замолчал.
- На такой вы и прилетели сюда? - спросил Джемс.
- Почти на такой, - сказал я, не подымая глаз от стола. - Пожалуй,
только поменьше. Сбились с курса в северной Атлантике над океаном.
Вынужденная посадка на воду, ну и сами понимаете... не гидроплан. Не
дотянули до берега каких-нибудь триста метров. А спаслись вплавь,
случайно...
Я говорил с наигранным апломбом, стараясь втиснуть в "объяснение" как
можно больше непонятных для них слов. Атлантика, океан, гидроплан - все
это должно было ошеломлять своей загадочностью и удерживать от опасных для
нас вопросов. Хорошо еще, что никто не спросил о судьбе экипажа и
остальных пассажиров: мне становилось все труднее и труднее врать.
Душевное состояние Стилов было живым укором моей "импровизации".
- Трудно будет, должно быть, добраться обратно, - с какой-то новой
теплотой в голосе произнес наконец Стил.
- Трудно - не то слово.
- Боюсь вас огорчить.
- Понятно, - сказал Зернов.
Презирая себя, я сквозь зубы пояснил, что шансов на возвращение у нас
действительно почти нет. Построить судно, способное пересечь океан при
отсутствии средств и необходимого опыта, едва ли возможно. Пытаться это
сделать на лодке или на плоту рискованно. Регулярные воздушные рейсы в
этих местах не проходят, иначе бы жители Города видели самолеты. Но если
даже - один шанс на миллион - такой самолет и появится, то где он сядет:
для посадки нужны специально подготовленные площадки. Допустим даже и
такой случай: самолет все же сел где-нибудь в поле или на другой свободной
площади с твердым грунтом, то как сюда доберутся участники перелета? И не
сюда, конечно, а в Город. И как их примут там; не придется ли им помогать
вместо того, чтобы рассчитывать на их помощь?
И тут внезапно открылось нам одно из "белых пятен" на карте Стила. За
девять лет в Городе выросла активная подпольная оппозиция. Кому?
Правительству невидимок? Отчасти, но не персонально отдающим приказы, а
режиму вообще. Духу власти. Духу рабства и рабовладельчества.
Обскурантизму. Подавлению человеческого достоинства. Я перечисляю здесь в
нашем понимании наши вопросы и ответы Стилов, но, честно говоря, во время
разговора мы мало что выяснили. "Я и раньше предполагал это, - сказал
потом Зернов, - даже не сомневался. Смоделировав классовое общество,
"облака" не смогли предотвратить классовой борьбы". Но бывший журналист
Стил, не изучавший социологию, объяснял все это иначе. Технический
регресс, последовавший за Началом, не породил безработицы, а, наоборот,
создал широкий рынок труда. "Сколько заводов и фабрик работало в Городе в
дни Начала?" - спросил я его. Этого он не знал. Но знал другое:
действовавшие заводы вскоре не смогли удовлетворить растущие потребности
населения. "Начался век изобретательства, - сказал Стил, - изобретали все:
от велоподставок до масляных ламп". Улицы и квартиры лишились света:
энергии единственной электростанции хватало только для нужд
промышленности. Открыли светильный газ и газовое освещение. Возникли
свечные фабрики. Отсутствие телеграфа породило мощную организацию
посыльных. Новорожденные конюшни требовали конюхов и кучеров.
Предприимчивые люди ловили диких лошадей и создавали конные заводы. Как
сыпь, по Городу расползались ремонтные мастерские. Чинилось все, от посуды
до экипажей. Все требовало рабочих рук, и шахты пустели: горняки в поисках
более легкого и лучше оплачиваемого труда бежали в Город. Вскоре обычный,
ранее шахтерский поселок Майн-Сити превратился в лагерь принудительного
труда. Сцены за колючей проволокой, подобные той, которую мы с Толькой
наблюдали в горах, стали обычными. Полицейская регламентация усиливалась с
каждым годом. Ни построить дома, ни открыть мастерской, ни продать на
базаре ненужный металлический лом стало невозможным без разрешения
полиции. Даже прогулка за город, невинный пикник в лесу требовали
специальной полицейской визы. Видимо, государство, напуганное движением
"диких", явившимся первым откликом на стремление человека к свободе,
боялось потери каждой пары рабочих рук. А число "диких" росло: отважные
смельчаки один за другим уходили в лес, готовые защищать свою робинзонаду
любыми средствами. У меня даже возник спор по этому поводу с Мартином. Он
сравнивал "диких" с последователями Генри Торо, американского
философа-утописта, я же решительно причислял их к руссоистам. Зернов нас
помирил, объявив, что корни одни и те же: при отсутствии марксистской
теоретической базы социальный протест мог принять любые формы, характерные
для мелкобуржуазного мышления - от террористических актов до руссоистской
утопии.
Оказалось, однако, что отсутствие теоретической базы было ошибочным
допущением, и выяснилось это уже к вечеру, когда Стил, запершись у себя в
комнате, тщательно изучил все шестнадцать страниц парижской газеты. После
отца ее проштудировал Джемс, и за ужином оба учинили нам форменный допрос
с пристрастием. Отвечали все понемногу, стараясь, так сказать,
распределять вопросы по специальности. Мне пришлось объяснить, что такое
"продюсер", "широкоформатный экран" и розыгрыш футбольного Кубка кубков;
Толька пополнил словарь хозяев терминами, вроде "тайфун" и "цунами",
Мартину достался рассказ о баллистических ракетах и полетах со
сверхзвуковой скоростью, а Зернов с осведомленностью энциклопедического
словаря удовлетворял любое проявление хозяйского любопытства. Оно было
несколько различно у сына и отца: первого интересовали преимущественно
спорт и техника, второго - политические и бытовые аспекты жизни.
- Что такое коммунизм? - вдруг спросил он.
Зернов коротко объяснил принципы и цели коммунистических партий.
- А где и когда он возник?
Зернов с той же убедительной краткостью рассказал о Ленине и
Октябрьской революции в России.
- А что такое Сопротивление? - снова спросил Стил.
Зернов рассказал и о Сопротивлении во Франции. Что понял Стил, я не
знаю, но что-то, во всяком случае, понял, потому что, переглянувшись с
Джемсом, словно спрашивая его, говорить или не говорить, медленно, но
решительно произнес:
- У нас тоже есть такая партия. Называет себя Сопротивлением. Я понял
теперь почему. Люди, сохранившие память, об этом, не согнули спины. Они не
ушли в лес, как "дикие", они живут и работают в Городе. В подполье,
конечно, - прибавил он.
И я про себя отметил, что Стилу знакомо это слово, во всяком случае,
объяснений он не потребовал. Только спросил, как будто мимоходом,
случайно:
- При встрече вы сказали, что не только ищете помощи, но готовы помочь
и нам, если возникнет такая необходимость. Что вы имели в виду?
- А вы считаете, что такая необходимость возникла? - вместо ответа
спросил Зернов.
- Считаю, - сказал Стил.
Зернов не переглядывался с нами, спрашивая о нашем согласии; он ответил
так же твердо и лаконично:
- Мы в вашем распоряжении.
- Хотите переехать в Город и присмотреться сначала?
- Безусловно.
- Документы и все остальное вам подготовят.
- Когда?
- Пока отдыхайте и набирайтесь сил. Люк останется дома, а мы с Джемсом
вернемся через два-три дня. Пароль и явку получите.
Я понял, что возвращение наше на Землю откладывается на неопределенное
время. Видимо, "облака" предусмотрели и это. Я приуныл, Дьячук тоже, даже
Зернов - или мне это только казалось - стал чуточку более подтянутым, и
только в серых глазах Мартина ничего не отражалось, кроме любопытства, -
крепкий на душу был этот Мартин. Но заметил ли или не заметил нашего
настроения Стил, не могу судить - мы почти тотчас же расстались и сидели у
себя в мезонине на волчьих шкурах. Сидели и молчали. Даже не ностальгия, а
просто боль, физическая боль сверлила сердце. Неужели мы не вернемся,
совсем не вернемся? Для Земли, для родных, для любимых мы уже умерли.
Растаяли в багровом тумане, как двойники. А кто знает об этом? Никто.
Может быть, догадываются, может быть, надеются. Ирина, конечно, - она же
помнит "Омон". И знает, чем это может окончиться: шрам до сих пор
пересекает мне горло. А вдруг мы совсем в другом времени, не параллельном,
а перекрестном? Там, предположим, время движется по прямой, а здесь по
спирали, ее пересекающей, и витки спирали завиваются так близко друг к
другу, что точки пересечения лежат почти рядом. Мы пройдем несколько
колец, а вернемся почти в ту же точку, проживем здесь недели, месяцы,
годы, а вернемся в ту же минуту. Фантастика? А Сен-Дизье не фантастика? У
такой чертовщины, как "облака", все возможно.
Я высказал все это вслух. Мартин засмеялся, а Толька зло буркнул
по-русски:
- Опять чушь мелешь! И как это у человека по-идиотски голова устроена!
И тут вмешался Зернов, насмешливый Зернов, сбивающий человека одной
иронической репликой:
- А если не чушь?
Толька взбесился:
- Перекрестное время! Спирали! Витки! Из какого это учебника физики?
- А красный туман из какого учебника. Толя? - ласково спросил Зернов. -
А голубые протуберанцы в Гренландии? А все, что мы с вами видели?
Толька сник.
- Я всегда говорил, что у Анохина поразительная смелость воображения.
Особый талант. Жаль, что он не физик, - сказал Зернов. - Миллионы людей.
Толя, способны предполагать всякое, но лишь немногие - невозможное, и
только единицы угадывают в нем истинное. Не принадлежит ли Анохин к таким
единицам? Не красней, Юра, я говорю чисто риторически. А время - вещь до
сих пор непонятная. Кант утверждал его иллюзорность, Лобачевский -
несимметричность, Ченслер выдвинул гипотезу о ветвящемся времени, а Ленокс
предположил его спиралевидность. Юра, наверное, не знает последних
новаций, но разве его догадка менее допустима? По крайней мере, она
вселяет надежду, а надежда - это уже половина успеха. Так что, друзья,
отставить ностальгию, расслабиться, как говорят спортсмены, хотя бы до
возвращения Стила.
И мы расслабились. Два дня совершали лодочные экскурсии в плавнях,
учились метать нож и стрелять из лука, играли в мартиновский покер с
картами-идеями и картами-силлогизмами и обедали чаще всего в одиночестве -
Люк пропадал где-то в лесу, - обслуживаемые неулыбчивой, аскетической
Лиззи, которую грозился расшевелить Мартин и кое-чего достиг: по крайней
мере, она начала улыбаться только ему. Это курортное бездумье продолжалось
до тех пор, пока к вечеру третьего дня не появился Стил, чуточку
изменившийся - открывший или нашедший что-то очень для себя важное.
- Явка есть, - сказал он без предисловий. - Улица Дормуа, фото Фляш.
Пароль: "Нужны четыре отдельных фото и одно общее". На вопрос-реплику
"Подумайте, это недешево" следует ответить: "Деньги еще не самое главное".
Запомните? Пропуска для вас приготовлены, а до первой полицейской заставы
проводит вас Джемс.
Но Джемс проводил нас гораздо дальше.
12. ВТОРОЙ КОСТЕР
Мы снова сидели у огня, подбрасывая сушняк в костер - наш второй костер
за время пребывания на этой земле. На сей раз вблизи не протекала река, а
пролегала дорога, широкая, пыльная, изрезанная рытвинами и колеями
проселочная дорога. По бокам шли вырубленные просеки, уже отвоеванные у
человека подлеском. Розовые кусты торчали повсюду, как под Москвой
репейник. Проплешины лужаек между ними подступали к самой дороге.
На одной из таких лужаек мы и зажгли свой костер, стараясь шуметь и
дымить, чтобы обратить внимание кучера возвращавшегося в Город омнибуса.
Такие омнибусы ходили здесь два раза в день, забирая по дороге вышедших на
прогулку или уже спешащих домой пешеходов. Наши порванные в лесу рубашки
были тщательно зачинены Лиззи, а куртками и пиджаками, у кого их не было,
снабдил Стил. Он же разработал и план нашего снаряжения. В рюкзаках у нас,
кстати мало чем отличавшихся от московских рыбалочных, лежали консервы с
американскими этикетками, бутылки с сидром и кока-колой: "облака",
конечно, не могли не подметить ее земной популярности, да и сидр этот вы
могли найти в любом парижском бистро. Выпитые бутылки мы не выбрасывали, а
бережно возвращали в мешки. Туда же были засунуты и шкурки, снятые с
убитых накануне нашего отъезда лисиц, - по штуке на каждого. Все точно
соответствовало плану: консервы свидетельствовали о том, что мы не
занимались охотой и не варили запрещенной ухи. Пустые бутылки, которые
можно было продать на городской толкучке, подтверждали то, что мы - жители
Города, возвращаемся в Город и не знаемся с врагами Города - "дикими". А
на убитых лисиц имелась специальная лицензия полиции американского сектора
с соответствующей визой французского: каждому из пяти перечисленных лиц
разрешалось провезти по одной шкурке. Каждый из этих перечисленных лиц
имел, кроме того, пропуск на выезд и возвращение в Город. "Пропуска
настоящие, - заметил, прощаясь, Стил, - но вряд ли они понадобятся. У
возвращенцев их обычно не проверяют. Содержимое рюкзаков в порядке,
внешность не примечательная - вряд ли будут придирки".
Но нам, что называется, "повезло".
Сумерки еще не погасли, на часах у Джемса - наши уже не годились - было
что-то около шести, как из-за облака дыма над костром показались три
конские морды, а над ними - три серые тени в желтых сапогах, вернее,
высоких шнурованных ботинках, какие носят в Канаде или в Штатах на севере.
- Пропуска, - сказал полицейский.
Я взглянул в лицо говорившего - сытое, лоснящееся лицо здоровенного
тридцатилетнего парня, не лицо, а "будка", как у нас говорят в народе.
Взмокшая от пота прядь волос по-гитлеровски пробивалась на лоб из-под
фуражки, серой, расшитой золотым галуном типа французского кепи, с длинным
прямоугольным козырьком. Золотые нашивки на рукаве, золотые пуговицы
куртки и золотой лампас на бриджах дополняли угрожающую золотоносность
всадника: в ней был вызов простым, безгалунным смертным.
- Быстрее! - крикнул он, пока мы извлекали из карманов куски желтого
картона с нашими переиначенными именами.
Только Мартин сохранил свое полностью. Я превратился в Жоржа Ано,
Дьячук - в Толя Толли, а у Зернова просто отрезали непривычное для здешних
ушей окончание. Борис Зерн, по разумению Стила, звучало удачнее.
- Все из французского сектора? - спросил полицейский, бегло просмотрев
пропуска.
- Все, - сказал Джемс.
- Открыть мешки!
Мы широко открыли рюкзаки. Полицейские, не слезая с коней, заглянули
внутрь.
- Сколько шкурок?
- Пять.
- Есть лицензия?
Джемс протянул и лицензию.
Полицейский подозрительно оглядел всех нас и чуть-чуть наехал на меня,
стоявшего ближе. Я отступил на шаг.
- Вы что, немые? Почему ты молчишь?
- Вас трое, а говорит один, - сказал я.
Полицейский усмехнулся, но не зло, а просто с сознанием собственного
превосходства.
- Прыткий, - процедил он сквозь зубы. - Имя?
- Жорж Ано.
- Чем занимаешься?
- Фотограф, - отвечал я, не задумываясь.
- Пасс!
Я уже знал, что "пасс" означает "паспорт", и ответил, пожав плечами:
- Я полагал, что для загородных прогулок достаточно пропуска.
- Знаток законов, - усмехнулся опять полицейский, - так полагай впредь,
что смирение, а не дерзость украшают путника. - Он подождал моего ответа
и, видя, что я готов усвоить его совет, добродушно прибавил: - Ладно,
отдыхайте. Омнибус пройдет здесь через час. Не пропустите, а то придется
добираться пешком. А это вам не до угла на работу.
Он хохотнул, довольный репликой, и повернул коня. За ним затрусили и
его спутники. Вскоре все исчезли за зигзагом дороги.
- С ума сошел! - взъярился Толька. - Зачем было спорить? Всех подвести
мог.
- Надо уметь сдерживаться, Анохин, - присоединился к нему Зернов. -
Сейчас это умение для нас важнейшее.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг