И кошкой по рингу, бросая тело то вправо, то влево, завлекая
противника, ведя его за собой, пробивая точными ударами его защиту, но
пока не сильными, не _мертвыми_, и все не упуская из поля зрения белесые
редкие Пашкины брови, которые тот явно бдительно охранял...
- Что ты привязался к этому бою? - раздраженно спросила душа Алексея
Ивановича. - Не лучший он вовсе в моей спортивной биографии, были и
поинтереснее.
- Не исключаю, не исключаю, - согласился черт. - Но мне он нравится, я
в нем вижу некий сюжет. Коли умел бы, рассказ сочинил, а то и повесть. Но
Бог талантом обидел, с Богом у меня, ты знаешь, отношения напряженные.
Лена вышла в другую комнату - марафет, видать, навести, что-то там у
нее в прическе разладилось или с ресницами обнаружился непорядок, - и
Семенов с Алексеем остались на время одни.
- Выпьешь? - спросил Семенов.
- Вряд ли, - сказал Алексей.
- Бережешь здоровье? - спросил Семенов.
- Ленка не любит, когда пахнет, - сказал Алексей.
- Идешь на поводу? - спросил Семенов.
- Примитивно мыслишь, лауреат, - сказал Алексей. - Записывай афоризм:
никогда не будь не приятным тем, кому хочешь нравиться. Особенно в мелочах
быта. Тем более что это не требует больших усилий.
- Ты хочешь ей нравиться?
- Я ей уже нравлюсь.
- Где ты ее подобрал?
- Буквально на улице. Иду я, навстречу она. И так далее, вопрос
техники.
- Завидую, - мечтательно сказал Семенов. - Для меня познакомиться с
женщиной - мука мученическая. Поверишь, язык прилипает...
- Вот не сказал бы! Ты же сейчас болтал как заведенный. Весь вечер на
арене...
- Это я на нервной почве.
- Ты и нервы? Прости, друг Семенов, не верю. У тебя вместо сердца
пламенный мотор... Да, кстати, а ты ей показался.
- Считаешь?
- Уже сосчитал.
Семенов налил себе коньяк, примерился было выпить, но вдруг поставил
рюмку на стол, бросил в рот маслину, зажевал невыпитое. Сказал
просительно:
- Лешка, подари мне ее.
Алексей вытряхнул из пачки папиросу, помял ее, подул в мундштук,
чиркнул спичкой. Долго смотрел, как струйка дыма тянется вверх, к желтому
квадратному, размером в целый стол, абажуру.
Семенов ждал.
- Она не вещь, лауреат, - наконец медленно проговорил Алексей,
по-прежнему глядя на действующий папиросный вулканчик, - даже не сюжет для
рассказа... Допустим, уйду я сейчас, оставлю вас одних, а у тебя язык
опять кое-куда прилипнет.
- Не прилипнет, - яростно сказал Семенов. - Точно знаю!
- Ишь ты, знает он... Все не так просто, Семенов, надо учитывать массу
факторов. Например, такой: а что я буду делать один?
- Леха, не пудри мне мозги. У тебя таких Ленок...
- Но мне она тоже нужна, Семенов, вот ведь какая штука. А ты мне
предлагаешь куковать у разбитого корыта.
- Я тебе справлю новое.
- В каком смысле?
- В переносном.
- Не понял.
- Ты издал отличный роман, Алексей.
- Тебе так кажется?
- Я в этом уверен. И, надеюсь, не только я.
- Спасибо за доброе слово, лауреат, оно, как известно, и кошке
приятно... - ткнул недокуренную папиросу в яшмовую пепельницу, встал,
намеренно лениво потянулся. - А мне, пожалуй, и вправду пора. Устал я
что-то. Позвать Ленку?
- Не надо, - быстро проговорил Семенов. - Я скажу ей, что тебя срочно
вызвали в Союз писателей.
- Она не поверит, но это - ваши проблемы... Ладно, Владик, пока, удачи
тебе.
И тихонько, тихонько, чуть ли не на цыпочках - по длинному коридору
неуютно-огромной квартиры Семенова, аккуратно, без стука прикрыл за собой
дверь.
А Пашка Талызин ухитрился врезать Алексею, смачно шлепнуть его по скуле
- да так, что поплыл Алексей, судья на ринге даже счет начал. Но Алексей в
панику не впадал, слушал неторопливые: "Один... два... три...", умно
пользовался нежданной, хотя и неприятной передышкой, отдыхал, а на счете
"восемь" встряхнулся, принял боевую стойку.
Судья крикнул:
- Бокс!
И Алексей с удвоенной яростью двинул на Пашку, заработавшего на
нечаянном нокдауне паршивое очко, провел серию по корпусу и, не думая о
дешевом джентльменстве, ударил правой в бровь противника, точно попал и
сильно.
И тут раздался гонг: второй раунд закончился.
Алексей отправился в свой угол, а краем глаза заметил: Пашка шел к
себе, прижав бровь перчаткой.
- Этот самый моментик мне больше всего и люб, - с садистским
удовольствием сказал черт.
Где сейчас странствовала душа Алексея Ивановича? Похоже, она уже
выбралась за пределы Солнечной системы, похоже, неслась она прямым ходом к
Альфе Эридана или к Бете Тукана, а может, к Тау Кита она шпарила, пожирая
уму непостижимые парсеки, поскольку фантасты допускают наличие разума
именно в Тау Кита.
Но парсеки парсеками, а вопрос проклюнулся сам собой:
- Чем же он тебе так люб, моментик этот?
- Контрапункт боя, - немедля ответил черт. - Переход на иной -
космический! - уровень нравственности, какой, к слову, существует в
планетной системе Тау Кита.
- Разве там есть жизнь? - заинтересовалась душа Алексея Ивановича.
- Смотря что считать жизнью, - философски озадачился черт. - Одни живут
так, другие эдак, а третьи вовсе наоборот, не говоря уже о пятых или
тридцать вторых. И каждый считает свою жизнь единственно верной, и каждый
по-своему прав, уж поверь мне, я знаю, я всякого навидался. А мы живем
дальше, старик!..
Ах, каким счастливым, каким радостным, каким ярким было утро
воскресного дня! Газетный киоск у дома открывался в семь утра. Алексей, по
пояс высунувшись в окно, смотрел на улицу, видел, как собирается небольшая
очередь у киоска, как ждут люди, пока киоскер примет газеты и откроет
ставенку, а когда первые покупатели отошли, разворачивая на ходу утренние
номера, Алексей пулей выскочил из квартиры, рванул вниз по лестнице, живо
пристроился в хвост очереди. Он знал, что сегодня опубликовано, но хотел
сам, своими глазами увидеть то, о чем ему накануне под ба-альшим секретом
сообщили ба-альшие люди.
Купил газету, не разворачивая, сдерживая нетерпение, вышел на Тверской
бульвар, уселся на первую лавочку и только тогда глянул. Вот оно! Все
точно! Свершилось: он - лауреат! Пусть третьей степени, но все же, все же!
Не зря ездил на Урал, не зря мерз в дырявом бараке, жрал прогорклые
макароны, не зря заполнял дешевые блокноты километрами записей, не зря
полгода не вставал из-за стола, свинчивая, склеивая, спаивая громоздкую
конструкцию романа. Он не стал ему близким, этот роман, не стал плотью его
и кровью, но сколько сил он в него вложил! И ведь получилось, все о том
говорят! А теперь - премия...
- Читали? - вывел его из оцепенения чей-то голос.
- Что? - глянул тупо: рядом сидел высокий худой старик в длиннополом
пальто, в жесткой шляпе, даже в пенсне - ну, прямо чеховский персонаж.
- Списочек, - старик ткнул в газету желтым янтарным пальцем.
- Да, просмотрел.
- А роман этот?
И само сказалось:
- Не пришлось. А вы?
- Проштудировал, как же. Советую полистать: характерная вещица.
- Характерная - это как?
- Для нашего времени. Время у нас быстрое, громкое. Спешим жить. И
писать спешим. Вернее, описать время.
- Плохой, что ли, роман?
- Не плохой, а характерный. Нужный сегодня.
- А завтра?
- Завтра другой нужен будет... Да вы не сомневайтесь, прочтите. Если б
не нужен был, премию не дали бы, - он встал, приподнял шляпу. - Честь
имею, - и удалился в аллею. Не ушел, а именно удалился.
- Что же ты делаешь, черт? - возмутилась душа Алексея Ивановича. - Не
было такого разговора.
- Ты просто забыл, - нахально соврал черт.
- Ничего я не забыл. Отлично помню то утро. Я купил газету и вернулся
домой, а через полчаса приехал Семенов с Леной, шампанское пили. Хорошее
шампанское, брют... Передергиваешь, чертяка, сочиняешь. И главное - плохо.
Весь эпизод - чистой воды литературщина, фальшивка. Старика какого-то
выдумал, сконструировал, чеховского...
- Тебе, выходит, можно конструировать, а мне нет? - защищался черт.
- Тебе нет. Обещал экскурсию в _реальное_ прошлое - выполняй.
- Ладно, будет тебе реальное.
И все-таки устал Алексей, устал, как ни хорохорился. Сидел,
расслабившись, в углу на табуретке, ловил раскрытым ртом теплый, прогретый
прожекторами воздух, который гнал на него тренер, размахивая полотенцем,
как веером. Он что-то говорил, тренер, но Алексей слушал и не слышал слов.
Они наверняка всплывут в памяти потом, все эти правильные слова, когда
главный судья стукнет молоточком по медной тарелке гонга...
Был зал, до отказа набитый собратьями по перу. Алексей впервые в жизни
смотрел на них сверху, из президиума, сидел там скромненько, во втором
ряду с краю, внимал докладчику. А тот, среди прочего, витийствовал вот про
что:
- ...В последние годы в литературу приходит талантливая молодежь,
которая умеет сочетать в творчестве остроту взгляда, глубину мысли, умение
видеть главное в нашей стремительной действительности и не заслонять его
второстепенными деталями, не засорять подробностями быта, а подниматься
над ним. Возьмем, к примеру... - тут он назвал фамилию Алексея, поискал
его глазами, нашел в президиуме и удовлетворенно продолжил: - Читатели
заметили еще первую, его книгу - чистую, светлую, проникнутую доброй и
нежной доверительностью, хотя и не во всем свободную от субъективизма. В
новом своем романе молодой писатель, несомненно, шагнул вперед, ушел от
частного к общему. Он воссоздает картину жизни мазками крупными, сочными.
Поскольку я прибегнул к параллелям с живописью, то сравнил бы автора с
художником-монументалистом, замахнувшимся на поистине эпическое полотно.
Не случайно роман так высоко отмечен... Две эти книги, столь разные по
творческим приемам, позволяют предположить, что автор далеко не исчерпал
собственные возможности, что впереди у него - большие свершения. Однако
должен посоветовать писателю держаться того пути, который он открыл своим
романом...
Это мы еще посмотрим, подумал Алексей, весьма, впрочем, довольный
услышанным, это мы сами разберемся, какого пути держаться.
- Теперь правильно? - спросил черт.
- Что значит правильно? - возразила душа Алексея Ивановича. - Так и
было, ты не соврал.
- Тогда продолжим...
В перерыве толклись у буфетной стойки, пили пиво, закусывали
бутербродами с икрой, с розовой матовой семужкой, со свежей ветчинкой.
Впереди ожидались прения по докладу, стоило подкрепить угасшие силы.
Алексей взял бутылку боржоми и пару бутербродов. Пока пробирался к
столу, откуда махал ему Давка Любицкий, заначивший от общественности
свободный стул, пока лавировал между жующими собратьями, получал
поздравления.
- Имениннику...
- С тебя причитается...
- Алеша, дай я тебя чмокну...
И раскланиваясь, улыбаясь, уворачиваясь от объятий - к Давке, к Давке,
ох, добрался, наконец!
- Охолонись, герой, - сказал Любицкий. - Чего пивка не взял?
- Мне выступать.
- Хорошо прешь, - завистливо причмокнул Давид. - Большому кораблю, как
говорится... Кстати, а что сей сон значит: роман написан крупными мазками?
Не понял по серости: похвалил он тебя или куснул?
- Почему куснул? - ощетинился Алексей.
- Полному что выходит? Раньше ты творил тонкой кисточкой, все детали
прописывал, а теперь за малярную взялся.
- Дурак ты, Любицкий! Ссориться с тобой не хочется, а то врезал бы по
физии.
- Не надо, - быстро сказал Любицкий. - Сам дурак, шуток не понимаешь.
- В каждой шутке есть доля правды.
- В каждой шутке есть доля шутки, - засмеялся Давид. - Ты на меня не
злись, а лучше на ус намотай. Я ведь не зря про кисти сказал. Думаешь, у
тебя врагов нет? Вагон и маленькая тележка. И все они в одну дуду дудеть
станут. Примерно так, как я схохмил. Только я всего лишь схохмил, а им,
брат, не до шуток. Им, брат, твое лауреатство - кость в горле. Но ты не
боись, не тушуйся: у них одна дуда, а у нас - ого-го сколько. Мы их
передудим. Лопай бутерброды, ветчинка здесь - пальчики оближешь...
- Хорошо строится? - спросил черт.
- Что?
- Музей.
Душа Алексея Ивановича не ответила. Она неслась туда, где разрасталась
внезапно и сразу возникшая вспышка - нестерпимо-яркая, ослепительно-белая.
Должно быть, чье-то старое солнце превратилось наконец в огнедышащую
сверхновую звезду, и миновать ее душе Алексея Ивановича никак было нельзя.
И когда раздался звук гонга, Алексей - как и предполагал! - ясно
вспомнил все, что говорил тренер:
- Так держать, парень! Врезал ему и не мучайся. И дальше бровь лови,
она у него на соплях. Запомни одно: шесть минут позади, три осталось.
Всего девять. И все эти девять минут Талызин - твой враг. В жизни ты с ним
можешь быть не разлей вода, а на девять минут - все побоку. Бей и не
промахивайся... Хотя эти девять минут, похоже, и есть жизнь. Так я
считаю... Давай, парень, второй раунд - твой, не проморгай третий.
- Что там такое, черт? - душе Алексея Ивановича было страшно: она
мчалась прямо в жаркий сияющий сгусток, который увеличивался, рос,
заполняя собой все пространство впереди.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг