Меж тем небеса потемнели и озарились яркими южными звездами, над горным
хребтом поднялась ущербная луна, посеребрив воду в бассейне и выложенные
искусственным мрамором дорожки, поле для гольфа покрылось мраком, а
платаны и пальмы оделись густыми сумрачными тенями, став похожими на
гигантских рыцарей в черных плащах. В парке и на открытой площадке у бара
вспыхнули фонари, но публика - большей частью народ семейный, малопьющий -
уже расходилась. Проковыляла толстая немка со своими чадами, тащившими
ворох бутылок с пепси; чинно удалились британцы и датчане; тихонько
уползли гомики; покинули бар пожилая чета из Питера и молодые супруги с
шустрым малышом. Только неугомонный полковник Гоша все колобродил у
стойки, заливая Элле, Стелле и Белле, а также бармену Санчесу, как
довелось ему командовать полком в Афгане, как он гарцевал на полевой кухне
и рубил моджахедов в лапшу. Девушки попискивали в самых драматичных
моментах, а Санчес вежливо улыбался и ждал, когда же русский сеньор
угомонится и свалится под стойку. По-моему, шансов у Санчеса не было.
- Вот она, справедливость, - задумчиво протянул Боря-Боб, скосив глаза на
полковника. - Одни отчизне служили, кровь проливали, а нынче топают на
костылях... Другие жрали-пили и набивали карман, и теперь им все позволено
- и та же выпивка, и бабы, и брехня о драчках, где задницы их отродясь не
бывало. И власть опять же у них... Иду на спор, что этот шмурдяк всю жизнь
просидел в тихой дыре под Питером или Москвой и на горы глядел отдыхаючи в
Сочи... А нынче врет и не краснеет! И где ведь врет, каленый пятак ему к
пяткам - не в Сочах каких-нибудь сраных, а в заграницах! Куда за рубль не
долетишь!
- Но ты ведь тоже долетел, - произнес я.
- Долетел!.. - Борис резко оборвал фразу, и мне показалось, что он хотел
добавить: "За казенный счет". - Долетел, зато не вру. А мог бы
порассказать... мог бы...
Он выплеснул содержимое стакана в глотку, поднялся и твердым шагом
направился к стойке. Бартон дернул меня за рукав:
- Боб расстроен? Почему? Из-за утреннего инцидента? Так я готов искупить.
Может, мы и ему откроем счет в банке "Хоттингер и Ги"?
- Боб душой тревожен, а это деньгами не поправишь, - объяснил я. - Он
хочет не денег, а справедливости.
- Справедливость - тоже вопрос денег, - заметил Бартон с истинно
американским прагматизмом.
- Отнюдь. И то и другое надо рассматривать в аспекте конкретной
национальной идеи. Американская идея какова9 Что Штаты - оплот демократии,
а раз оплот, то должны быть сильны и богаты. Богатство и сила измеряются
деньгами; значит, кто при деньгах, тот и прав. Русская же идея совсем иная
и коренится в православных и коммунистических догматах. Русские считают,
что богатство - зло, а бедность - не порок, что духовное превалирует над
материальным и что их миссия - распространить такие идеи по свету, в обоих
земных полушариях, не исключая Антарктиды. Вот когда распространят, тогда
и установится справедливость! Героям дадут по ордену, честным труженикам -
по медали, а мошенники и тунеядцы вымрут сами собой. Понял?
- Не понял, - отозвался Дик. - По-моему, это чепуха, и вот тебе живой
пример: все страховые агенты - мошенники, но я не собираюсь вымирать.
- Вымрешь, когда мы до вас доберемся.
- Не доберетесь. Пока что мы вам одалживаем деньги, а не наоборот.
Мы замолчали, чтобы в покое и тишине обдумать национальную идею: он -
свою, а я - свою. Боб тем временем топтался у стойки с полной емкостью в
руках, но, против моих ожиданий, морду полковнику бить не стал, а даже
чокнулся с ним и перекинулся парой слов с девицами. Затем вернулся к нам -
повеселевший и возбужденный. Глаза его хитро поблескивали из-под нависших
бровей, и даже квадратная физиономия вроде бы сделалась округлой.
- Что приуныли, братаны? - провозгласил он. - Порох отсырел или градус в
душе не играет? Так я вас щас развеселю! Есть у меня одна штучка...
Он полез в карман, а Дик взглянул на меня с явным вопросом во взоре.
Пришлось переводить.
- Боб боится, что у нас порох отсырел, и обещает развеселить.
- Я уже веселый, - промычал Бартон, отхлебывая из стакана.
Я потянулся к своему, но моя конечность внезапно застыла в воздухе, будто
стрела подъемного крана, не обнаружившего груз. Боря-Боб, поглядывая то на
меня, то на зулуса, подбрасывал на ладони небольшой футлярчик,
пестренький, цилиндрический, как раз такой, в каком хранят непроявленную
фотопленку. И был этот футляр, за исключением расцветки, полным подобием
найденных мной, распиханных по сейфам и халатам: точно такого же размера,
той же формы и, кажется, из того же пластика.
Признаюсь, что к этому фокусу я не был готов. Совсем не был! Хоровод
цветных футлярчиков мелькнул перед моими глазами; черный и голубой будто
выпрыгнули из сейфа в Промате, а остальные присоединились к ним, покинув
продранный карман, и закружились надо мной по эллиптическим орбитам.
Двигались они неторопливо, будто давая возможность как следует их
разглядеть и даже пересчитать, так что я смог убедиться, что память меня
не подводит, что их по-прежнему шесть, и пестрый никуда не делся - вот он
кружится за белым и золотым, подмигивая разноцветными полосками.
- Никак ты привидение увидел? - с насмешкой произнес Борис, хлопнув меня
по руке. - Знакомое привидение, а? - Он перевел взгляд на Бартона, но тот
разглядывал пестрый цилиндрик с явным недоумением. Потом спросил:
- Это что такое?
Видимо, Боря-Боб понял вопрос по интонации, так как тут же откликнулся:
- Это такая штука-"веселуха", которой у нас в любом ларьке торгуют.
Погляди-ка!
Он отвернулся и вытряхнул на ладонь что-то крапчато-полосатое, искристое,
с плавными округлыми обводами, напоминающее маленькую фигурку енота или
иного зверька, кошки или белки, причем было абсолютно неясно, где у этой
кошки-белки хвост, а где голова. Она показалась мне такой забавной, такой
смешной, что на губах волей-неволей родилась улыбка; потом, не спуская
глаз с широкой ладони Бориса, я рассмеялся и наконец захохотал. Бартон
вторил мне гулким басом.
Говорят, что смех - ужасное оружие, но где пределы его власти? Смех
способен вызвать слезы, героя превратить в паяца, владыку-в глупого шута;
из красавицы смех сделает дурнушку, из академика - кретина; он может
привести к дуэли, к самоубийству или драке, разжечь костер ненависти,
уязвить гордость; еще он умеет жалить, жечь, ранить, унижать и убивать. Но
все это - фигуры речи, включая смерть; мы понимаем их иносказательно, и
потому нам мнится, что смех сам по себе безвреден.
Но это не так.
Наш смех не был обидным, злобным или мстительным, издевательским или
саркастичным. Мы просто смеялись; первые две минуты с удовольствием,
причем хохотали так, что скамейка тряслась, а с тамариска осыпалась
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг