- Богомил, ты не служитель богов, а дикий зверь. Все христиане будут
изгнаны из пределов киевских, и только непокорные этой воле княжеской
предадутся в твои руки.
- Ну, ну, добро, пусть будет по-твоему! Теперь поговорим о сане
верховного жреца. Слыхал ли ты, что на Варяжском море [36] есть остров,
именуемый Рюгеном? [37]
- Слыхал; так что ж?
- В Арконе, главном городе этого острова, обитают единоплеменные с нами
славяне.
- И это знаю.
- А знаешь ли ты всю власть и могущество первосвященника арконского?
- Какое мне до этого дело!
- Постой, постой, молодец: не тебе, так мне есть дело. Первосвященник
арконский повинуется одним бессмертным богам...
- И своему князю?
- Нет, он не знает никакой земной власти над собою. Я требую того же.
- Ты требуешь?.. Добро, быть по-твоему.
- Первосвященник арконский имеет своих телохранителей: триста отборных
витязей готовы всегда исполнять его приказания.
- И этих рабов жреца именуют витязями?
- Об имени спорить нечего - назови их как хочешь, только я хочу и
должен иметь также своих воинов.
- Так и быть, согласен и на это. Ну, теперь ты доволен?
- Первосвященник арконский, - продолжал жрец, не отвечая на вопрос
незнакомца, - налагает подати на граждан и на гостей иноземных, дабы
умножить сокровища храма.
- И собственное свое богатство?
- Так что ж - разве достояние верховного жреца не есть достояние самих
богов? Власть эта должна принадлежать и мне.
- Бедные киевляне!.. Но, делать нечего: лучше уступить половину, чем
потерять все. Надеюсь, теперь кончено?
- Не совсем. Первосвященник арконский заключает мир с соседними
народами и объявляет им войну.
- Как, - вскричал незнакомец, - и ты смеешь требовать?..
- Я ничего не требую, - отвечал хладнокровно жрец, - это дело
полюбовное: хочешь соглашайся, хочешь нет.
- Но, подумай сам, если и эту власть предоставить тебе, что ж будет
делать великий князь?
- В час битвы - сражаться с врагами отечества, а в мирное время -
пировать с друзьями в княжеских чертогах.
- И жить под рукою своего верховного жреца! Нет, Богомил: управлять
войском и народом может только великий князь; он наделит тебя богатыми
поместьями; ты будешь первым в его Думе... Доволен ли ты?
Богомил покачал головою.
- Ну, пусть так, - продолжал незнакомец, - без твоего совета он не
приступит к миру и не объявит войны. Чего еще тебе?
- Добро, добро, - сказал с улыбкою Богомил, - я человек уступчивый: так
и быть, согласен и на это.
- Итак, теперь все кончено?
- Почти. Первосвященик арконский...
- Богомил, - вскричал незнакомец, вскочив с своего места, - ты истощил
мое терпение! Ни слова более! - прибавил он, заметив, что жрец хочет
говорить. - И если уж пошло на то, так знай, что, несмотря на мою ненависть
к Владимиру, я лучше соглашусь видеть его владыкою Киева, чем коварного
жреца, который издевается и над людьми, и над бессмертными богами.
- Полно, не сердись! - прервал Богомил. - Ну так и быть - я более
ничего не требую.
- Дивлюсь твоей умеренности! Теперь, надеюсь, ты перестанешь хитрить со
мною и объявишь мне имя того из витязей княжеских...
- Эх, молодец, молодец! И рад бы радостию, но я уж говорил тебе, что и
сам еще доподлинно не знаю...
Глаза незнакомца засверкали; он поднес правую руку к своему поясу, и
почти в ту же самую минуту лицо его приняло снова свой мрачный, но спокойный
вид. Сложив крест-накрест руки, он устремил проницательный взгляд на жреца а
сказал после минутного молчания:
- Ты не знаешь?.. Нет, Богомил, ты не знаешь только, на что тебе
решиться: предать ли меня Владимиру или быть моим сообщником. Слушай: я даю
тебе еще десять дней на размышление, но если и тогда...
- Да могу ли я поручиться, - прервал жрец, - что в десять дней узнаю
эту тайну, могу ли...
- Ты можешь желать, Богомил, перехитрить меня, - прервал с насмешливою
улыбкою незнакомец, - но не должен и не можешь надеяться успеть в этом. Вот,
чай, ты и теперь думаешь, что тебе удалось обмануть меня, не правда ли? Мы
здесь только двое и твой задушевный друг Лютобор не сидит за этой
перегородкою?.. Да полно, не божись понапрасну! - продолжал незнакомец,
подходя к перегородке и отворяя дверь. - Эй ты, затворник, вылезай из твоей
засады! Ты слышал нашу беседу, так можешь дать полезный совет своему
верховному жрецу... Да выходи же, - промолвил он, взяв за руку и вытаскивая
из-за перегородки полумертвого Лютобора.
- Что, иль у вас обоих язык отнялся? - продолжал незнакомый,
посматривая то на побледневшего Богомила, то на наперсника его, который,
дрожа всем телом, стоял как вкопанный посреди светлицы. Ну, видишь ли,
Богомил, как легко обмануть меня и как я должен верить твоим божбам и
клятвам? Не забудь, что через десять дней мы с тобой увидимся, и если ты
опять велишь своему другу засесть в какую-нибудь конуру и подслушивать мои
речи, то посоветуй ему не оставлять на виду своей шапки или, по крайней
мере, завести себе другую, которая была бы не так заметна.
Сказав сии слова, незнакомец завернулся в верхнюю свою одежду и, кинув
последний, исполненный презрения взгляд на обоих жрецов, вышел молча из
терема.
V
Ручей, известный под именем Почайны и впадающий ныне в Днепр за
полверсты от Киева, был некогда хотя небольшою, но глубокою и судоходною
речкою. Извиваясь несколько времени по лугам, называемым Облонью, и обтекая
весь Киево-Подол, она соединялась наконец с Днепром, близ урочища,
наименованного впоследствии Крещатиком. Верховья этой речки терялись в
нескольких верстах от Киева, среди непроходимых оврагов и болот, поросших в
то время дремучим чернолесьем.
На другой день после вечера, описанного нами в предыдущих главах, часу
в четвертом пополуночи, когда еще утренний туман волновался по низменным
берегам Почайны и покрытый густою тенью темный лес казался еще темнее от
противоположности с ярко освещенными верхами высоких холмов киевских, один
молодой всадник, весьма просто одетый, но сидящий на красивом вороном коне,
ехал шагом по отлогому берегу этой речки. Казалось, он был еще в самых
цветущих годах своей жизни, и прекрасное лицо его, несмотря на мускуловатую
и даже несколько загоревшую шею, едва ли бы показалось не у места на
белоснежных плечах какой-нибудь русской красавицы. Но в светлых, голубых
глазах его незаметно было беспечной веселости, этой минутной, но верной
сопутницы первых годов нашей жизни - тех счастливых годов, когда все
грустные впечатления скользят еще по душе нашей, не оставляя и следа
горести; когда целый ряд надежд, одна другой прекраснее, позлащают нашу
безвестную будущность; когда мы, вдыхая в себя животворный воздух весеннего
утра и не имея никакой причины радоваться, поем, веселимся, гарцуем от
одного избытка жизни и здоровья.
Юный всадник, ехавший по берегу Почайны, не распевал молодецких песен о
славном Днепре, о его глубоких омутах, о кровавых битвах с чудью поганою; не
заставлял играть под собою коня своего, а ехал шагом, опустя поводья, и
казался погруженным в глубокую думу.
Шагах в десяти от него шел, по одному с ним берегу, человек малого
роста в большой овчинной шапке, едва прикрывавшей его огромную голову,
обросшую густыми волосами. За простым ремнем, который опоясывал смурый
кафтан его, заткнут был широкий меч без ножен. Он не спускал глаз с молодого
всадника, покашливал, посвистывал, громко разговаривал с самим собою -
словом, употреблял все способы, чтоб обратить на себя внимание юноши и
заставить его оглянуться. Заметив наконец, что все его старания остаются
напрасными, он вдруг запел громким и звучным голосом:
О гой, ты Днепр, ты широкий Днепр,
Ты река моя родимая!
Ты взлелеял добра молодца,
Добра молодца безродного;
На волнах своих укачивал
Сиротинку горемычного;
Как отец его родной,
Как родная его матушка,
Ты вскормил его и выростил;
Расстилал ты для него
По отлогим берегам
Мураву шелковую;
Одевал ты его
По осенним ночам
Теплыми туманами.
Молодой всадник начинал приметным образом вслушиваться в песню;
казалось, однако же, что ее веселый и почти плясовой напев не доходил до
души его. Он поехал тише прежнего, но не оглянулся. Окончив песню, прохожий
помолчал несколько минут, потом откашлялся и запел протяжным, заунывным
голосом:
Ты, детинушка, сиротинушка,
Бесприютная твоя головушка!
Без отца ты взрос, без матери,
На чужих руках ты выношен;
Ты о батюшке своем не слыхивал,
Родной матушки не видывал...
При первых словах песни всадник вздрогнул, стал прислушиваться, на
глазах его навернулись слезы, и он оглянулся назад:
- Доброго пути, счастливой дороженьки, господин честной! - сказал
прохожий, перестав петь и приподнимая свою шапку.
- Спасибо, товарищ! - отвечал всадник, посматривая с удивлением на
исковерканную и смешную физиономию певца. - Ну, нечего сказать, - промолвил
он, с едва приметною улыбкою, - некрасив ты, любезный, а поешь хорошо!
- Мурныкаем кое-как, добрый молодец! - сказал прохожий, прищурив глаза
и искривя рот. - Да не пожалует ли ваша милость, не купит ли у меня вот эту
саблю богатырскую? - продолжал он, подходя поближе и вынимая из-за пояса
свой меч. - Ты смотришь храбрым витязем, так авось тебе эта игрушка
молодецкая по плечу придется.
- Нет, добрый человек, мне твоего меча не надобно; да он же и без
ножен.
Так что ж? У кого другого, а у тебя, молодец, он много еще ножен
изотрет. Чай, каждый год по десятку меняешь?
- Да почему ты думаешь, что я человек ратный?
- И, господин честной, видна птица по полету. Да если такому молодцу не
быть витязем, так кому же и покрасоваться на потехе богатырской. Эх, кабы у
меня был этакий сынок! То-то, чай, на тебя и отец и мать смотрят не
насмотрятся, глядят не наглядятся.
- Отец и мать! - повторил печальным голосом всадник. - А если у меня
нет ни отца, ни матери?
- Ой ли? Ну, молодец, поторопились же они умереть! Тебе, чай, и
двадцати двух годов нет от роду: не правда ли?
- Ты не многим ошибся: мне ровно двадцать два года.
- Ну, так и есть!.. А что, молодец, чай, батюшка твой был так же, как
ты, человек ратный?
Всадник не отвечал ни слова.
- Эка притча, подумаешь, - продолжал прохожий, как будто бы
разговаривая с самим собою, - осиротеть в таких молодых годах!.. - А может
статься и то, что отец и мать прижили тебя под старость, так не диво, что им
взростить тебя не удалось. Не так ли, господин честной?
- Не знаю, - отвечал отрывисто и почти с неудовольствием юноша.
- Не знаешь? Вот что! Так, видно, ты был у них последний, остался в
сиротстве молодым дитею и не помнишь, сердечный, ни отца своего, ни матери.
А все-таки не погневайся, коли тебе не знать: ну если сам не видал, так,
чай, не раз слыхал о них от братьев, от сестер, от кого-нибудь из кровных?
- От кого-нибудь из кровных! - повторил вполголоса всадник. - Да кто
тебе сказал, что у меня есть братья, и почему ты знаешь, обнимал ли я
когда-нибудь родную сестру?
- Как так? Да неужли-то, молодец, у тебя нет вовсе никого родных: ни
дяди, ни тетки - ни роду, ни племени?
- Послушай, брат, - прервал всадник, поглядев пристально на
прохожего, - я тебя не знаю, болтать я не охотник, так ступай своей дорогою:
пеший конному не товарищ.
Сказав эти слова, он тронул своего коня и доехал рысью до мелкого
кустарника, которым начинался частый лес по берегам Почайны. В ту самую
минуту, как всадник, уверенный, что ему удалось наконец отделаться от
любопытного прохожего, стал сдерживать своего коня, позади его раздался
голос:
- Держи левее, добрый молодец: здесь направо трясина, как запропастишь
коня, так один его не вытащишь!
Всадник оглянулся: тот же неотвязный прохожий шел от него в двух шагах,
пробираясь сквозь частый кустарник.
- Да что ж ты пристал, в самом деле? - сказал он с досадою. - Я уж
сказал тебе, что мне товарища не надобно.
- Не гневайся, молодец, - отвечал спокойно прохожий, - не моя вина,
если нам пришлось обоим в одно время - тебе ехать, а мне идти по этой
дороге. Хоть ты и сказал, что пеший конному не товарищ, да здесь и ваша
милость не расскачется.
Вместо ответа всадник тронул снова своего коня и поскакал вперед.
- Эй, тише, добрый молодец, тише! - закричал ему прохожий. - Смотри,
как раз шею сломишь!.. Берегись... берегись - колода!
Борзый конь юноши взвился на дыбы и как птица перелетел через толстую
колоду, которая лежала поперек тропинки.
- Ай да конь, добра лошадь! - продолжал кричать прохожий. - Ну, недаром
же его прозвали Соколом.
- Почему ты это знаешь? - спросил с удивлением юноша, осадив своего
коня,
- Почему? - повторил прохожий, подходя к всаднику. - А на что тебе?
Много будешь знать, скоро состаришься.
- Да ты, никак, издеваешься надо мной? - вскричал юноша.
- И, что ты, молодец: ведь я не полоумный какой! Ну к роже ли мне
издеваться над тобою? Вот ты, господин честной, так это дело другое: назвал
себя круглым сиротою, а я сдуру-то поверил! Ну похож ли ты на сироту? Где
взять безродному горемыке такого лихого коня, такую богатую конскую сбрую?
Воля твоей милости, а ты изволишь потешаться над моею простотою. Правда,
если ты и сирота, да только служишь при великом князе отроком или гриднею и
зовут тебя Всеславом...
- Так, это мое имя, но почему ты знаешь?
- То ли я еще знаю, - продолжал прохожий, - поразговорись-ка со мною. Я
хоть и в смуром зипуне, а, может статься, знаю то, за что б ты отдал охотно
все свои и штофные и парчовые кафтаны; не пожалел бы коня богатырского,
расстался бы даже с заветным мечом своим.
- Как? - вскричал Всеслав. - Так ты ее знаешь?.. О, говори, говори! Кто
она?.. Где живет?.. Как зовут ее?..
Прохожий хотел что-то сказать, но вдруг торопливо оглянулся назад,
вздрогнул, бросился в сторону и исчез среди частого леса.
- Ага, попался, смиренник! - загремел в близком расстоянии веселый
голос, и молодой человек приятной наружности выехал из-за кустов. - Так-то
ты объезжаешь своего Сокола? - продолжал он, подскакав к Всеславу. - С кем
это ты здесь разговаривал?
- Я и сам не знаю, - отвечал Всеслав, поглядывая с беспокойством вокруг
себя, - какой-то прохожий... Но куда он девался?
- Прохожий? Полно, брат, прикидываться: разве прохожая какая-нибудь!
- Он ушел!.. Ах, Стемид, ты, может быть, помешал мне узнать, кто она!
- Она?..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг