дожидаться!
- Видно, что-нибудь задержало, - сказал Простен. - Как быть, подождем;
уж если мы выбрали его в Услады, так делать нечего.
- Да что вам дался этот Всеслав? - подхватил варяг. - Молодцов, что ль,
у нас не стало? Наладили одно да одно: он, дескать, всех пригожее! Эко диво!
Большая похвальба для нашего брата витязя! Уж коли пошло на то, так вам бы
лучше выбрать в Услады какую-нибудь киевскую молодицу, чем этого неженку, у
которого в щеках девичий румянец, а в голове бабий разум!..
- Да в руках-то брат, у него не веретено, - прервал Простен.
- Веретено? - вскричал Фрелаф. - Что за веретено?.. Какое веретено?
- Какое? Вестимо какое!.. Он только что с лица-то и походит на красную
девушку, а в ратном деле такой молодец, что и сказать нельзя.
- Да, да! - возразил Фрелаф, оправясь от своего замешательства. - У вас
все в диковинку! Вот как у нас, так этакими молодцами хоть море пруди. Не
правда ли, Якун? - продолжал Фрелаф, обращаясь к одному варяжскому витязю.
- Нет, брат, - сказал Якун, - Всеслав - удалой детина, и кабы он был
наш брат, варяг, так я не постыдился бы идти под его стягом, даром что у
меня усы уже седеют, а у него еще не показывались.
- Под его стягом! - повторил Фрелаф. - Да по мне, лучше век меча не
вынимать из ножен...
- Не ровен меч, храбрый витязь Фрелаф, - сказал кто-то позади варяга,
иной поневоле из ножен не вынешь, - стыдно показать.
Фрелаф обернулся: позади его стоял Стемид.
- Так ли, товарищ? - продолжал стремянный, ударив по плечу варяга. - Ну
что ж ты онемел? Небось мы сошлись пировать, а не драться: так никто твоего
меча не увидит. Что пугать понапрасну добрых людей!
Огромные усы Фрелафа зашевелились; он хотел что-то сказать, но вдруг
стиснул зубы, и красный нос его запылал, как раскаленное железо: неумолимый
Стемид пораспахнул свой кафтан, и конец расписного веретена поразил взоры
несчастного варяга.
- Насилу тебя дождались! - сказал Простен Стемиду. - Ну что Всеслав?
- Сейчас будет. Он просит вас не выбирать его в Услады.
- Как так?
- Да вот и он: говорите с ним сами.
- Что ты, братец? - вскричал Простен, идя навстречу к входящему
Всеславу. - Неужели в самом деле ты не хочешь быть нашим Усладом?
- Мне что-то нездоровится, - отвечал Всеслав, - а вы, может быть,
захотите пировать во всю ночь.
- Вестимо! - подхватил Остромир. - Пировать так пировать! Ведь
праздник-то Услада один раз в году.
- Так увольте меня. Я готов с вами теперь веселиться, но если дело
пойдет за полночь...
- В самом деле, ребята, - подхватил Стемид, - не невольте его, он
что-то прихварывает.
- Да ведь мы его выбрали, - сказал Простен.
- Так что ж, - продолжал Стемид, - разве нельзя выбрать другого? Ну вот
Фрелаф, чем не Услад? И дородством, и красотой, и удальством - всем взял.
- Прошу помиловать, - сказал Фрелаф, - я не русин и ваших поверьев не
знаю.
- Да чего лучше, - прервал Остромир, - выберем, товарищи, нашего
хозяина.
- В самом деле, - раздалось несколько голосов, - выберем Простена!
- Эх, братцы, - сказал хозяин, - есть помоложе меня.
- Нет, нет, - зашумели все гости, из которых многие давно уже
проголодались, - выбираем тебя! Ну-ка, ребята, подымайте кубки!.. В честь
нашего Услада! Да здравствует!
- Ин быть по-вашему! - сказал хозяин, занимая почетную скамью.
Всеслав сел подле него, а Стемид против Фрелафа. Это соседство вовсе не
нравилось варягу: он поглядывал с беспокойством кругом себя; но все места
были заняты, и Фрелаф должен был поневоле остаться там, где сидел прежде.
Когда пирующие опорожнили несколько деревянных чаш с яствами и крепкий
мед поразрумянил их лица, то молчаливая их трапеза превратилась в шумную
беседу. Один рассказывал про свое удальство соседям, которые его не слушали;
другой хвастался конем; третий уверял, что он в последнюю войну душил
ятвягов и радимичей, как мух; четвертый кричал, что его меч заржавел в
ножнах и что пора Владимиру прогуляться в Византию. Несколько уже раз Фрелаф
раскрывал свои красноречивые уста, чтоб порассказать, как он нанизывал на
копье по десятку печенегов; но всякий раз насмешливая улыбка Стемида
обдавала его холодом, и многоглаголивый язык несчастного варяга прилипал к
гортани. Вот уже вечерняя заря потухла, и во всех Углах терема запылали
яркие светочи; прошло несколько часов в пировании и веселых разговорах, а
Фрелафу не удалось ни разу вымолвить словечка ни о своем удальстве, ни о
доблести своих знаменитых предков. Стемид не спускал с него глаз, и конец
проклятого веретена, как голова ядовитого змея, поминутно выглядывал из-под
его кафтана. С горя он принимался за кубок и подливал в него беспрестанно
нового меду. Вот наконец варяг начал поглядывать смелее, стал чаще
разглаживать и закручивать свои рыжие усы и вдруг, опорожнив одним духом
целую стопу меда, закричал громким голосом:
- Ах вы молодцы, молодцы, видно, удальство-то вам в диковинку! Эк вы
расхвастались!.. Да полно, брат Якун, рассказывать, как ты один управился с
двадцатью ятвягами: ведь ты варяг, так тебе и похваляться-то этим стыдно. Я
сам их за один прием по сотне душил, да ни слова об этом не говорю. А ты
что, Остромир, все толкуешь о медведе? Удалось тебе как-то пропороть его
рогатиной да пришибить кистенем. Это диво! Я не говорю о себе, а мой прадед
Ингелот схватился однажды с медведем-то бороться...
- И одолел? - спросил Простен.
- Вот диковинка! Одолел, ничего: я это знаю по себе.
- Так что ж он сделал?
- Что сделал?.. С живого шкуру снял.
- И медведь не пикнул?
- Ну вот уж и не пикнул! Вестимо ревел, да не отревелся.
- Полно, брат Фрелаф, потешаться над нами, - сказал Остромир.
- Что ж ты думаешь, я лгу? - продолжал варяг. - Да у меня и теперь еще
шкура-то цела; она вместе с мечом досталась мне от прадеда по наследству. А
знаете ли вы, ребята, что это был за меч такой? И теперь еще на моей родине
есть поговорка: "Не бойся ни моря бурного, ни грома небесного, а меча
Ингелотова". Бывало, хотя два закаленные шелома надень, как хвачу по
маковке, так до самого пояса, а на мече, поверите ли, братцы, ни зазубринки!
- Не знаю, как другие, а я верю, - прервал Стемид. - И не такие мечи
бывают. Хотите ли, товарищи, - промолвил он, опустив за пазуху свою правую
руку, - я вам покажу такой диковинный меч, какого сродясь вы не видывали!
- Покажи, покажи! - закричали его соседи.
- А ты что, Фрелаф, - продолжал Стемид, - иль не хочешь полюбоваться
моим мечом-самосеком? То-то же, видно, боишься, что он почище будет того,
которым твой прадед Ингелот сдирал шкуры с живых медведей! Ну что, брат,
показывать или нет?
- Что ж ты молчишь, Фрелаф? - спросил Простен. - Что с тобой сделалось?
Уж не подавился ли ты?.. Смотрите-ка, братцы, как он глаза выпучил!
- Ничего, пройдет! - подхватил Стемид, посмотрев с насмешливою улыбкою
на варяга, который бросал на него попеременно то гневные, то умоляющие
взгляды. - Однако ж, братцы, - продолжал он, - прежде чем я покажу эту
диковинку, мне должно вам рассказать, как она попалась мне в руки...
- Слушай, Стемид, - вскричал доведенный до отчаяния варяг, - я
терпелив, но если ты в самом деле думаешь издеваться надо мной!..
- Эге, - прервал стремянный, - уж не хочешь ли ты запугать меня? Так
слушайте же, братцы: вчера поздно вечером...
- Вынимай свой меч! - заревел Фрелаф, заикаясь от бешенства.
- Изволь! - сказал Стемид, выхватив из-за пазухи длинное расписное
веретено.
Общий хохот загремел вдоль всего стола.
- Давайте поле молодцам! - закричал Остромир. - Да, чур, драться не на
живот, а на смерть.
- Эх, брат Фрелаф, - промолвил с громким смехом Якун, - проколет он
тебя: эх, надень свою броню булатную!
- Оставь его, Стемид! - сказал вполголоса Всеслав. - Разве не видишь,
что он хмелен?
- Что ты, братец! Теперь-то с ним и подраться: в другое время его ничем
не подзадоришь. Ну что ж ты, могучий богатырь, выходи!
- Выходи, Фрелаф! - закричали все гости.
Но бедный варяг не в силах был пошевелиться: тот же крепкий мед, от
которого он чувствовал в себе необычайную отвагу, подкосил ему ноги; он
приподнялся со скамьи, закачался, ударился об стену затылком и сел опять на
прежнее место.
- Ты не стоишь, молокосос, - сказал он, принимаясь за кубок, - чтоб я
марал о тебя мой булатный меч. Говори, говори! - продолжал он, вылив большую
часть меда на свои огромные усы. - Болтай, мальчишка! Забавляй честную
беседу!.. Да полно, брат, двоиться-то! Знаем мы эти штуки! Ведь ты кудесник,
гусляр, скоморох!
- А что, в самом деле, - прервал Стемид, - не мешало бы нам залучить
сюда какого-нибудь гусляра; здесь некому нас и позабавить: храбрый-то Фрелаф
скоро языком не пошевелит, а из нас никто и песенки спеть порядком не умеет.
Э, постой-ка!
В эту минуту на улице запел кто-то звучным и приятным голосом:
Как у студенова у ключика гремучева,
Под разметистым кустом ракитовым,
Добрый молодец коня поил!
- Так точно, это он! - вскричал Стемид, выбегая вон из терема. -
Погодите, товарищи, будет и нам потеха!
- В кого еще он там воззрился? - пробормотал Фрелаф. - Мальчишка! На
кифарах* бы ему играть, а не с мечом ходить, проклятому зубоскалу!..
______________
* Кифары - гусли.
- И, Фрелаф, - сказал Всеслав, - не стыдно ли тебе за шутку сердиться?
Ну чем он тебя обидел?
- Еще бы обидел!.. Нет, брат, не досталось обижать орла приморского ни
ясному соколу, ни белому кречету; так этой ли вороне разнокрылой обидеть
меня, молодца! Дай-ка, брат Простен, эту флягу с вином!.. Не хочется только
себя срамить, а то посажу на одну ладонь, да другой прихлопну, так и
поминай, как звали!
- Ну что, братец! - прервал Простен. - Нынче день Усладов: ссориться не
должно.
- Да что мне за дело до вашего Услада! - закричал Фрелаф, расхрабрясь
не на шутку. - Я и знать-то его не хочу! А уж коли на то пошло, так проучу
же этого буянишку! Хотите ли ребята, я сей же миг при вас сверну ему шею,
исковеркаю, в бараний рог согну... узлом завяжу... хотите ли? Ну, счастлив
ты, - продолжал вполголоса варяг, увидя входящего Стемида, - благодари
богов, что мне вставать-то не хочется... Подлей-ка мне еще медку, Простен!..
Да погоди, погоди, разбойник!.. Не теперь, так завтра, не завтра, так
когда-нибудь, а я уж с тобой переведаюсь!
- Ну что же ты? Войди! - закричал Стемид, обращаясь к дверям.
Человек небольшого роста, в смуром кафтане, вошел в терем и поклонился
чинно на все четыре стороны.
- Что это за Полкан-богатырь? - вскричал с громким смехом Остромир. -
Эка рожа!.. Ну, брат, красив ты!
- И красные девушки то же говорят, добрый молодец, - прервал вновь
пришедший, искривив рот и прищурив глаза.
- Прошу любить и жаловать! - сказал Стемид. - Этот парень задушевный
мой приятель. Хоть он и не в такой чести, как наш вещий Соловушко
Будимирович, а пропоет и проиграет на кифарах, право, не хуже его. Что
хотите: сказочку ли сказать, песенку ли сложить - на все горазд. Да, чай, и
вы слыхали о нем: его зовут Торопом.
- Эка образина! - пробормотал Фрелаф. - А голова-то, голова - словно
добрый чан!
- Какова ни есть, молодец, - прервал Тороп, - а покрепче твоей буйной
головушки держится на плечах.
- Что, что? - заревел охриплым голосом варяг. - Ах ты тмутараканский
болван! Да разве я пьян?..
- Полно, Фрелаф, - сказал Простен, - пей и молчи! А ты, Тороп, чего
хочешь: вина или меду?
- И вина хлебнем, господин честной, и от меду не откажемся, - отвечал
Тороп с низким поклоном. - Прикажи поднести, так мы станем пить, а хозяину
слава. Веселого пиру, молодцы, легкого похмелья! - продолжал он, выпивая
чару вина, которую подал ему один из слуг. - Вам бы веселиться, а нам крошки
подбирать!
- Так точно, - шепнул Всеслав Стемиду, - я не ошибаюсь: это тот самый
прохожий, который нынче повстречался со мною в лесу.
- Статься может.
- Но почему он меня знает?
- Э, брат, да он такой пройдоха, что всю подноготную знает. Ну-ка,
Торопушка, повесели нас!
- Что поволите, батюшка? Рады потешать вашу милость. Прикажите сказочку
сказать, а там, пожалуй, и песенку спою. Да не в угоду ли вам будет, я
расскажу, что поделалось однажды с добрым молодцем в лесу, за горой
Щековицею? Это было в Русалкин день, давным-давно, еще при князьях Аскольде
и Дире.
- Так это не сказка? - спросил Остромир.
- Как бы вам сказать, господа честные, да только не промолвиться?..
Сказка не сказка, быль не быль, а старухи говорят, что правда.
- Рассказывай, рассказывай! - закричали гости.
Тороп откашлялся, расправил усы, погладил бороду и начал:
- Не забывать бы добру молодцу час полуночный, не ходить бы ему по лесу
дремучему в Русалкин день...
* * *
Как во славном городе во Киеве, на луговой стороне Днепра широкого, в
высоком белодубовом тереме жил-был добрый молодец; был он родом детище
боярское, звался Звениславом, сыном Богорисовым. Не было у него ни отца, ни
матери; но не тужил о сиротстве своем Звенислав удалой; ему булатный меч был
отцом родным, а броня кольчужная - родною матерью. Все красные девицы на
удалого витязя заглядывались, любовались его русыми кудрями, дивились росту
богатырскому и толковали меж собой с утра до вечера о его удальстве и
молодечестве.
Недалече от его терема, подле озера Долобского, в ветхой и убогой
хижине жила с своею старою матерью красна девица-душа; ее звали Милосветою.
И такой красавицы сродясь никто не видывал: и станом, и походкою, и речью
ласковою, и приветливою усмешкою - всем взяла; а собой-то лебедь чистая, - и
сказать нельзя! Что твой пушистый снег ее перси белые; что цветы весенние ее
алые уста; а румянец-то в щеках, как на чистых небесах заря утренняя, а
глаза-то с длинными ресницами, словно звезды ясные сверкали из-под облачка.
Все молодцы посадские, все гости богатые, все витязи и бояре знатные вкруг
ее ухаживали: кто дарил ее золотой камкой, кто заморским бисером. Милосвета
улыбалась: ни камки не брала, ни дорогого бисера; жила в бедности со своею
матерью и любила одного лишь добра молодца.
Кто же был ее сердечный друг?.. Не скажу, так сами отгадаете: она
любила Звенислава молодца, а Звенислав, вестимо, любил ее.
Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Вот прошло уж
близко шесть месяцев, как Звенислав называл Милосвету своею нареченною, а
она величала его суженым своим. Однажды, беседуя с нею, он промолвился, что
идет поохотиться в дремучем лесу, за горою Щековицею "Ах, мой сердечный
друг, - сказала Милосвета, склонив ласково головушку на его грудь широкую, -
не покидай своей суженой, не ходи сегодня в дремучий лес! Время много
впереди, а завтра охотою натешишься. Иль ты позабыл что сегодня Русалкин
день?" - "Так что же, моя радость? - отвечал Звенислав. - Неужли-то я хохота
русалок испугаюся, неужли сробею лешего? Был бы со мною мой добрый меч, так
я один-одинехонек на всю силу нечистую пойду; не побоюсь ни злых кикимор, ни
Буки грозного, ни хитрых русалок, ни Бабы Яги".
Напрасно умоляла Милосвета жениха своего, напрасно плакала и припадала
к его могучему плечу: он не сжалился на ее слезы, не потешил своего друга
милого - видно, уж так на роду было ему написано.
"Ах, чует мое сердце, чует ретивое! - рыдала красная девица, прощаясь с
своим суженым. - Не к добру ты заупрямился, не миновать тебе беды! Я слыхала
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг