не захотел уловить.
- Не совсем, - ответил он. - Кое-какие звуки возможны и даже
обязательны.
- Это какие же? - продолжал усмехаться Павлик.
- Плач, например. Стон. Крик о помощи. Проклятья. Мало ли...
- Ни фига себе! - воскликнул Павлик. - Вы что, садист-любитель?
- Во-первых, я не садист, - спокойно разъяснил парень. - Во-вторых, не
любитель, а профессионал.
- Профессионал - в чем?
- Много будешь знать - скоро состаришься, - банально ответил парень,
несколько разочаровав Павлика.
И в самом деле: несомненный флер тайны, витающий над незнакомцем,
гипнотическая притягательность его личности, остроумие и вольность
поведения - все это сразу привлекло Павлика, заставило отменить важный
теннис, а может - в дальнейшем - и кое-какие милые сердцу встречи. А тут -
банальная фразочка из репертуара родного деда-профессора. Ф-фу!
Но парень быстро исправился.
- Первое правило разведчика слыхал? - спросил он. И, не дожидаясь
ответа, огласил: - Не знать ничего _лишнего_, - голосом последнее слово
выделил.
- Что считать лишним, сеньор Штирлиц? - Павлик позиций не сдавал,
считал обязательным слегка покалывать собеседника - кем бы он ни был.
- Все, что не относится к заданию.
- К какому заданию? К чьему?
- К моему. А какое - сейчас поймешь. Ну-ка, пройдемся, - встал и пошел
вдоль школьного забора к выходу на набережную.
Павлику ничего не оставалось делать, как идти следом.
Поверьте, он никогда бы не поступил так, если б не обыкновенное
юношеское любопытство. И что ж тут постыдного - удовлетворить его?
Удовлетворим - и в разные стороны, никто никому ничем не обязан... Если,
конечно, помянутое задание не окажется адекватным желанию самого Павлика.
Так он счел. Поэтому пошел за парнем. И ходили они вдоль по набережной
минут эдак сорок.
А о чем говорили?..
Здесь автор позволяет себе применить до поры "первое правило
разведчика"...
Сеньке Пахомову снился обещанный сон. Будто сидел он, здоровый и
трезвый, на жестком стуле, мертво привинченном к движущейся ленте не то
эскалатора, не то какого-то специального транспортера. Движение
горизонтальное, плавное, неторопливое, поступательное. Ветерок навстречу -
теплый, слабый до умеренного, приятный. Как на Москве-реке утром. А
справа, слева, наверху, внизу - всюду, куда взгляд достает! - такие же
транспортерные ленты с такими же стульями, а на них - люди, люди, люди...
И все двигались горизонтально, плавно, медленно и поступательно - туда же,
куда и Семен. В ту же неизвестную, скрытую в сизом тумане сторону.
Где-то я читал про такую катавасию, подумалось Семену, где-то в
зарубежной фантастике. Может, у Лема?..
Но не вспомнил, не отыскал затерянное в вязкой памяти худпроизведение,
да и лень было напрягать мозг, совсем недавно еще подверженный высокой
температуре и гриппозным бациллам; просто расслабился Семен - везут, и
ладно! - ехал себе, глазел по сторонам, искал знакомых.
А вот, кстати, и знакомые!
На соседней ленте, метрах в пяти от Семена, плыла вперед строгая
учителка Алевтина Олеговна, аккуратно сложила на круглых коленях пухлые
руки - спина прямая, взгляд целенаправлен в туманную даль.
- Алевтина Олеговна! - радостно заорал Семен, даже со стула привстал, -
это ж я, Семен Пахомов!..
Но Алевтина Олеговна не услышала его, да и сам Сенька себя не услышал,
как будто и не орал он вовсе, а лишь подумал о том. Хотя - голову на
закланье! - в голос вопил...
Странное какое явление, решил он задумчиво. Видать, тишина во сне стала
тугой и плотной, _материальной_ тишина стала. Как вата.
А над Алевтиной Олеговной ехал на стуле тихий пенсионер Коновалов, с
которым Семену доводилось, бывало, пропустить в организм пузырек-другой,
но - давно, в доуказные времена, теперь-то Коновалов спиртного в рот не
берет, бережет организм... А вон и профессор Топорин Андрей Андреевич
стульчик себе облюбовал, знатный, обеспеченный человек, наяву на личной
"Волге" раскатывает, а здесь - как все, здесь, так сказать, - на
общественном транспорте... А там почему два стула рядом? Кому подобные
привилегии? Никак Павлуха Топорин, профессорский внучек, супермен и
джентльмен, красавец-здоровяк, юный любимец юных дам. Сенька не раз
встречал его темными вечерами то с одной прекрасной дамой, то с другой, то
с пятой-десятой. И тоже помалкивает, деда не замечает, и не крикнет: мол,
куда едем, дед? А может, тишина не дает?..
Сенька подставил ладонь: _тишина_ ощутимо легла на нее, потекла между
пальцами, холодила. Облизнул губы: вкус у _тишины_ был мятный, с
горчинкой, колющий - как у всесоюзно известных лечебных конфет "Холодок".
А на других лентах смирно ехали другие знакомцы Семена - милые и
немилые соседи по дому, _содворники_, если можно так выразиться. Вон -
чета артистов-эстрадников из первого подъезда. Вон - братья-близнецы Мишка
и Гришка, работяги с "Серпа и молота" - из двенадцатого. Вон - вся семья
Подшиваловых, папа-писатель, мама-художница, дети-вундеркинды, дед -
ветеран войны - из третьего. Вон - полковник из пятого подъезда, тоже с
женой, она у него завклубом где-то работает. А дальше, дальше плыли в
спокойствии чинном прочие жители родного Сенькиного дома, плыли, скрываясь
в тумане, будто всех их подхватил и понес куда-то гигантский конвейер - то
ли на склад готовой продукции, то ли на доработку - кому, значит, гайку
довинтить, кому резьбу нарезать, кому шарики с роликами перемешать.
Интересное кино получается: все с семьями, все, как в стихах, с
любимыми не расстаются, а он один, без Ирки! И Алевтина без своего
благоверного. Почему такая несправедливость?
Оглянулся Сенька - вот тебе и раз! Позади, в нижнем ярусе, едут двумя
сизыми голубками его Ирка и Алевтинин очкастый, сидят рядышком, хорошо еще
- тишина близкому контакту мешает! Как это они вместе, они ж не знакомы?..
Хотел было Сенька возмутиться как следует, встать с треклятого стула,
спрыгнуть на нижний ярус, физически разобраться в неестественной ситуации,
но кто-то _внутри_ словно бы произнес - спокойно так: не шебуршись
понапрасну, Семен, не трать пока силы, пустое все это, ненастоящее, не
стоящее внимания. А где стоящее, поинтересовался тогда Семен. И тот,
внутри, ответил: впереди.
И успокоился Сенька во сне, перевернулся с боку на бок, ладошку под
щеку удобно положил.
А туман впереди рассеивался, и стало видно, что все транспортеры
стекаются к огромной площади, похожей на Манежную, стулья с лент
неизвестным образом сближаются, выстраиваются в ряды, будто ожидается
интересный концерт на свежем воздухе. Сенькин стул тоже съехал в
соответствующий ряд, прочно встал - справа Алевтина Олеговна концерта
ждет, слева - пенсионер Коновалов.
Какой же концерт в такой _тишине_, удивился Сенька, да и сцены никакой
не видать...
Но тут впереди возник репродуктор-великан, повис над толпой на ажурной
стальной конструкции, похожей на пролет моста, кто-то сказал из
репродуктора мерзким фальцетом:
- Раз, два, три, четыре, пять - проверка слуха... И после секундной
паузы приятный, хотя и с некоторой хрипотцой, бас произнес непонятный
текст:
- Все, что с вами произойдет, - с вами давно произошло. Все, что
случится, - случилось не сегодня и не вчера. То, что строили, - строили
сами, никто не помогал и никто не мешал. А не нравится - пеняйте на себя.
Впрочем... - тут бас замолк, а мерзкий фальцет вставил свое, явственно
подхихикивая:
- Погодите, строители, не расходитесь. Еще не все.
А пока - гимн профессии, - и пропел без всякого присутствия
музыкального слуха, фальшивя и пуская петуха: - Я хожу одна, и что же тут
хорошего, если нет тебя со мной, мой друг...
Но в репродукторе зашипело, зашкворчало, громко стрельнуло. Усилитель
сдох, ошалело подумал Сенька.
- Прямо апокалипсис какой-то, - возмущенно сказала Алевтина Олеговна. -
Я в этом фарсе участвовать не хочу.
- Выходит, можно разговаривать! - обрадовался Сенька, вскочил с места,
закричал:
- Ирка, Иришка, ты где?
- А ну сядь, - одернул его за трусы старик Коновалов. - Сказано же: еще
не все.
Но Сенька ждать не хотел. Он начал пробираться вдоль ряда, наступая на
чьи-то ноги, опираясь на чьи-то плечи, слыша вслед ворчанье, кое-какие
ругательства, в том числе и нецензурные. Но плевать ему было на
отдавленные ноги, на соседей его недовольных, Сенька и наяву не слишком-то
с ними церемонился - подумаешь, цацы! - а во сне и подавно внимание не
обращал.
- Ирка! - орал он как оглашенный, - отзовись, где ты?
Но не отзывалась Ирка, не слышала мужа. Наверное, занес конвейер ее
невесть куда - может, в бельэтаж, а может, и вовсе на галерку.
А туман опять сгустился, укрыл спящих, отделил их друг от друга. Туман
буквально облепил Сенькино лицо, туман стекал холодными струйками по
щекам, по шее, заплывал под майку - она вся промокла насквозь. Сенька, как
пловец, разгребал туман руками, а он густел киселем, и вот уже мучительно
трудно стало идти, а кричать - совсем невозможно.
- Ирка! Ирка! - Сенька выдавливал слова, и они повисали перед лицом -
прихотливой туманной вязью, буквы налезали одна на другую, сплетались в
узоры, а нахальные восклицательные знаки норовили кольнуть Сеньку - и все
в глаза, в глаза. Он отщелкивал восклицательные знаки пальцами, они
отпрыгивали чуток - и снова в атаку.
А голос из репродуктора грохотал:
- Ищите друг друга! Прорывайтесь! Не жалейте себя! Выстроенное вами да
рухнет!.. И опять фальцетик нахально влез:
- Ой, не смогут они, ой, сил не хватит, ой, обленились, болезные,
привычками поросли...
- Ирка! - прохрипел Сенька.
А тот, тайный, внутри его, сказал тихонько:
- Неужто не сможешь, Сеня? А ну, рвани! И Сенька рванул. Разодрал
руками сплетенные из тугого тумана слова, нырнул в образовавшуюся брешь,
судорожно вдохнул мокрой и горькой слизи, выхаркнул ее в душном приступе
кашля...
И увидел свет...
И ослеп на мгновение от резкого и мощного света, но не успел
испугаться, потому что сразу же услышал внутри себя удовлетворенное:
- Теперь ты совсем здоров.
Сенька поверил тайному и открыл глаза. В комнате горела люстра, а Ирка
сидела на стуле перед кроватью и плакала. Слезы текли у нее по щекам, как
туман в Сенькином сне.
- Ты чего? - Сенька по-настоящему испугался, во сне не успел, а тут -
сразу: уж не случилось ли что? - Почему рев?
- Сенечка... - всхлипывала Ирка, - родной ты мой...
- Кончай причитать! Живой я, живой.
- Да-а, живой... - ныла Ирка. - Ты меня во сне звал, так кричал
страшно... Я тебя будила, трясла-трясла, а ты спишь...
- Проснулся. Все. Здоров, - Сенька сел на кровати, огляделся. - Где мок
штаны?
- Какие штаны? Какие штаны? Лежи! У тебя температура.
- Нету у меня температуры. Сказал: здоров.
- Так не бывает, - слезы у Ирки высохли, и поскольку муж выказывал
признаки малопонятного бунта, в ее голосе появилась привычная склочность.
- А ну ляг, говорю!
- Ирка, - мягко сказал Сенька, и от этой мягкости, абсолютно чуждой
мужу, Ирка аж замерла, затаилась. - Ирка-Ирка, дура ты моя деревенская,
ну, не спорь же ты со мной. А лучше собери что-нибудь пожевать, жрать хочу
- умираю. Наденька где?
- В садике. Я ее на ночь оставила. Ты же больной...
- В последний раз оставляешь, - строго заявил Сенька. - Ребенок должен
регулярно получать родительское воспитание.
Этой официальной фразой Сенька добил жену окончательно.
- Хочешь, я схожу за ней? - растерянно спросила она.
- Сегодня не надо. Сегодня я буду занят.
- Чем? - растерянность растерянностью, а семейный контролер в Ирке не
дремал. - Магазины уже закрыты.
- При чем здесь магазины? - Сенька разговаривал с ней, как будто не он
болен, а она, как будто у нее - высокая температура. - Некогда мне по
магазинам шататься, некогда и незачем. Все, Ирка, считай - завязал.
- Ты уж тыщу раз завязывал.
- Посмотришь, - не стал спорить Сенька, взял со стула джинсы и начал
натягивать их, прыгая на одной ноге.
И это нежелание доказывать свою правоту, спорить, орать, раскаляться
докрасна - все это тоже было не Сенькино, чужое, пугающее.
- У тебя кто-нибудь есть? - жалобно, нелогично и невпопад спросила
Ирка.
Сенька застыл на одной ноте - этакой удивленной цаплей, не удержал
равновесия, плюхнулся на кровать.
Засмеялся:
- Ну, мать, ты даешь!.. Дело у меня есть, дело, понятно?
- Понятно, Сеня, - тихо сказала Ирка, хотя ничего ей понятно не было, и
пошла в кухню - собирать на стол, кормить странного мужа.
А Сенька застегнул джинсы, босиком подошел к окну, прикинул расстояние
от своего подъезда до двенадцатого. Получалось: стена закроет выход, на
набережную, превратит двор в замкнутый со всех сторон бастион. А если еще
и ворота на проспект запереть...
- Почему я? - с тоской спросил Сенька. И _тайный_ внутри ответил:
- Потому что ты смог.
- Что смог?
Но _тайный_ на сей раз смолчал, спрятался, а Ирка из кухни крикнула:
- Ты мне?.. Все готово. Хочешь - в постель подам?
Ох, не верила она, что Сенька враз выздоровел, ох, терзалась
сомнениями! И пусть бы - температура упала, бывает, но с психикой-то у
мужа явно неладно...
И Сенька ее сомнений опять не опроверг.
- Вот еще, - сказал он, - будешь ты таскаться взад-вперед. Ты что, не
устала, что ли? Работаешь, как клоун... Слушай, может, тебе перейти?
Может, в садик к Наденьке - воспитательницей? Давай прикинем... - вошел в
кухню, сел за стол.
Ирка тоже села - ноги не держали. Сказала покорно:
- Давай прикинем.
Будучи в командировке в одной из восточных стран, автор не пожалел
мелкой монетки для уличного гадальщика. Белый попугай-ара встряхнул
хохолком, порылся клювом в деревянном расписном ящике, вытащил аккуратно
сложенный листок бумаги. Гадальщик с поклоном протянул его автору:
- Ваше счастье, господин.
На листке печатными буквами значилось по-английски: "Бойтесь тумана. Он
не дает увидеть лица близкого вам человека".
Когда с работы вернулся муж, Алевтина Олеговна уже вчерне сметала на
руках платье для невестки, оставалось только прострочить на машинке и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг