- Такое время, старик, горячее время, смотри, не обожгись.
- Ты имеешь в виду... - начала было душа, но черт не дал досказать,
произнес официально-холодной скороговоркой профессионального экскурсовода:
- Переходим в следующий зал, товарищи, быстрее, быстрее, не
задерживайтесь в дверях.
На поляне паслась лошадь. Не тонконогая, поджарая - из-под седла, а
тяжелая, с толстыми бабками и провисшим животом, привыкшая к телеге, к
неторопливой ходьбе по бездорожью. Алексей достал из кармана галифе сухую
черную корочку, протянул ее рабочей коняжке. Она ткнулась в ладонь мягкими
теплыми губами, жевала хлеб, косила на Алексея черным, удлиненным, как у
восточной красавицы, глазом.
- Вкусно? - спросил Алексей.
- Вкусно, - ответила лошадь.
То есть, конечно, никакая не лошадь - что за ненаучный бред! - а
вышедшая из леса девушка. Она была юной, рыжей, коротко стриженной, в
ситцевом довоенном платье - синие цветочки на голубом фоне, и почему-то -
вот уж ни к селу ни к городу! - в кирзовых сапогах.
- Вы чревовещатель? - Алексей, признаться, несколько оторопел от
неожиданного явления.
- Нет, я Нина, медсестра, - девушка с откровенным, детским каким-то
любопытством разглядывала незнакомца. - А это вас вчера встречали?
- Сегодня, - уточнил Алексей. - Самолет пришел в час тридцать две ночи.
И встречали не столько меня, сколько почту и прочее... Вы получили письмо?
- Мне никто не пишет. Мама в эвакуации, а папа в действующей, на
фронте. Они не знают, где я.
- Это тайна?
- Ну, какая тайна! Просто я сама не знаю, где они. Командир послал
запрос, но ответа пока нет. Может, со следующим самолетом будет... А вы
корреспондент?
- Так точно.
- Будете писать о нашем отряде?
- Если получится.
- А я вас читала. Вашу повесть в "Новом мире".
- Это бывает, - сказал Алексей. Ему почему-то не хотелось говорить о
повести, выслушивать дежурные комплименты, а хотелось поболтать о пустом,
о мирном, хотелось легкого _довоенного_ трепа, хотелось на время забыть о
своей журналистской профессии, тем более что не ожидал он встретить в
отряде девушку в ситцевом платье и с веснушками на пол-лица. - Что вы
делаете сегодня вечером? Я хочу пригласить вас в городской парк, покатать
на колесе обозрения, угостить пломбиром и петушками на палочке.
- Я давно совершеннолетняя, - засмеялась Нина. - Вы можете заменить
петушков шампанским, только сладким, пожалуйста, и покатать на лодке. И
чур не целоваться.
- Почему? - удивился Алексей. - Вы же давно совершеннолетняя... Кстати,
как давно?
- Мне уже двадцать один, - серьезно сказала Нина. - Старая, да?
- Ужасно, - подтвердил Алексей, - прямо долгожительница. Нет, правда,
что вы делаете сегодня вечером?
- А что вы делаете сегодня вечером? Не знаете, товарищ корреспондент? И
я не знаю. До вечера - целая вечность...
Лошадь вдруг перестала хрустеть травой, подняла голову и прислушалась.
На поляну, выбежал молодой парень, голый по пояс, загорелый и злой.
- Вот ты где, Нинка! Ору тебе, ору... Пошли скорей, Яков Ильич зовет.
Там Васильца принесли, подшибли его... - И зверовато глянув на Алексея,
развернулся и скрылся в лесу.
- Я побежала, - сказала Нина. - Вот видите, до вечера еще ой сколько!..
Но вы все-таки купите шампанское и поставьте его в погреб. Купите-купите,
не пропадет.
- Вот тебе и раз, - разнеженно произнес Алексей, обнимая лошадь, гладя
ее, прижимая к себе ее морду. Лошади ласки не нравились, она тряхнула
головой, вырвалась, отступила: - Называется: приехал к партизанам...
- Черт, черт, где ты? - крикнула душа Алексея Ивановича на весь
открытый космос.
- Ну, здесь я, слышу, чего орешь!
- Остановись, мгновенье...
- Погоди, - быстро прервал цитату черт, - не гони картину. Я понимаю:
воспоминания нахлынули, сопли распустил... Но остановить мгновенье пока не
в силах: сверхновая еще не погасла. Вот погаснет, тогда можем вернуться
назад, прямо на эту полянку, к кобыле... Да только зачем? Вечером ты
уйдешь на операцию вместе с головной группой отряда, вернешься через три
дня, ночью, к самолету. И ту-ту - в столицу. Нину не увидишь...
- Я же потом опять прилетел, через месяц.
- Верно, прилетел. Наврал начальству, что повесть задумал.
- Почему наврал? Задумал. И написал.
- Когда это будет? Через два года. А тогда ты не о повести размечтался,
а о девке с веснушками, кобель несчастный!.. Шампанское хоть достал?
- Достал. Любицкий две бутылки приволок, прямо на аэродром.
- Куртуазным ты был, старик, сил нет. Чистый этот... как его... Жюль
Верн.
- Дон Жуан, черт.
- Точно, он. Нелады у меня с литературой, путаю все, зря я с тобой, с
писателем, связался. Но поздно, поздно. Самолет на старте, пилот в кабине,
моторы крутятся. Взлет разрешаю!..
- Извините за опоздание, Нина, но честное слово, оно не по моей вине.
Война, - Алексей достал из вещмешка шампанское, поставил бутылки на
невысокий, грубо сколоченный стол. - Вот, как обещал...
- Неужели из Москвы? - ахнула Нина, осторожно взяла бутылку в руки,
посмотрела на черную этикетку. - Сладкое... Не забыли...
Они сидели в тесной землянке "для гостей", которую командир отряда
выделил Алексею, узнал, что корреспондент повесть задумал, что не налетом
в отряде. В прошлый раз, к слову, Алексей жил в общей землянке, где, кроме
него, храпело человек пять, а теперь - один, королем.
- А вот бокалов нет, - огорченно сказал Алексей. - Придется из
кружек... Сейчас вечер. Надеюсь, вы никуда не спешите?
- Никуда.
На Нине было то же самое платье, что и тогда, на поляне, стираное,
видать, перестираное, но аккуратное, даже нарядное. И не сапоги на ногах,
а туфли-лодочки, такие непривычные, неуместные здесь, в этой темной и
низкой норе в два наката, освещаемой тусклой однолинейной керосиновой
лампой с надтреснутым стеклом. Да и Нина, чудилось Алексею, была вовсе не
отсюда, не из войны...
Алексей снял с бутылки фольгу.
- Как открывать? С бабахом или без?
- Не надо с бабахом. Как тихо кругом, слышите? Тишина стояла лесная,
летняя, настоянная на хвое и на смоле, обыкновенная мирная тишина.
- За вас, Нина, - сказал Алексей и поднял кружку.
- Лучше за вас. Вы все-таки гость.
- Тогда за нас. За нас двоих. Можем мы выпить за нас двоих или нет?
- Можем, - улыбнулась Нина. - Наверное, даже должны.
Свет от фитиля лампы дрожал на бревенчатом потолке, то уменьшался
желтый неровный круг, то увеличивался, а после и совсем погас.
- Остановись, мгновение... - повторила душа.
- Рано, старик, - грустно ответил черт, - сверхновой еще пылать и
пылать...
И, кроме тишины, была темнота.
- Зачем ты появился? - спросила Нина.
- За тобой, - сказал Алексей.
- Командир говорил, будто ты прилетел за материалом для книги...
- За тобой, - повторил Алексей.
- Пусть это будет правдой.
- Это правда.
- Но ведь война...
- Никакой войны нет!
- Зачем ты соврал, старик? - непривычно тихо спросил черт.
- Я не соврал, - воспротивилась душа Алексея Ивановича. - Войны не
было! Только Нина и я, Нина и я! Почти месяц!..
- А потом ты улетел в Москву.
- Чтобы вернуться вновь!
- Лучше бы ты не возвращался, старик...
- Пристегнитесь, товарищ писатель, - сказал Алексею радист, выходя из
кабины. - Сейчас посадка.
- Спокойно долетели, - ответил Алексей, нашаривая за спиной брезентовый
пояс.
- Еще сесть надо, - философски заметил радист. - А что, товарищ
писатель, ребята болтают, будто у вас в отряде невеста? Верно или треп?
- Верно, радист.
- Забрали бы вы ее в Москву.
- Забрал бы, да она не хочет.
- Ишь ты! - удивился радист. - Не женское это дело - война.
- Война не спрашивает, где чье дело.
- Справедливо... Ну, счастья вам тогда, - и ушел в кабину.
Алексей смотрел в иллюминатор. В черноте ночи возникла мелкая цепочка
огней - костры на взлетно-посадочной полосе. Старенький ЛИ-2 нырнул вниз
по крутой глиссаде, жестко ткнулся шасси о землю, подпрыгнул, дав "козла",
и покатился. На Алексея свалился мешок с чем-то мягким, к ногам подъехал,
уперся в сапоги какой-то ящик. Самолет встал.
Из кабины вышли летчики. Штурман спросил:
- Целы?
- Вроде бы, - усмехнулся Алексей, выбираясь из-под мешка. - С
благополучным прибытием.
- И вас также.
Радист открыл дверь, и в самолет ворвался холодный осенний воздух.
Алексей спрыгнул на землю и сразу попал в объятия комиссара отряда. Тот
молча и долго мял Алексея, тискал, Алексей ответно хлопал его по спине,
вырвался наконец, спросил:
- Нина с вами?
Комиссар не ответил, заорал на бойца, который волок на спине давешний
ящик:
- Осторожнее! Не картошку тащишь... - и пошел к самолету.
Алексей цепко взял его за плечо.
- Стой! Нина где, спрашиваю.
Комиссар обернулся.
- Нина? - в глазах его плясали крохотные языки костров. - Нет Нины,
Алеша.
- Как нет?!
- Убили Нину.
- Кто? - Алексей крикнул, не понимая даже, насколько бессмысленно
звучит вопрос.
- В Белозерках. На операции. Перед самым уходом.
- Кто ее пустил на операцию? - Алексей схватил комиссара за отвороты
кожанки, притянул к себе. - Кто разрешил?
- Она просила... - глухо сказал комиссар. - Мы не ждали засады, думали
- без боя обойдется...
- Ты? - Алексей тряс комиссара, а тот не сопротивлялся, стоял покорно.
- Ты разрешил?..
Комиссар молчал.
И тогда Алексей, почти не сознавая, что делает, ударил комиссара в
лицо, и не в лицо даже, а в какое-то бело-красное пятно перед собой,
потому что не видел ничего, будто ослеп на мгновенье, и упал вместе с этим
пятном, продолжая яростно наносить удары куда попало, во что-то мягкое,
податливое, бессмысленно и страшно воя:
- Сво-о-олочи!..
- Брэк! - крикнул черт. - Совсем с ума сошел...
Алексей ничего не хотел замечать - только бровь Пашки, чуть припухлый
бугорок над левым глазом, а Пашка пританцовывал, качая перчатки перед
лицом - вверх-вниз, вверх-вниз, словно заманивая Алексея, словно говоря:
попади, попади. Алексей не стремился ударить сильно: тут достаточно было
только задеть перчаткой, скользнуть по коже, рассечь ее до крови. Пашка
знал это и берег бровь, Пашка забыл о защите вообще, сосредоточился только
на лице, и Алексей то и дело легко попадал по корпусу, набирая очки, а сам
нетерпеливо выжидал, бил левой - раз хук, два, три: да опустит же он
наконец руки!..
И дождался, поймал миг, молнией метнул вперед спружиненную правую,
все-таки сильно попал в бровь. Пашка отпрыгнул, но поздно: из-под белесого
волосяного газончика над глазом появилась тонкая струйка крови.
- Стоп! - сказал судья на ринге, знаком руки отсылая Алексея в его
угол...
- Совсем с ума сошел, - ворчливо повторил черт. - Ты хоть думал, что
делаешь, когда мутузил комиссара?
- Я ничего не соображал, ничего не помнил...
- Все ты соображал. Ведь не остался, нет? Улетел тем же самолетом?
- Меня втащили в него. Комиссар приказал...
- Ах, бедолага! Втащили его... А что потом было?
- Я хотел умереть.
- Какие страсти! - вскричал черт. - Мелодрама в чистом виде! Но ведь
выжил, а, Фауст?
- Выжил, - эхом откликнулась душа Алексея Ивановича.
- Хотя вел ты себя, мягко говоря, очертя голову.
Танки шли медленно, неотвратимо, почти невидные в снежной пыли - черные
пятна в мутном белом ореоле.
- Они нас не замечают! - крикнул лейтенант. Лицо его было мокрым и
грязным, на щеке запеклась кровь вперемежку с копотью. - Надо отступать!
- Куда? - тоже крикнул Алексей.
Он лежал в окопчике, вжавшись в снег, до рези в глазах всматриваясь в
танки, которые шли поодаль и мимо, будто и вправду не ведая о присутствии
здесь орудийного расчета.
- Назад, вон туда! - лейтенант ткнул пальцем в сторону леса, откуда
вылетели в низкое небо две сигнальные ракеты, зависли, растаяли в воздухе.
- А орудие?
Убитая пулеметной очередью лошадь лежала поодаль, снег уже припорошил
ее, около морды образовался небольшой сугробчик.
- На себе потащим?
- Вытянем, - кричал лейтенант, - оно легкое. Он бросился к колесу,
припал к нему плечом, пытался столкнуть, но у него ничего не вышло, и он
махнул рукой сержанту и узбеку-рядовому. Они рванулись на помощь
командиру, но Алексей заорал жутко, хрипло:
- Стоять! - солдаты замерли, узбек упал на колени, уперся голыми руками
в снег, намертво утоптанный у колеса пушки. - Отставить панику, лейтенант!
Приказа отступать не было. Мы еще живы, лейтенант, и пока живы, отсюда не
уйдем...
Не договорил. Один из танков развернул морду и попер прямо на них. До
него было рукой подать - метров сто или чуть поболе.
- Заряжай! - приказал Алексей, сам схватил снаряд и понес его к орудию.
Сержант выхватил снаряд, ловко вставил в казенник. - Прямой наводкой!..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг