- А так как эта воля для тебя всегда открыта, - прервал Лютобор, - то,
вероятно, ты можешь теперь уже сказать, на кого должен пасть этот жребий.
- На кого?.. Лютобор, поднимется ли рука твоя, вонзишь ли ты без
трепета твой жертвенный нож в грудь варяга?
- В грудь варяга?! - повторил с удивлением Лютобор. - Но что скажут его
единоземцы, эти гордые поклонники Одена, едва признающие над собой власть
великого князя? Богомил, ты знаешь, что рука моя не дрогнет, но я желал бы
лучше принести на жертву десять киевских граждан, чем одного варяга...
- Даже и тогда, если этот варяг христианин?
- Христианин! - вскричал Лютобор. - Христианин! - повторил он,
заскрежетав зубами. - О давай его сюда, Богомил! И клянусь преисподнею, если
б он был родной брат мой, единственное мое детище, любимый витязь
великокняжеский...
- Нет, он простой гражданин. Помнишь ли ты, как дней десять тому назад,
совершив обряд жертвоприношения, я вышел из святилища, чтоб благословить
народ, который толпился на площади вокруг храма? Все пали ниц; один только
бедно одетый, но видный собою муж не преклонил главы своей. Как теперь вижу
пред собою это величественное и спокойное чело! С каким обидным состраданием
смотрел этот горделивец на толпу народа, отдавшего мне должную почесть! С
каким притворным добродушием он покачивал печально головою и, казалось,
хотел сказать: "Бедные, вы не ведаете сами, что творите в слепоте вашей!" Во
всю жизнь мою не изгладится из моей памяти этот устремленный на меня взор.
О, я простил бы ему, если б он пылал злобою!.. Нет, я прочел в нем одно
презрение! Понимаешь ли ты, Лютобор, как должен я ненавидеть этого
надменного христианина? С первого взгляда я узнал в нем одного из сотников
варяжской дружины, который, изменив вере отцов своих, давно уже живет
простым гражданином и не служит в числе ратных людей великокняжеских. Его
звали Руславом, а теперь зовут Феодором.
- И боги изберут его?..
- Нет, Лютобор, смерть не испугает варяга, и ничто не возмутит
надменной души христианина: он с тем же спокойным челом пойдет на смерть, с
каким идет на брачное торжество. Но он отец, у него есть сын, прекрасный
отрок...
- А, понимаю!
Богомил замолчал, призадумался; снова крутой лоб его покрылся
морщинами; в блуждающих взорах изобразилось беспокойство, и он промолвил
вполголоса:
- Но если и это средство возбудить набожность Владимира останется
тщетным, если, я страшусь вымолвить это слово, если он... захочет сделаться
христианином?..
- О, я не опасаюсь этого! - прервал Лютобор. - Когда отец его, несмотря
на все просьбы своей матери, не осмелился принять веры, презираемой его
храброю дружиною...
- На что не осмелится Владимир! Лютобор, ты не знаешь всю твердость
этой непоколебимой души! Один он может разрушить храмы богов наших,
низвергнуть кумир Перунов и навеки истребить веру отцов своих. Что
противостанет его мощной воле, кто дерзнет не последовать примеру Владимира?
Нет, если ненавистные христиане успеют обольстить его, тогда... О, тогда или
боги, во гневе своем, изрекут смерть Владимиру, или мы погибнем! Да, не
пугайся, Лютобор, - не ты будешь исполнителем воли богов: я знаю одного
бесстрашного мужа, который, по единому мановению руки моей, пронзит сердце
Владимира. Моя ненависть к Феодору, ко всем христианинам - ничто в сравнении
с злобою, которую он питает в душе своей к сему правнуку Олега. Он взял на
себя клятвенное обещание, не выполненное ни отцом его, ни дедом: воздать
злом за зло, кровью за кровь. Он жил долго у печенегов, ездил в Византию и
успел склонить на свою сторону хитрого государя, для которого могущественный
Владимир с каждым днем становится опаснее. Ласкаясь надеждою, что он не
только совершит кровавую месть свою, но возвратит потомку древних князей
киевских законное их наследие...
- Как, - прервал Лютобор, - неужели не совсем еще истребился род
Аскольдов?
- Нет. Единственная отрасль этих несчастных князей, сын внуки
Аскольдовой, которая с отцом своим успела укрыться от мечей убийц в землю
хорватскую, жив еще. По неисповедимой воле богов этот юноша служит теперь
правнуку того, кто отнял его наследие и умертвил его прадеда.
- Кто же из витязей княжеских этот потомок Аскольда?
- Тайна эта не многим известна. Я знаю ее, но открою не прежде, пока не
истощу всех средств к нашему спасению.
- Но как узнал ты эту тайну? - спросил с любопытством Лютобор.
- А вот слушай, я расскажу тебе все. Лет восемнадцать тому назад, когда
покойный князь Святослав Игоревич приехал в Киев повидаться со своею
матерью, княгиней Ольгою, случилось ему быть на охоте близ горы Хоревицы, за
Вышегородом; он пригласил и меня вместе с ним позабавиться этой любимою его
потехою. Вот этак под вечер, когда князь, беседуя со мною, ехал уже с поля,
какой-то высокий муж выскочил из-за куста и хотел хватить его по голове
бердышем. Князь увернулся, и вся толпа бросилась за разбойником, который
пустился бежать в самую средину леса. Все это произошло в несколько
мгновений; но исполинский рост незнакомца и грозные черты лица его глубоко
врезались в моей памяти. Воевода Претич и трое другие княжеских витязей,
гонясь за ним по пятам, наехали на небольшую избушку, построенную в глубоком
овраге. Витязи продолжали гнаться за разбойником, а Претич сошел с коня,
заглянул в эту лачужку и нашел в ней почти грудного ребенка, весьма бедно
одетого, но у которого на шее висела небольшая золотая гривна нехитрой
работы. Когда витязи возвратились назад, не поймав убийц, то, размыслив
хорошенько, что в этой избушке некому жить, кроме разбойника, и что
ребенок - его сын, они захватили его с собою и привезли к князю. Не знаю,
что было бы с этим горемычным сиротою, если б не сжалилась над ним княгиня
Ольга. Она взяла его к себе и при кончине завещала любимой своей ключнице,
Малуше [30], матери нашего князя Владимира, иметь о нем попечение, как о
собственном своем детище. Малуша переехала на житье в Великий Новгород, где
воеводствовал тогда ее сын, и когда Владимир, по смерти родителя своего,
овладев всем царством Русским, начал княжить в Киеве, то я заметил в числе
его витязей двух юношей, которые любили друг друга, как родные братья. Они
оба охотно беседовали со мною о таинствах и преданиях веры нашей. Один из
них, поразговорясь однажды со мною, признался, что, воспитанный матерью
великого князя вместе с другим сиротою, который также служил Владимиру, он
не знает ни роду своего, ни племени; что с младенчества носит на груди
златую гривну как единственное наследие отца своего и что всякий раз, когда
он пытался повыведать что-нибудь от благодетельницы своей, Малуши, она
отвечала ему. "Не спрашивай, дитятко! Ты и товарищ твой, вы оба горемычные
сироты. Одного из вас нашли в дремучем лесу, другого на ратном поле, между
мертвыми. Кто вас поит и кормит, тот вам и отец и мать". По этим речам
нетрудно мне было смекнуть, что, может быть, этот юноша - тот самый ребенок,
которого воевода Претич нашел в избушке. Склонясь на мою просьбу, он показал
мне свою золотую гривну; я узнал ее - это была та самая, которую я видел лет
восемнадцать тому назад. Я не умел еще в то время разбирать таинственные
письмена жрецов варяжских; изучась впоследствии этой хитрой науке, я без
труда, но с удивлением прочел начертанные на этой гривне слова: "Аскольд,
князь Киевский". Не знаю, почему мне пришло тогда на мысль, что это
неожиданное открытие может некогда мне пригодиться. Опасаясь, чтоб
кто-нибудь другой не разобрал надписи, я уверил легковерного юношу, что с
этою златою гривною неразлучно соединено все будущее его счастье; что все
блага земные изольются на главу того, кто носит на себе этот залог
благоволения и милости богов; а поэтому, дабы сохранить вернее эту
драгоценность, я крепко-накрепко заказал юноше не только никому ее не
показывать, но даже и говорить о ней. Я уже сказывал тебе, что великий
князь, беседуя со мною в последний раз до самой полуночи, открыл мне наконец
тайную причину своей скорби и уныния. Возвращаясь от него домой, смущенный
грозным предчувствием, объятый ужасом, я впал в какое-то младенчество и,
подобно малодушной жене, решился прибегнуть к тщетным мольбам: как ночной
тать, я прокрался к Перуновой божнице, отпер один из боковых притворов и
вошел в святилище. Все было тихо кругом; неугасаемый огонь, горящий перед
исполинским изображением Перуна, обливал ярким светом его серебряную главу.
Я пал во прах перед стопами божества, вопил, бился главой о каменное его
подножие, молил о помощи - все напрасно: камень оставался камнем,
неодушевленный истукан безмолвствовал. О, Лютобор, какое бешенство овладело
тогда мною! Ничем не изъяснимое, адское отчаяние, как лютый зверь, впилось в
мое сердце. "Итак, нет спасения, воскликнул я, нет прибежища!" И вдруг мысль
об убийстве, подобно молнии, сверкнула в главе моей. Как одержимый злым
духом, я возопил неистовым голосом: "Горе тебе, вероломный! Так смерть,
смерть отступнику от веры отцов своих, смерть Владимиру!" - "Да, смерть
Владимиру!" - повторил подле меня громовой голос. Я вздрогнул, обернулся,
гляжу: передо мной стоит грозный, неподвижный, как второй кумир Перунов, муж
исполинского роста, закутанный в черную одежду. При первом взгляде узнав в
нем незнакомца, который некогда едва не умертвил Святослава, я с ужасом
отскочил назад. "Чего ж ты испугался, Богомил? - продолжал он с усмешкою. -
Я подслушал твои речи, так что ж? Давай руку, товарищ!.. Братьями с тобой мы
никогда не будем: ты жрец, а я воин; но мы оба ненавидим Владимира... Итак,
смерть ему!"
- Чу! Что это? - вскричал Лютобор, прервав рассказ верховного жреца.
Глухой звон от тяжелой железной цепи и дикий отвратительный рев
раздались под окнами терема.
- Ага, - сказал Богомил, взглянув в окно, - это мой нелюдим: видно,
почуял близко чужого... Ну, так и есть...
- Постой-ка, - прервал Лютобор, - да это, кажется, Торопка Голован.
Отчего же твой мохнатый сторож так переполошился?
- Но разве ты не видишь, что за ним идет... Так точно, это он!
- Вижу, вижу! - вскричал Лютобор. - Так этот-то?.. Ну, молодчина!..
Посмотри-ка, Богомил, и медведь твой его испугался... Эк, торопится забиться
в свою конуру!
- Слушай, Лютобор, - сказал верховный жрец, - притаись за этою
перегородкой: ты будешь слышать наш разговор; но смотри, чтоб он не
догадался, что в этой светлице есть кто-нибудь другой, кроме меня.
Едва Лютобор успел спрятаться за перегородку, как тяжелые шаги
послышались по крутой лестнице, и незнакомый, закутанный в верхнюю свою
одежду, вошел в светлицу.
Незнакомый кивнул головою и сел молча на скамью, на которой за минуту
сидел Лютобор; а Богомил занял прежнее место.
- Ты хотел со мною видеться? - продолжал жрец, помолчав несколько
времени.
- Да! - отвечал отрывисто незнакомый. - Но одни ли мы?
- Да неужели ты думаешь?..
- Что верховный жрец Богомил может быть предателем? О, нет! Я вижу
только, что против тебя кто-то недавно сидел. Посмотри, как измят этот
волчий мех!
- Здесь, еще до солнечного заката, беседовал со мною один из жрецов, -
отвечал спокойным голосом Богомил.
- До заката солнечного? - повторил незнакомый, поглядев недоверчиво
вокруг себя. - Так видно же, он не близко живет отсюда.
- Почему ты это думаешь? - спросил Богомил.
- А потому, что гость твой, как видно, спешил уйти, чтоб засветло до
дому добраться! Посмотри-ка: второпях и шапку свою здесь оставил!
- Эта шапка моя.
- В самом деле? Вот что! - сказал с насмешливою улыбкою незнакомец,
взяв со скамьи и рассматривая небольшую с лисьим околышем шапку. - Смотри,
пожалуй! А кажется, с виду-то она тебе и на полголовы не взойдет. Богомил,
здесь есть кто-нибудь кроме тебя!
- Не веришь мне, так посмотри сам, - отвечал верховный жрец, не изменяя
нимало своему спокойствию.
Незнакомец приподнялся, сделал шаг вперед, но вдруг остановился и,
садясь снова на скамью, сказал:
- В самом деле, что тебе прибыли меня обманывать? Разве ты не знаешь,
что если бы ты, на беду свою, задумал выдать меня Владимиру и хотя бы для
твоей защиты засажена была за этою перегородкой вся храбрая его дружина, то
и тогда легче бы ей было в одну ночь переплыть Русское море [31] и взять на
копье твердыни византийские, чем вырвать тебя живого из рук моих. Нет, я
знаю тебя, Богомил: у нас до этого никогда не дойдет с тобою!
- Ты напрасно меня подозреваешь. Клянусь тебе...
- Полно, не клянись, - нам некогда долго беседовать. Я хотел только
уведомить тебя, что печенеги прислали ко мне гонца с известием, что
многолюдная их рать собралась уже на Дону, близ Белой Вежи, и что ясы и
косоги [32], под предводительством юного своего князя Редеди [33], готовы
громить пределы Тмутараканские [34]. Чтоб не жечь и не разорять Киева,
печенеги назначают окуп: с каждого двора по одному солиду. Я найду способ,
не обижая граждан киевских, насытить этих плотоядных зверей. Сокровища
византийские неистощимы, а греки не пожалеют своего золота, чтоб только
сгубить Владимира, который для них тошнее и отца своего и деда. Но не
топтать коням печенежским заповедных лугов киевских, не громить косогам
Тмутаракани богатой, и печенеги не дерзнут перейти за Дон, и косоги
приблизиться к морю Сурожскому [35], доколе еще жив Владимир; а ты знаешь, в
чьих руках жизнь его. Скажи одно слово, одно только слово, Богомил! Но до
тех пор, пока ты не скажешь его, пока я не найду того, кто один может
княжить по правде в великом Киеве, до тех пор рука моя не подымется для
совершения правдивой мести: я не хочу предать сограждан моих всем лютым
бедствиям междоусобия, не хочу, чтоб смуты народные и безначалие сгубили до
конца мою родину. Недаром говорится: "Тяжело быть голове без плеч, а хуже и
того быть телу без головы". Послушай, я, кажется, уже не раз тебе сказывал,
что тот, кого я ищу, должен носить на шее золотую гривну.
- Я никогда и ничего об этой золотой гривне не слыхивал. Да чуден ты,
молодец! Неужели ты думаешь, что воины, которые нашли в лесу покинутого
младенца, оставят у него на шее золотую гривну?
- Да, - сказал незнакомец, помолчав несколько времени, - это походит на
правду; а дивлюсь я только тому, что ты не знаешь, у кого из витязей
княжеских нет ни роду, ни племени.
- Вот то-то и беда! Не могу никак толку добиться.
- Ты лжешь, Богомил! Тебе известна эта тайна, но ты Жрец: уста твои
обыкли изрекать одну лесть и обман. Попытаюсь в последний раз добиться от
тебя правды. Слушай: ты можешь еще теперь предлагать мне свои условия, но
если я без твоей помощи узнаю истину...
- Без моей помощи! - прервал с усмешкою Богомил. - Не думаешь ли также
без моей помощи заставить киевлян признать своим князем безродного юношу,
которого ты назовешь потомком Аскольда? Имеешь ли ты власть именем богов
приказать дружине княжеской положить оружие, не отомщать за смерть Владимира
и покориться одному из прежних своих сотоварищей? Что, если всемогущий Перун
наименует тебя предателем, а его обманщиком и самозванцем; если повелит
отразить печенегов и избрать в князья киевские одного из сыновей Владимира,
или даже одного из знаменитых его витязей? Если я, верховный жрец, возмущу
против тебя народ и скажу, что разгневанные боги требуют главы твоей?.. А
ты, Веремид, знаешь, трудно ли уверить во всем эту легковерную толпу?..
- Знаю ли я народ, - прервал, нахмурив свои брови, незнакомец, - эту
безумную, подлую чернь, которая сегодня закидает грязью того, перед кем
вчера преклоняла колена: которая, протягивая за милостыней одну руку, в то
же время подымает другую на своего благодетеля? Знаю ли я ее?.. Я видел
смерть Ярополка, которого киевляне величали некогда отцом своим, и слышал
радостные крики народа, когда Владимир, обагренный кровью брата, явился на
городской площади.
- Итак, подумай хорошенько: нужна ли тебе моя помощь?
- Менее, чем ты думаешь, Богомил. Если я не пожалею Киева, то, верь
мне, ничто не спасет его. Посмотрим, как устоите вы против печенегов, когда
внезапная смерть Владимира как громом поразит изумленных киевлян! Нет,
Богомил, когда безначалие волнует воинов, тогда они страшны для одних мирных
граждан и губят не врагов своих, а самих себя. Но я не хочу, чтоб правнук
Аскольда воссел на отческом столе своем среди дымящихся развалин Киева и
княжил над бездушными трупами. Говори, Богомил, какую цену требуешь ты за
кровь Владимира? Чего желаешь от законного князя Киевского?
Богомил провел рукою по своему наморщенному челу, погладил седую бороду
и, помолчав несколько времени, сказал:
- Ты знаешь главное и необходимое условие - жить по старине и свято
хранить закон и веру отцов наших.
- В этом у нас спора не будет, я и сам мыслю то же: нечестно нам искать
правды у чужеземцев; есть у нас своя правда по закону богов, ей учили народ
прадеды наши; другой нам не надобно. Чего ты еще требуешь?
- Смерти всех христиан.
- Всех?! - повторил незнакомец. - И старых стариков, и жен, и малых
детей?
- Да.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг