идет дело, и без этого не тронусь с места.
- Ну так слушай же, Стемид: здесь, на Подоле, у самого храма вашего
бога Белеса, скрываются враги великого князя.
- Как так?
- Да так. Помнишь, как я погнался за девушкой, которая так хорошо пела
в хороводе?.. Ну, вот я настиг ее у самой божницы, стал целовать, и, надобно
сказать правду, она не больно отбивалась. Вдруг, откуда ни возьмись,
пребольшой мужчина, да и ну позорить, и добро б меня, а то нашего великого
князя; я припугнул его порядком, а меж тем побежал за вами, что б вы помогли
мне связать его, и ты попался мне первый. Ну, теперь куда и зачем ты идешь
со мной?
- Куда - знаю, а зачем - не ведаю.
- Как не ведаешь? Вестимо зачем, чтоб схватить этого Разбойника.
- Да неужели ты думаешь, что он станет там дожидаться до тех пор, пока
за ним придут и скрутят руки назад?.. Я чаю, уж теперь давным-давно и след
его простыл.
- А почему знать?
- Нет, Фрелаф, я устал и не хочу всю ночь бродить по-пустому! Прощай!
- Эх, братец, постой! Ну, если нам не удастся поймать этого злодея, так
авось отыщем мой меч.
- Твой меч?
- Ну да! Вот видишь: как этот разбойник стал позорить нашего князя, так
у меня вся кровь закипела в жилах! Ты знаешь, Стемид, я детина добрый, а уж
если расхожусь...
- Знаю, братец, знаю!
- Говорить непригожие речи о нашем великом князе! И при ком же?.. При
молодце Фрелафе! Веришь ли, Стемид, меня взяло такое зло, что я земли под
собой не почуял!
- Верю, верю!
- Выхватил меч, да как махнул со всего плеча могуча!.. Ну, счастлив,
разбойник! Кабы я не обмишулился, так раскроил бы его надвое!
- А ты промахнулся?
- Промахнулся, братец, и вместо головы этого шального хватил по камню.
Батюшки мои, как посыплются искры!..
- Эге! - прервал Стемид. - То-то нас всех и осветило, а уж мы думали,
думали, что за диковинка такая?..
- Камень разлетелся вдребезги... - продолжал варяг, нимало не смущаясь.
- Один осколок, - прервал снова Стемид, - попал в голову городскому
вирнику, который на ту пору обходил киевские улицы.
- Эх, братец, ты настоящий гусляр! Тебе бы все глумиться да
скоморошничать. Я говорю дело. Вот, как ни крепко я держал в руке меч, а он
вылетел.
- Зачем же ты его не поднял?
- Зачем! Затем, что я боялся упустить этого злодея и побежал скорей за
вами.
- Так вот какую службу я должен сослужить великому князю: помочь тебе
отыскать твой меч! Нет, Фрелаф, поберегу мой живот до поры до времени, а эта
служба мне не под силу. Прощай!
- Постой, братец! Да сделай отеческую милость, дойди вместе со мною.
- Кой прах, Фрелаф, уж не боишься ли ты идти один?
- Кто? Я боюсь? Что ты, братец! Да давай на одного меня днем полсотни
молодцев - усом не поведу! Но теперь дело ночное: кто знает, что случится?
Может статься, их там много: зайдут с тыла, наткнешься на засаду... мало ли
ратных хитростей? Тут храбрость не поможет; вдвоем то ли дело: стали спинами
друг к другу, да и катай на все стороны! Ну, понимаешь ли теперь?..
- Понимаю, храбрый витязь, понимаю! Я только одного в толк не возьму, в
кого ты уродился? Все твои земляки взросли на боях, удалые воины, молодцы, а
ты...
- Что я?..
- Да как бы тебе сказать? Бабой тебя назвать нельзя: усы велики; греком
также не назовешь: у тебя рыжие волосы, а варягом назвать стыдно.
- Что ты, братец? Неужли в самом деле думаешь, что я робею? Да не будь
я Фрелаф, сын Руслава, внук Руальда и правнук Ингелота; да чтоб на моей
тризне пели не скальды вещие, а каркали черные вороны; чтоб в мой доспех
наряжались старые бабы и вместо меча из моих рук не выходило веретено с
пряжею...
- Возьми ж свой меч, могучий богатырь Фрелаф! - сказал кто-то позади
насмешливым голосом.
Варяг обернулся, отпрыгнул назад и вскричал с ужасом:
- Это он!
- Да, это я! - продолжал спокойно незнакомый. - А вот твой меч, -
прибавил он, бросив что-то к ногам Фрелафа. - Подыми его, добрый молодец, да
смотри поберегай: он тебе по плечу.
Сказав сии слова, незнакомый пустился скорыми шагами вслед за небольшим
человеком, который, закрывая лицо полою своего кафтана, бежал, не
оглядываясь, по тропинке, ведущей на вершину Кучинской горы. В полминуты они
оба исчезли из глаз Стемида.
- Откуда взялся этот долговязый? - спросил он наконец, перестав
смотреть в ту сторону, где скрылся незнакомый. - Не видал ли ты, Фрелаф?
Варяг не отвечал ни слова.
- Что ж ты, - продолжал Стемид, - онемел, что ль? Фрелаф, а Фрелаф?..
Да очнись, братец!
- Это он! - промолвил, заикаясь, варяг.
- Кто он?
- Точно он!
- Да кто?
- Ну вот тот самый, что давеча у Велесовой божницы...
- Так что ж ты, прозевал его?
- Прозевал!.. Нет, братец, полно теперь спорить! До сих пор я не давал
веры речам вашим; бывало, как вы начнете рассказывать о киевских ведьмах и
злых чародеях, так я и слушать не хочу, - теперь всему верю! Ах, батюшки,
что это?.. Лишь только этот кудесник дыхнул мне в лицо, так у меня и руки
опустились, и ноги онемели, и даже язык отнялся. Ну, не диво же, что я
давеча промахнулся: он отвел мне глаза... Да, да, он точно меня обморочил:
вместо себя подсунул камень, а сам сквозь землю провалился.
- Статься может, Фрелаф, только я слыхал, что от испуга также язык
отнимается.
- Да помилуй, братец! Если этот разбойник не чародей, так откуда же он
взялся?
- А вот, может быть, из этого шалаша.
- Как бы не так! Как я обернулся, так он еще по колени был в земле!..
Да разве не слышишь, Стемид? Фу, какой смрад!
- Нет, я ничего не слышу.
- Что ты, братец! Так и пахнет преисподнею... Уйдем скорей отсюда.
- Погоди, Фрелаф: подыми прежде свой меч.
- Мой меч?
- Ну да! Он бросил что-то вот здесь наземь, сказал, что это твой меч, и
советовал тебе поберегать его.
- В самом деле? - вскричал с радостью Фрелаф. - То-то же, - видно, не
под силу пришелся этому разбойнику! Да где же он?
- Постой! - сказал Стемид, наклоняясь. - Вот здесь, кажется... Что
это? - продолжал он, подымая с земли большое расписное веретено. - Ну, брат,
подшутил же он над тобою! Посмотри, каков твой меч!
- Как! Веретено!..
- Да, да, веретено! - повторил Стемид, умирая, со смеху. - Ай да
молодец! Ну, теперь и я вижу, что он чародей.
- Ах он собака! - заревел варяг. - Постой, разбойник, вот я тебя!..
Держи его, держи!
- Полно горланить-то, Фрелаф! Не умел держать, когда был у тебя под
носом, а теперь орешь.
- Ах он проклятый кудесник! Да я на дне морском его отыщу! Чтоб я не
отомстил за эту обиду, я, Фрелаф, сын Руслава, внук Руальда!
- И правнук Ингелота, - промолвил Стемид. - В самом деле, этот чародей
вовсе не уважает твоих предков; однако, я чаю, ты не погневаешься на меня,
если я не отдам тебе этого расписного меча? Дозволь мне похвастаться им
перед товарищами!..
- Что ты, Стемид! - вскричал Фрелаф. - Пожалуйста, не рассказывай
никому, пока я не отомщу за эту смертную обиду. Ты знаешь наших молодцев:
как попадется им на язычок это веретено, так мне житья не будет.
- Слушай, Фрелаф, - сказал, помолчав несколько времени, Стемид, - я
парень добрый, так и быть, не перескажу никому о том, что видел; зато и ты
не моги никогда хвастаться передо мною своим удальством и богатырством. Без
меня, пожалуй, себе на здоровье, ломай дубья, бери города, разбивай кулаком
стены каменные, хвастай сколько душе угодно; но при мне, если ты заикнешься
об этом, а пуще коли вымолвишь хоть одно непригожее слово о княжеском отроке
Всеславе, - смотри, берегись: этот меч-кладенец будет всегда со мною, и я
при всех тебе его отдам... Ну, теперь пойдем - пора спать. Ах он леший
проклятый! - продолжал Стемид, пройдя несколько шагов и принимаясь снова
смеяться. - И пришло же ему в голову!.. Да кто ему шепнул, разбойнику, что
ты храбрый витязь Фрелаф! Ну, видно, он в самом деле кудесник!
Пристыженный варяг, повесив голову, отправился вместе со Стемидом по
дороге, ведущей в Киев. Он молчал как убитый и только изредка, когда громкий
хохот его товарища прерывал ночную тишину, бормотал про себя, пошевеливая
своими огромными усами:
- Смейся, смейся, проклятый русин! Засмеялся бы ты у меня кабы я был
сам-третей или сам-четверт!
IV
В высоком тереме, из которого можно было окинуть одним взглядом большую
часть Киева и живописных его окрестностей, за дубовым резным столом сидел
Богомил, верховный жрец Перунова капища. Бледный свет от стоящей перед ним
лампады слабо отражался на бревенчатых стенах светлицы, разделенной надвое
деревянного перегородкою. Серебряные сосуды различных форм и некоторые
другие вещи, служащие для жертвоприношений, расставлены были в порядке на
двух полках, также украшенных резьбою. С другой стороны стола, на скамье,
покрытой пушистым мехом серого волка, сидел любимец Богомила Лютобор.
Заткнутый за пояс широкий жертвенный нож был единственным признаком его
звания. Лютобор занимал место старшего жертвоприносителя и пользовался
властью, почти равною с могуществом верховного жреца. Бледно-желтоватое лицо
его, похожее на безобразную восковую личину; неподвижные резкие черты,
отлитые в какую-то идеальную форму, в которой не было ничего человеческого;
совершенное отсутствие жизни в тусклых, беловатых глазах - словом, все в
этом живом мертвеце было ужасно и отвратительно. Когда он молчал, то походил
на бездушный труп; начинал говорить, и всякий с первого взгляда почел бы его
адским духом, который, в виде мертвеца, беседует с повелителем своим,
верховным жрецом Богомилом. Казалось, этот последний читал с большим
вниманием пергаменный свиток, исписанный руническими буквами [27]. Трудно
было бы определить, какого рода ощущения волновали в эту минуту честолюбивую
и злобную душу этого хитрого старика. В его седых, почти сросшихся бровях,
на высоком наморщенном челе изображалось беспокойство; сверкающие из-под
густых ресниц глаза горели нетерпением; он пожирал ими бесконечные столбцы
развернутой рукописи; то улыбался, то хмурил брови, казался довольным, и
вдруг чело его покрывалось новыми морщинами. Он покачивал с сомнением
головою, переставал читать и, облокотясь на руку, предавался глубокой думе;
потом снова принимался за рукопись и наконец, оттолкнув ее с досадою от
себя, сказал вполголоса:
- Нет, все эти чужеземные обряды мне вовсе не по душе!.. Арконский
Световид [28] ничем не лучше нашего Перуна... Конечно, Стетинский храм
великолепен: эти сокровища, эти византийские пурпуровые ковры, этот белый
конь Световидов, прорицающий будущее, - все это должно дивить и поражать
священным ужасом народ; но Владимир... Нет, не то надобно Владимиру!..
Недаром каждую ночь черный воров каркает над кровлею моего дома... Чу!..
Слышишь, Лютобор, вещий его голос? Недаром в самую полночь стаи голодных
псов воют под окнами моего терема; и часто, среди ночной тишины, когда,
измученный лютою бессонницей, я начинаю смыкать усталые глаза мои, внизу за
Днепром раздаются дивные голоса в воздухе: я слышу отвратительный хохот
русалок, пронзительные вопли кикимор, и Долобское озеро ревет, как дикий
вепрь. Ах, чует мое сердце!.. Лютобор, мы спим на краю пропасти, и близок...
да, близок час нашей гибели!
Страшилище зашевелило губами, и что-то похожее на человеческий голос
вырвалось из груди его; казалось, оно повторило с удивлением последние слова
Богомила.
- Так, - продолжал верховный жрец, - если мы не предупредим грозящей
нам беды, то гибель наша неизбежна. Ты должен знать все, Лютобор... Да,
одному тебе могу я открыть эту тайну... Ты всеми ненавидим: вельможи и даже
сам Владимир смотрят на тебя с отвращением; ты живешь, ты дышишь, ты создан
мною. Слушай: вот уже близко месяца, как великий князь не выходит из своей
одрини*; как тяжкий свинец, крепкая дума лежит на душе его; замолкло все в
его светлых гридницах, и, глядя на кручину своего государя, приуныли
знаменитые бояре, могучие богатыри и все храбрые его витязи; но никто не
знает, о чем скорбит и тоскует Владимир. Я один знаю это и трепещу,
Лютобор!.. Владимир начинает презирать и гнушаться верою отцов своих!
______________
* Опочивальня.
Живой мертвец вздрогнул, неподвижные черты лица его одушевились, и он
вскричал почти с ужасом:
- Как?.. Владимир? Нет, нет, это невозможно! Набожный Владимир, который
соорудил этот великолепный храм Перуну, не пожалел своего серебра и злата на
изваяние кумира, коему дивятся все гости иноземные; Владимир, который
приносит столь частые жертвы, осыпает дарами тебя и всех жрецов!..
- Да, - прервал Богомил, - тот самый Владимир, который недавно
преклонял колена не только перед кумиром всемощного Перуна, но пред
жертвенниками Стрибога [29], Позвизда и Купалы, с презрением отвергает
мольбы мои и не желает присутствовать при священных наших обрядах, последней
беседе со мною, когда я убеждал его прибегнуть к богам, "ибо они одни, -
сказал я, - могут излечить душевный твой недуг", он нахмурил свои грозные
брови и, покачав печально головою, сказал: "Нет, Богомил, твой Перун
безмолвствует: или ничтожные жертвы, тобой приносимые, недостойны его, или
мы, в слепоте нашей, поклоняемся не тому, кто правит вселенною и держит в
руке своей сердца владык земных! В душе моей созрела мысль - я исполню ее!
Не все народы, подобно нам, чтут Перуна, не все жертвенники орошаются кровью
бессловесных животных. Я не могу долее смотреть на эту бойню, которую вы
называете жертвоприношением. Мне скучно слышать ваши хороводные завыванья,
которые вы именуете священными песнями; мне надоели ваши торжества и
обряды - эти потехи малых детей, эти женские игрища, в коих ничто не
потрясает мою душу, ничто не наполняет ее благоговением и ужасом. Нет, я
недоволен верою отца моего!" Так говорил Владимир, и в сверкающих очах его,
в его мощном орлином взгляде я прочел смертный приговор наш: мы погибли,
Лютобор!
- Никто не должен погибать без бою! - сказал, помолчав несколько
времени, Лютобор. - Из речей твоих я угадываю, чего жаждет душа Владимира.
Не называл ли он жертвы, приносимые тобой, ничтожными; наши обряды и
торжества женскими игрищами? И подлинно, подумай сам: можно ли взирать с
благоговением и ужасом на изображение кроткого божества, которому приносят в
дар начатки плодов земных, пару голубей, тельца... Нет, Богомил, не
бессловесные жертвы падают под священным ножом жрецов варяжских! Вспомни,
что рассказывал тебе о своем боге Одене этот чужеземный певец, Фенкал,
которого все варяги называют своим вещим скальдом?..
- Что ты говоришь, Лютобор? - вскричал с живостию верховный жрец,
вскочив с своего места. - О, каким светом ты озарил меня! Так, верный мой
товарищ, - не кроткие обряды и торжества, не сладкоголосное пение перед
кумиром Перуна, не мирные потехи в честь богов потрясут и очаруют закаленную
в боях буйную душу Владимира; не того требует взлелеянный на бранном щите
этот достойный сын кровожадного Святослава. Нет, не уходился еще этот дикий
зверь: пресыщенный негою, он заснул на время... Почтим же достойно его
пробуждение!.. Ты хочешь крови, Владимир! Добро, мы потешим тебя!..
Богомил призадумался и после минутного молчания продолжал, обращаясь к
своему наперснику:
- Завтра же надобно пригласить на совещание именитых бояр и витязей
княжеских. Я скажу им, что разгневанные боги неверием многих нечестивых
граждан киевских требуют необычайных жертв; что доколе кровь человеческая не
обагрит жертвенник Перунов, ничто не уврачует душевный недуг Владимира и не
рассеет его мрачных помыслов. Я назначу сам жертву, угодную небесам, ибо мне
одному, как верховному жрецу Перуна, открыта воля богов.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг