На свою родную сторонушку
Воротиться поскорей".
- Ай да соловьиное горлышко! - сказал большеголовый детина. - Ну,
знатно пропела!.. Да и песенка сложена хитро.
- Клянусь Геллою [25], - вскричал варяг, - эта певица стоит Фрелафова
поцелуя, и во что бы ни стало, я ее поцелую.
- А если она чья-нибудь невеста? - прервал Стемид.
- Так что ж?
- И жених ее здесь?
- Тем лучше: я при нем ее поцелую.
- А если он детина плечистый и не любит, что б его невесту целовали?
- Не любит! А мне какое до этого дело?
- Полно хвастать, Фрелаф! - подхватил гридня. - Ты только боек на
словах, а как дойдет дело до кулаков, так первый за куст спрячешься.
- Кто? Я? - вскричал Фрелаф. - Я, природный варяг, побоюсь ваших
русских кулаков? Так ступайте же за мною: я вам покажу, как у нас за морем
целуют красных девушек!
Фрелаф расправил свои огромные усы, понадвинул на глаза стальной шлем и
выступил вперед.
Стемид, гридня и несколько других молодых воинов пошли вместе с ним.
Девушка, пропевшая песню, сидела на траве посреди своих подруг. Увидя
приближающуюся толпу ратных людей, она поспешно вскочила; хоровод
расстроился, и все ее подруги, как дождь, рассыпались по лугу.
- Нехорошо, господа честные, нехорошо! - кричали граждане киевские, идя
вслед за воинами. - Не трогайте наших девушек!
Но молодые люди, не слушая их криков, стали их ловить, а Фрелаф
пустился догонять певицу, которая побежала прямо к Велесову капищу.
- Ага, попалась певунья! - закричал варяг, схватив ее за руку. - Да
небось, голубушка, ведь я не медведь, не съем тебя.
- Пусти меня, пусти! - кричала девушка, стараясь освободиться из рук
варяга.
- Нет, прежде поцелуй, красавица!.. Да полно рваться!
Я сказал, что тебя поцелую, - и вертись себе как хочешь, а я поставлю
на своем.
- Посмотрим! - загремел грубый голос у самых дверей Велесова храма, и
мужчина колоссального роста в два прыжка очутился подле варяга. - Оставь эту
девушку, - продолжал незнакомец, - или я, несмотря на твою железную шапку,
размозжу тебе голову.
- Кому? Мне? - сказал Фрелаф, схватясь правою рукой за рукоятку своего
меча и продолжая держать в левой руку пойманной им девушки. - Да кто ты сам
таков, что б смел указывать и грозить варяжскому витязю Фрелафу?
- Я тебе говорю, пусти ее! - повторил незнакомец, подняв руку.
- Ого, ты хочешь драться! - закричал варяг, отступя шаг назад и
выхватив из ножен свой меч. - Постой, поганый русин, я с тобой переведаюсь!
Быстрее молнии опустился тяжелый кулак незнакомца, и меч выпал из
онемевшей руки варяга. Девушка, освободясь из рук его, побежала к своим
подругам, которые снова собрались в кучу и, окруженные киевскими гражданами,
шли прямо к городу. Фрелаф нагнулся, чтоб поднять свой меч, но, оглушенный
новым ударом, почти без памяти упал на землю.
- Что, молодец, - сказал насмешливо незнакомец, - каково целуются
русские красавицы? Да что ж ты лежишь?.. Вставай!.. Ага, храбрый витязь,
видно, смекнул: знаешь, что на Руси лежачих не бьют! Да добро, так и быть, я
тебя и стоячего не трону - вставай.
Фрелаф с трудом приподнялся на ноги.
- Теперь ступай к своим товарищам, - продолжал незнакомец, - да скажи
им, чтоб они вперед не обижали наших девушек.
Но варяг не очнулся еще от последнего удара и, устремив на незнакомца
свои одурелые и неподвижные глаза, стоял, как вкопанный, на одном месте.
- Ну, что ж ты, витязь Фрелаф, - сказал, помолчав несколько времени,
незнакомец, - иль у тебя язык и ноги отнялись? То-то же! Видно, еще, брат,
никогда не отведывал русского кулака? Ах вы грабители, грабители! Нашли кого
обижать, буяны! Да чего и ждать от шайки разбойников, у которой атаманом
убийца родного своего брата.
- Товарищи, товарищи, сюда! - заревел Фрелаф, бросившись бежать от
незнакомца.
- Ей ты, могучий богатырь, - закричал вслед ему незнакомец, - постой,
подыми свой булатный меч: неравно наткнешься на какую-нибудь посадскую бабу,
так было бы чем оборониться.
Но варяг бежал, не оглядываясь; товарищи его были уже далеко: они
отправились вслед за девушками в город и не могли ни слышать его голоса, ни
поспеть к нему на помощь.
Незнакомец завернулся снова в верхнюю свою одежду, сел на одной из
ступеней Велесова капища и устремил по-прежнему внимательный взор на вершину
Кучинской горы.
III
Прошло более часу. Последний свет от догорающей зари становился все
бледнее и бледнее; тени сгущались, прозрачные облака темнели, и безлунная
ночь, расстилая по небесам свою звездную мантию, медленно опускалась над
засыпающими волнами Днепра. Вот затихло все в окрестности, и от времени до
времени глубокая тишина прерывала отдаленный гул и глухой, невнятный говор
многолюдного города. Огни потухали один после другого; вот замолкли веселые
песни, затих шум по улицам, - все покрылось темнотою... Вдруг на вершине
Кучинской горы, в одном из теремов белого здания, замелькал слабый огонек.
- А, вот и условленный знак! - сказал незнакомый, вставая. - Кажется...
да, так точно, в третьем окне полуденного терема.
В близком расстоянии раздался шелест от шагов поспешно идущего
человека; он шел прямо к божнице Велесовой, распевая вполголоса:
Как во стольном городе во Киеве,
Что у ласкова князя Владимира,
А и было пированье, почестный пир,
А и было столованье, почестный стол...
- Это ты, Тороп? - спросил незнакомец, сделав несколько шагов навстречу
к певцу, который, сняв вежливо шапку, поклонился ему в пояс и сказал:
- Да, боярин, это я.
- И ты поешь эту проклятую песню, и ты величаешь Владимира?!
- Не погневайся, боярин: из песни слова не выкинешь, а в Киеве только и
песня, что о князе Владимире. Вот вечор я перенял еще песенку, которую
сложил Соловей Будимирович, любимый певец великокняжеский. Ах, боярин, что
за песня! Послушай-ка!..
Светел, светел месяц во полуночи,
Ясно солнышко во весенний день;
А светлее чиста месяца,
А яснее красна солнышка
Наш великий князь...
- Молчи! - закричал с нетерпением незнакомец. - Разве ты для того
живешь в Киеве, чтоб перенимать глупые песни.
- Не гневайся, боярин; песни песнями, а дело делом! Тебя дожидается
Богомил.
- Он дожидается меня, - повторил незнакомец, - и быть может, для того,
чтобы выдать головою своему великому князю... Но погоди, старая лисица, ты
не перехитришь меня, и если б только мне удалось... Тороп, добился ли ты
наконец толку: узнал ли ты, у кого из гридней или отроков Владимировых нет
ни роду, ни племени?
- У кого! Да они почти все безродные: у одного отец и мать за морем, у
другого в Великом Новогороде. Ведь при лице княжеском и десяти витязей не
начтешь из здешних природных киевлян.
- Итак, ты до сих пор ничего не умел проведать?
- Да давно ли, боярин, я живу в Киеве? Давно ли приказал ты мне идти в
услужение к этому Богомилу, который сам ест за десятерых, а домочадцев своих
морит голодом? Недаром про него сложена песенка:
А и тучен наш верховный жрец, А и тощи его слуги верные; Уж как
примется, наш батюшка, Он глотать по целому быку...
- Мне некогда слушать твоих песен! - прервал с досадою незнакомец. - И
если б ты поменьше пел, а побольше думал о том, что тебе приказано, так,
может статься, давно бы уж не жил у Богомила. Я знаю, что тот, кого мы ищем,
служит при Владимире; Богомилу известна эта тайна; да от этого хитрого
кудесника и сам владыка его, Чернобог, не добьется правды. Ты говоришь, что
почти у всех отроков Владимировых нет ни роду, ни племени? Пусть так, но они
знают своих отцов и матерей! А нет ли из них такого, который не знает не
только отца и матери, но даже своей родины и которому не более двадцати двух
лет от роду?
- Да вот сегодня, боярин, перед закатом солнечным, я подслушал, как
здесь на Подоле шла речь у княжеских витязей о каком-то Всеславе, и один
усатый варяг, потешаясь над ним, называл его безродным. Они говорили, что он
каждый день чем свет выезжает из Киева на своем вороном коне, а зачем и
куда - никто из них не знает. Погоди, боярин, я не проронил этих речей, и
может статься... Да что об этом говорить, утро вечера мудренее! А теперь не
пора ли тебе к Богомилу? Ведь он давно уже дожидается.
- Пойдем! - сказал незнакомец. - Посмотрим, что скажет мне этот
премудный бездушник!
Они не прошли десяти шагов, как вдруг Тороп остановился и, поднимая
что-то с земли, сказал:
- Что это? Боярин, боярин, посмотри-ка мою находку! Меч... да еще,
кажется, не простой!..
- Брось его! - сказал незнакомец. - Ты человек не ратный, а он и тебе
руки замарает...
- И, что ты, боярин: он чистехонек, - за что бросать! - продолжал
Тороп, затыкая за пояс свою находку. Может статься, он солида четыре стоит*,
а прошу не погневаться, боярин, по милости твоей у меня и полшляга за душой
не осталось: все проел дочиста, чтоб не умереть с голоду, с тех пор как живу
у этого скряги Богомила.
______________
* Солид - греческая золотая монета тогдашнего времени величиною с червонец;
шляг - мелкая серебряная монета.
Незнакомец не отвечал ни слова и продолжал идти молча к тому месту, где
начиналась пробитая в гору, почти по отвесной линии, крутая тропинка. Она
служила кратчайшим путем для тех, кои не хотели идти широкою и покойною
дорогою, которая, изгибаясь по крутому скату и опоясывая несколько раз всю
полуденную сторону Кучинской горы, вела на самую ее вершину.
Покрытые соломою низенькие лачужки для сторожей, клети, построенные на
высоких столбах, и обширные огороды, которые, начинаясь с средины Подола,
тянулись до самой подошвы Кучинской горы, были некогда единственным
предместьем северо-восточной стороны древнего Киева. Наблюдая глубокое
молчание, незнакомый и провожатый его вошли в один из бесчисленных
закоулков, кои составляли заборы и плетни, отделявшие один огород от
другого. Все было тихо кругом. Ночные сторожа дремали у дверей своих
избушек, и только изредка кое-где вскрикивал кузнечик и от времени до
времени прохладный весенний ветерок шептал в густых листьях кудрявой рябины
или ветвистой черемухи.
- Боярин! - сказал Тороп, прервав наконец продолжительное молчание. -
Хоть и не пристало бы мне первому заводить с тобою речь, но не погневайся,
если я спрошу тебя: ради чего ты живешь таким отшельником? Когда мы были еще
на чужой стороне, ты больно тосковал тогда о святой Руси; да и не диво:
хвалисский город [26] Атель, в котором мы жили, в пригородье Киеву не
годится, а об хвалисах, узах, печенегах и говорить нечего: народ поганый,
хуже, чем эта чудь белоглазая и мещера долгополая. Помнишь ли, боярин,
бывало, как затяну песенку:
Уж как тошно, тошно ясну соколу
С коршунами жить... -
так у тебя слезы на глазах навернутся. Ну вот, по милости богов, мы опять на
своей родине, и уж годов пяток, побольше, как ушли с тобою из земли
печенежской, а что толку-то? Ты забился в лес, живешь в лачужке, как медведь
в берлоге! Да этак все равно, если б ты и вовсе у печенегов остался; леса
там не хуже здешних, а Волга-то почище нашего киевского Днепра: как
расходится, матушка, так словно море Хвалисское, есть где поразгуляться, -
не сядешь на мель, не наткнешься, как у нас, на пороги. Нет, боярин, воля
твоя, а житье твое не житье! Э, знаешь ли что? Ведь я еще тебе об этом не
сказывал: ты здесь не один живешь в лесу - я недавно набрел на хижину
старого дровосека. Предобрый человек! Я заплутался и устал до смерти, а он
не спросил даже, кто я, а накормил и напоил как родного. Я заходил к нему
еще раза два; и в последний раз близко часу проболтал с его дочерью... Ну уж
девушка! Сродясь таких не видывал! Как подумаешь, что такая красавица живет
почти одна-одинехонька в дремучем лесу! Эх, сиротинка, сиротинка горемычная!
Другие песенки попевают, играют в хороводах, колядуют, венки заплетают да
женихов высматривают, а она, сердечная, словно горлинка одинокая, и свету
божьего не видит! Только и отрады-то, что пойдет иногда побродить по лесу да
послушать, как птички поют. Она говорит, что любит мои сказки; не диво: что
ей, голубушке, от скуки-то делать, с кем словечко перемолвить? Отец ее часто
уходит в Киев, так сидеть все одной, от раннего утра до поздних сумерок,
ведь этак и одурь возьмет, - день-деньской за веретеном... Э, чуть было не
забыл: она просила меня купить ей веретено поузорчатее. Купить-то я купил,
да когда удастся к ней отнести? Что, боярин, завтра я тебе не надобен? Ась?
Что?.. Да ты меня не слушаешь? - промолвил болтливый Тороп, заметив наконец,
что господин его говорит вполголоса с самим собою и не обращает никакого
внимания на его слова.
- Боярин, боярин!..
- Ну что?.. - спросил незнакомый с рассеянным видом. - О каком ты
говоришь веретене?
- А вот об этом, - сказал Тороп, вынимая из-за пазухи раскрашенное
яркими красками деревянное веретено. - Я купил его для дочери дровосека, о
котором сейчас тебе рассказывал, и если ты дозволишь... Постой, постой,
боярин!.. Нишкни-ка... - продолжал вполголоса Тороп, указывая пальцем на
угол дощатого забора, на котором отразился слабый свет. - Что это?.. Никак,
сюда идут с огнем.
- В самом деле! - отвечал незнакомый. - Я слышу шорох... да, точно!
Сюда идут.
Яркий свет блеснул из-за угла забора, и шагах в тридцати от них
показались двое рослых мужчин, поспешно идущих. Один из них нес в руке
зажженный факел, от которого свет, отражаясь на стальном шлеме его товарища,
вполне освещал его красный нос и огромные рыжие усы.
- Спрячемся, боярин, - шепнул с приметною робостью Тороп. - Это ратные
люди, а один-то из них, вот тот, что идет с огнем, кажется, Стемид - ближний
стремянный великого князя.
- А какое мне до этого дело? - прервал незнакомый. - Разве дорога
проложена для одних стремянных княжеских?
- Эх, боярин, тебе какое дело, да меня-то он знает: так ладно ли будет,
если он станет рассказывать, что слуга верховного жреца таскается по ночам
неведомо с какими людьми? Спрячемся хоть в этом пустом шалаше; они мигом
пройдут.
Незнакомый, хотя с приметным неудовольствием, но послушался Торопа и
вошел вместе с ним в небольшой плетневый балаган, прислоненный к самому
забору.
Через полминуты проходящие поравнялись с шалашом. Тороп не ошибся: один
из них был точно Стемид, а в товарище его, неуклюжем воине с рыжими усами и
красным носом, вероятно, читатели наши узнали уже варяжского мечника
Фрелафа.
- Стой, - вскричал Стемид, прошедши мимо шалаша, - я нейду далее!
- И, полно, - сказал варяг, - пойдем, уж недалеко осталось!
- Да куда же ты меня тащишь? Послушай, Фрелаф, уж не издеваешься ли ты
надо мною?
- Что ты, Стемид!.. Клянусь тебе Оденом...
- Добро, не клянись, а шути над тем, кто тебя глупее!
- Да разве я не говорил тебе, что мы, как верные слуги княжеские,
должны сослужить ему службу?
- Да, ты говорил мне это, когда поймал меня у самого теремного двора,
заставил взять этот светоч и потащил вместе с собою; но я хочу знать, о чем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг