ним были.
- Москвичи? Студенты или рабочие?
- Студенты. Третий курс физфака.
- Ты смотри: земляки, выходит. А я тоже хотел в МГУ на физфак
поступить, да война помешала. Ничего, наверстаю...
Раф смотрел на Старкова и удивлялся: совсем, оказывается, молодой
парень казался много старше своих лет, и совсем не потому, что борода
прибавляла годы. Рассуждал он как взрослый, опытный, много поживший
человек. Война его состарила, оборвала юность, заставила стать не по
возрасту мудрым. В конце концов, комиссаром его выбрали не за молодость, а
скорее вопреки ей. Потому что именно вопреки ей он и повзрослел не по
годам. Все они - мальчишки, ушедшие на фронт со школьной скамьи, сразу
перескочили из детства в зрелость, не ждали ее, не звали - она сама к ним
пришла. И Раф, и Олег, и Димка уже года на два, на три постарше Старкова.
Но на сколько лет он обогнал их? Как считать - год войны за три? за пять?
Кто из них смог бы стать комиссаром пусть маленького, в тридцать человек,
но все же самостоятельного воинского подразделения? Может быть, только
Олег...
Раф и не подозревал в Олеге таких способностей. Честное слово, перед
комиссаром стоял не студент физфака, а именно партизан, солдат, усталый от
долгого бессонного похода в тылу врага, ожесточенный гибелью товарищей,
обозленный недоверием партизан. И Рафу вдруг показалось, что Олег не
играет роль, а живет в ней: действительно устал он, ожесточен, обозлен. И
все эти чувства не поддельны, не придуманы - выношены и пережиты. Хотя,
вероятно, это только казалось Рафу. Просто хорошо развитое воображение,
прекрасная память, которую принято называть эйдетической, да плюс желание
выглядеть достоверно помогали Олегу в его игре. Все-таки в игре. А нынче
получается мистика, фантасмагория какая-то, в которую рациональный реалист
Раф никак поверить не мог.
- Документы у вас есть? - спросил Старков, размягченный довоенными
воспоминаниями, мечтой своей, пока не осуществленной.
Олег зло усмехнулся:
- Может, тебе паспорт показать? У самого-то документы имеются?
- Имеются, - прищурился Старков. Он снова стал комиссаром, бдительным и
строгим.
- А у нас нет. Зарыли мы их, когда из окружения топали.
- Говоришь, солдаты вы? Не из саперов ли?
- Пехота.
- А мне показалось - саперы. Землю копать любите. То оружие зароете, то
документы.
- Знаешь, комиссар, - Олег даже рукой с досады махнул, и опять
запрыгало в патроне пламя, тени на бревнах пошли в пляс, придавая всей
сцене некий мистический колорит, так противный Рафу, - если не веришь,
прикажи твоему Севке вывести нас под дождик и шлепнуть по очереди. Тем
более, что у него такое желание на лице написано.
Старков засмеялся. И Торопов растянул тонкие губы в улыбке. И Севка у
стены хохотнул баском. Почему-то смешной сочли они досадливую обреченность
Олега.
- Шлепнуть - дело нехитрое, - лениво сказал Старков. - Это успеется.
Никуда вы отсюда не денетесь, да и Севка за вами присмотрит. Как, Севка?
- Можно, - подтвердил Севка.
- Вот и присмотри. А там поглядим, что вы за солдаты-партизаны такие...
Есть хотите?
Раф вспомнил, что они так и не позавтракали, проглотил слюну, и сделал
это достаточно громко, потому что Старков опять засмеялся:
- Разносолов не обещаю, а каши дадим. Отведи-ка их, Севка, к Макарычу.
И глаз не спускай.
- Будет сделано, - гаркнул Севка, приказал: - Давай пошевеливайся,
гвардия, - впрочем, вполне миролюбиво приказал.
4
Каша была с дымом, с горьковатым запахом костра, закопченного котелка,
обыкновенная солдатская "кирзуха", необычайно вкусная каша. Они сидели на
поваленном березовом стволе, обжигались мисками, дули на ложки, уписывали
кашу пополам с дождем.
- Хлебца у нас нема, извиняйте, - сказал Макарыч.
Он сидел напротив, на полешке-кругляше, выложил на колени тяжелые руки,
склонил по-птичьи голову набок, смотрел жалостливо. Что ему были
подозрения комиссара или мрачный взгляд бравого Севки! Он был поваром - по
профессии или по партизанской необходимости - и видел перед собой только
голодных парней, здоровых ребят, которым не каша нужна, а добрый кус мяса
и горбуха с маслом и солью, а ничего такого предложить не мог и мучился
оттого.
Городской житель, привередливый гурман Димка в жизни не едал такой
странной каши, отвернулся бы от нее в обычное время, брезгливо поморщился
бы, а сейчас - ничего, ел - похваливал, поскреб алюминиевой ложкой по
миске, спросил вежливо:
- Добавки не найдется?
- Как не найдется, - засуетился Макарыч, вскочил со своего полешка,
отобрал миску, скрылся в землянке, вынес оттуда полную. - Кушайте на
здоровьечко.
"Хорошо, что не завтракали, - подумал Димка, уплетая добавку, - хоть
голодны по-настоящему..."
А что понарошку? Да все вокруг, считал Димка. И лес этот, и землянки -
партизанские декорации, и толстый добряк Макарыч, и даже герой удалец
Севка - все виделось элементами какой-то странной, но чертовски интересной
игры. И бородач Старков - ждал Димка - сейчас выйдет из своей землянки,
отклеит фальшивую бороду, улыбнется знакомо, скажет: "Как я вас разыграл?
А вы поверили, остолопы".
Вот он и вправду вышел, не застегнув гимнастерку, лишь набросив на
плечи короткую шинель, придерживал ее полы руками. Подошел к студентам.
Олег встал, вслед за ним поднялись Раф с Димкой, стояли навытяжку, держали
миски у пояса, как кивера гусары.
- Садитесь, - кивнул Старков. - Кто из вас в радио разбирается?
Это тоже было из области игры: вопрос Старкова, который мог с закрытыми
глазами починить любой радиоприемник или магнитофон, даже в заводскую
схему не заглядывал.
- Все, наверно, - пожал плечами Димка.
- Пойдем со мной. - Он повернулся и пошел к себе, не оборачиваясь,
уверенный, что приказ будет выполнен, иначе и думать не стоит.
Димка быстро отдал Макарычу миску с недоеденной кашей, побежал за
комиссаром, оглянулся на бегу. Олег смотрел ему вслед, сузил глаза
щелками, сжал губы, будто напоминал: не подведи, Дмитрий, не сорвись.
Жалел он сейчас, ох как жалел, что не может пойти вместе с Димкой,
проконтролировать его действия, а еще лучше - заменить его. Нет, это
выглядело бы слишком намеренным, и он остался сидеть на березке,
неторопливо зачерпывал кашу, смаковал вроде, на комиссарскую землянку
больше и не взглянул.
"Вот и отлично, - с каким-то злорадством подумал Димка. - Тоже командир
нашелся. Все сам и сам. А мы - мальчики на подхвате. Фигушки вам..."
На столе рядом с коптилкой стояла маленькая походная радиостанция с
гибкой коленчатой антенной, ротная рация, очень похожая на те, что Димка
изучал в институтском кабинете радиодела. Только те были поновее, здорово
модифицированные, но принцип-то, в общем, не изменился за три десятилетия.
А в конструкции хорошему физику грешно не разобраться.
- Что стряслось? - спросил хороший физик Димка.
- Трещит, - как-то виновато сказал Старков, и опять Димка поймал себя
на мысли, что притворяется он умело, правдиво, даже талантливо, но
притворяется - он, Старков, для которого такую рацию починить ничего не
стоит, раз плюнуть. Но нет, не притворялся комиссар: пока не умел он
чинить рации. Все это придет потом, позже, а сейчас Димка знал в тысячу
раз больше него.
- Ножичек дайте, - сказал он и тут же мысленно похвалил себя, что не
отвертку попросил - ножичек. Действительно, откуда в лесу отвертке
взяться? Да и забыл Димка, прочно забыл о ее существовании за полтора года
войны, службы в пехоте, боев в партизанском отряде, где именно нож стал
для него главным и порой единственным техническим инструментом.
Он взял протянутый Старковым складной нож, быстро отвернул заднюю
крышку. Так и есть: примитив, ламповая схема на уровне средневековья. А
пыли-то, пыли!
- Без пылесоса не обойтись, - машинально произнес он и ужаснулся,
сообразив: Старков еще не мог знать, что такое пылесос. Или знал? Разве
упомнишь, когда у нас появились всякие там "Ракеты" и "Вихри"... Поднял
веки, внезапно отяжелевшие, глянул на комиссара, тот улыбался.
- Хорошая, должно быть, штука. Пы-ле-сос, - смакуя слово, по слогам
произнес он. - Кончится война, наладим производство, будет тогда чем
радиоприемники чистить.
Эта нехитрая шутка почему-то развеселила Димку, он засмеялся, уткнув
нос в несвежие внутренности рации, подумал, что далеко еще, ох далеко
юному комиссару Старкову до мудрого и остроумного профессора Старкова. Это
поначалу он показался им взрослым и опытным. А на деле - мальчишка,
который и видеть-то ничего не видел, и кругозор неширок, и знания
небогаты. Все это придет, но потом, позже, и удивит он ученый мир своей
теорией обратного времени, а пока до физического факультета - почти три
года войны.
Димка копался в рации, изредка поглядывал на Старкова. Тот сидел на
углу топчана, что-то писал в потрепанную тетрадь огрызком карандаша. Димка
знал, что он пишет. Шеф как-то говорил им, что в годы войны самым близким
собеседником для него был дневник. Начал он его вести как раз в отряде,
таскал в вещмешке "сквозь боевые бури", как он сам выражался, прикрывая
смущение высокопарной фразой. А чего смущаться? Был бы Димка поусидчивее,
тоже вел бы дневник. Хотя о чем ему писать? Как сессию сдавал? Как в
Карелию в турпоход ездил? Как жег спину на сочинском пляже? Скукота,
обыденность! А по старковским запискам какой-нибудь историк вполне мог бы
диссертацию сочинить. Олег вон предлагал шефу отнести дневники в журнал -
в "Смену", или в "Юность", или в "Новый мир", а то в "Знамя". С руками
оторвут. А шеф смеялся: рано, дескать, мемуары публиковать, еще пожить не
успел, главного не сделал.
Димка не вытерпел, поднял голову:
- Дневник ведете?
- Вроде того. - Старков отложил блокнот, посмотрел удивленно. - Как ты
догадался?
Догадался... Сказать бы ему, что не догадался вовсе, а знал точно. Как
он на это среагирует? Нет, Димка, держи язык за зубами, бери пример с
Олега, с великого конспиратора - под стать прославленному Штирлицу, не
трепись попусту - не в университете сидишь. Это все-таки Старков, самый
что ни на есть настоящий, и не делай скидок на его молодость, на
неопытность в общении с изворотливыми студиозами семидесятых годов.
Характер-то у него старковский. Честно говоря, не сахар - характерец,
пальца в рот не клади.
- Глаз у вас был какой-то нездешний, - сказал Димка. - С таким глазом
ни приказы, ни листовки не сочиняют. Вот письмо если? Письма еще такого
глаза требуют...
Сказал он так в шутку, а Старков помрачнел, насупился:
- Некуда мне письма писать. Мать перед войной умерла, а отца я не
помню.
И это знал Димка, рассказывал им Старков о своем детстве, о матери, не
дожившей до июня сорок первого всего двух месяцев, об отце, убитом
кулаками в суровые годы коллективизации. Знал, да не вспомнил, ляпнул
бестактно. Правильно Раф говорит, что язык у Димки на полкорпуса любую
мысль опережает.
- Извини, друг, - пробормотал Димка, даже не заметив, что обратился к
Старкову на "ты". Как-то само собой вырвалось, но и выглядело это
естественно, потому что война всегда нивелирует возраст. Да и чего здесь
было нивелировать, если разница в годах между ними - года три всего,
никакая это не разница, даже война тут ни при чем.
- Чего там... - протянул Старков и вдруг спросил: - Ты своих товарищей
давно знаешь?
- Давно, - сказал Димка. - Учились вместе.
- И этого здорового? Как его?..
- Олег. С ним тоже с первого курса.
- А потом?
Правда кончилась. Начиналось зыбкое болото легенды.
- Что потом? Военкомат. Фронт. Окружение. Отряд. - Он повторял
придуманные Олегом этапы из биографии, повторял с неохотой не потому, что
боялся выдать себя незнанием, неточностью какой-нибудь, а потому, что не
хотелось ему врать Старкову. Честно говоря, идея эксперимента была Димке
не очень-то по душе. С какой радостью сейчас он рассказал бы комиссару об
университете, о студенческих турнирах КВН, о Старкове бы рассказал - каким
он станет через тридцать с лихом лет, о его теории, о председателе,
который в одном "сегодня" увел отряд в неведомое Черноборье, а в другом -
сидит в лесниковой избухе, мается, наверно, неизвестностью, клянет шефа
почем зря: на кой черт отправил сосунков под фашистские пули.
А сосунки тоже маются от той же неизвестности, и, может быть, только
супермен Олег ждет этих пуль, надеется, что удастся ему проявить себя в
настоящем деле, в мужском занятии. А физика, видите ли, не настоящее дело.
Там, видите ли, никакого риска не наблюдается. Так и шел бы в военное
училище, куда-нибудь в десантники, рисковал бы себе на здоровье и
отечеству на пользу. Хотя он и в физике умудрился найти самую рискованную
тропку, помог ему Старков со своим генератором...
Димка поймал себя на том, что не совмещает он в собственном
представлении Старкова-партизана и Старкова-ученого. Не может он себе
представить, что это есть один и тот же человек. И не хочет представить.
Воображения не хватает, сказал бы Олег. Да не в воображении суть, мил
человек Олеженька, воображения у Димки хоть отбавляй. А суть в том, что
разные они люди - партизан и ученый. Фамилия у них одна; верно. И
биографии сходятся. Даже отпечатки пальцев совпадут - линия в линию. Так
что же, возраст мешает, пресловутые тридцать лет? Мешает возраст, спору
нет. Но главное - и Димка был твердо в том уверен - характеры у них
неодинаковые. Партизан Старков казался мягче, спокойнее, не виделась в нем
нервная ожесточенность Старкова-физика, сильного человека, фанатика
найденной им идеи.
Сейчас Димка ощущал некое превосходство над комиссаром, которое ни на
миг не появлялось в отношениях с профессором. Профессор для Димки был
богом, добрым и всемогущим богом из древнегреческой мифологии, где, как
известно, боги прекрасно уживались с простыми смертными, делали подчас
одно дело, но все же оставались богами - малопонятными и прекрасными.
Димка ничуть не стеснялся своего преклонения перед профессором, даже
гордился этим чувством, выставлял его напоказ. А комиссар был ровней ему -
никакой не бог. Димка удивлялся, за что партизаны выбрали комиссаром
Старкова. Не Торопова, например, который и постарше был, и опытнее, а
именно Старкова - в его щенячьи девятнадцать лет.
Удивляться-то Димка удивлялся, но предполагать мог: за характер и
выбрали. Как раз за тот самый старковский характер, которого не мог пока
углядеть в комиссаре Димка. И сила, и фанатизм в добром смысле слова, и
ожесточенность, и воля, и решительность - все, вероятно, было у комиссара.
Просто качества эти проявлялись в деле. В том деле, каким занимался
Старков, какому был предан до конца.
Димка знал физика. А перед ним в полутемной землянке сидел партизан,
боец, которого Димка впервые видел. И с делом его знаком не был. Но
никакой мистики не существует, Димка, и партизан и ученый - один и тот же
человек, пусть сей факт и не укладывается в твоем сознании. А ты бы смог
представить комиссаром твоего Старкова? Димка усмехнулся: да он и так
комиссар, чье слово - закон для студента. То-то и оно...
Но неразумные чувства противились строгой и точной логике. Димка
аккуратно зачищал ножом контакты у лампы, поглядывал на Старкова, видел
все того же парня, ровесника, которого и борода не спасала, и завидовал
ему смертельно. "Ты ужасно легкомысленный", - говорила Димке мама. "Трепло
ты великое", - осуждал его Раф, беззлобно, впрочем, осуждал, не без
симпатии. А сам Старков подводил итог: "Быть бы тебе великим ученым, если
бы не твоя несобранность".
Все они были собранные, серьезные, деловые. А Димка - нет. И он
завидовал сейчас мальчишке Старкову, потому что все-таки тот стал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг