- Да, мой друг, она, о которой тоскует душа моя, которую я не знаю и
знал прежде, чем увидел в первый раз.
- Что, что?.. Всеслав, если ты желаешь, чтоб я понимал твои речи, так
говори по-людски!
- Да, Стемид, я расскажу тебе все. Не знаю, поймешь ли ты меня, -
продолжал Всеслав, слезая с коня и привязывая его к дереву. - Я и сам не
понимаю, что происходит в душе моей: она рвется, грустит, в ней все, как
ночь осенняя, - и темно, и мрачно. Иногда, как будто бы во сне, я вижу вдали
что-то прекрасное, как светлая заря, спокойное, как чистые беспредельные
небеса; как будто бы отгадываю какое-то блаженство, не похожее на здешние
наши радости, и вдруг все покрывается снова тучами - опять вокруг меня и
мрак, и безвестность, и тоска. Душа моя ждет чего-то и не дождется. Ах,
Стемид, как тяжело у меня на сердце! Как неясно здесь, - прибавил он,
приложив руку к голове своей. - Однажды только... Но я расскажу тебе
сначала. Сядем!
Стемид привязал также коня своего и сел на траву подле Всеслава.
- Не знаю, помнишь ли ты, - сказал Всеслав, - первые годы нашего
детства, когда мы оба, призренные бабкою нашего великого князя, милосердою
Ольгою, воспитывались в ее княжеских чертогах. Однажды, не знаю почему, но
тебя не было тогда со мною, наша вторая мать, Малуша, ввела меня в
опочивальню великой княгини. Она лежала бледная, изможденная злым недугом,
не на пышном княжеском одре своем, но на простой скамье, покрытой убогою
пеленою. Подле нее стоял высокого роста старик в чудной одежде, с
распущенными по плечам власами и седою бородою; в одном углу, пред какими-то
дивными изображениями, горело множество светильников, в другом стонали и
горько плакали все верные ее рабыни. Подозвав меня к себе, великая княгиня
говорила что-то очень долго, жалела обо мне и, как бесприютного сироту,
препоручала меня одной деве... помню только одно, что она называла ее
Пресвятою; потом приказала подать ее изображение и заставила меня облобызать
его. Как теперь гляжу на этот дивный образ величественной девы: казалось,
она смотрела с какою-то радостною улыбкою на небеса; мне помнится также, что
на руках ее лежал прекрасный младенец. Я не успел еще насмотреться на это
чудное изображение, как вдруг Ольга крепко прижала его к устам своим,
вздохнула и перестала говорить. Малуша вывела меня вон из опочивальни, и я
помню также, что, лишь только мы переступили за порог, позади нас поднялись
вопли, плач и громкие рыдания.
- А, теперь и я вспомнил, - прервал Стемид, - я был тогда болен, и
когда спросил у Малуши, о чем все так плачут, то она сказала мне: "Плачь и
ты, дитятко: не стало твоей кормилицы - скончалась наша матушка, премудрая
княгиня Ольга". Я не понял тогда этих слов, но помню, что, глядя на других,
и сам очень плакал.
- Когда я подрос, - продолжал Всеслав, - то все, бывшее со мною в
первые годы детства, совершенно изгладилось из моей памяти; одна только
смерть нашей благодетельницы и все то, что я видел при ее кончине,
представлялось мне с такою же ясностью, с какою я вспоминаю теперь нашу
удалую жизнь в Великом Новгороде, когда мы, возмужав, поступили в число
приближенных слуг великокняжеских; но чаще всего образ юной девы, которой
препоручила меня умирающая Ольга, приходил мне на память. Иногда во сне она
являлась мне, окруженная дивным светом, в той же белой одежде: казалось, она
смотрела на меня с состраданием, а на руках ее улыбался неописанной красоты
младенец. Наши бранные тревоги, бегство к варягам, кровавые битвы заглушили
на время в душе моей сии воспоминания детства; но когда все враги преклонили
главы свои под мощью десницы Владимира, когда он воссел на великокняжеском
столе своем и мы вложили в ножны притупившиеся мечи наши, - те же самые
помыслы с новою силою овладели моею душою; с каждым днем мне становилось
грустнее. Я скрывал тоску мою от всех товарищей, даже от тебя, Стемид;
смеялся, когда мне хотелось плакать, и, разделяя ваши шумные забавы,
веселился точно так же, как веселится отец, отправляя погребальную тризну
над могилою единородного своего сына. Я ходил вместе с вами смотреть на
хороводы молодых киевлянок, но их пляски, их песни казались мне
отвратительными. Когда я оставался один, мне бывало легче. Сколько раз,
вместе с рассветом, я уходил на берег Днепра; как часто, сидя на крутом
утесе подле могилы Аскольда, прислушивался к городской тишине, смотрел на
светлые, спокойные струи реки и начинал дышать свободнее. Мне казалось, что
эта тишина и безмолвие напоминают душе моей какую-то безвестную страну,
обитель вечного мира и спокойствия. Мне даже иногда бывало весело: эти
безоблачные небеса, эти высокие холмы и обширные луга, покрытые блестящею
росою, этот светлый, широкий Днепр и красное солнышко при своем восходе -
все наполняло грудь мою тихою и спокойною радостию; но в то же время ничем
не преодолимое желание возблагодарить того, кто создал этот белый свет,
украсил его, как юную невесту, и дал мне сердце наслаждаться его красотою,
отравляло это мимолетное веселие. Я начинал плакать, как малое дитя. "Где
Ты? - восклицал я с горестью. - Ты, кого я хочу и не могу благодарить. Ты,
пред кем я жажду преклонить колена, за кого желаю положить душу мою..."
- Как? - прервал Стемид. - Ты удивляешь меня! Разве у нас нет богов?
Разве всемогущий Перун...
- О, не говори мне об этом! Сколько раз, не вмещая в груди моей чувства
благодарности, которое стремилось излиться пред кем бы то ни было, я спешил
в храм Перуна; но лишь только переступал через порог его божницы, все
умолкало в душе моей; слезы, готовые литься, иссыхали: они превращались в
тяжкий камень, который давил мое сердце. О, мой друг, с какою бы радостию я
отдал все на свете, чтоб хотя на одно мгновение сбросить с сердца этот
тяжелый камень; чтоб сказать Тому, которого не постигает душа моя: "Вот я,
возьми жизнь мою, но не запрещай благодарить Себя!"
Всеслав замолчал, грудь его сильно волновалась, и крупные слезы
катились по бледным щекам. Посмотрев с сожалением на своего друга, Стемид
сказал вполголоса:
- Что за диво такое?.. О чем он толкует?.. Полно, нет ли тут
чего-нибудь?.. В наши годы даром не грустят... Воля твоя, Всеслав, а это
недаровое. Уж не приглянулся ли ты какой-нибудь киевской ведьме? Говорят,
они, проклятые, такую тоску наводят на нашего брата, что и белый свет не
взмилится. Со мной этого не бывало, а однажды обошел меня леший, так я целые
сутки плутал по лесу. Эй, Всеслав, послушайся меня, поговори-ка об этом с
верховным жрецом Богомилом: он даст тебе какого-нибудь снадобья, пошепчет
над тобою... Да полно качать-то головой: ведь он, братец, на это горазд. Я
помню, как однажды при мне жреца Лютобора схватила какая-то черная немочь:
ударило его, сердечного, оземь, да начало так коверкать, что и сказать
нельзя. Ну что ж?.. Лишь только Богомил пошептал над ним да дунул ему в
лицо, так он вскочил и пошел как встрепаный. Однако ж ты не все еще мне
досказал; ты что-то намекнул мне, что однажды...
- Да! - прервал Всеслав. - Дней десять тому назад тоска моя усилилась
до того, что я не мог уснуть во всю ночь. Не помню, чтоб я ожидал
когда-нибудь с таким нетерпением утра: сердце мое то билось шибче
обыкновенного, то замирало. На рассвете пришли мне сказать, что великий
князь едет охотиться по берегам Почайны; я оседлал моего коня и, пристав к
охотникам, которых отправили вперед, выехал из Киева. Не прошло и часа
времени, как великий князь прислал на сборное место сказать старшему
ловчему, что он сам на охоту не поедет. Вот все мы разъехались в разные
стороны: кто остался в лесу потешиться ловлею, кто отправился назад в Киев;
а я, сам не знаю для чего, дал волю моему коню везти меня, куда он хочет, и
заехал наконец в такую глушь, что, как очнулся да посмотрел вокруг себя, так
волосы стали дыбом: ни следу, ни тропинки - кочки да трясина, овраг на
овраге; и такая дичь, что свету белого не видно! Кое-как, то на коне, то
ведя его в поводу, я выбрался на обширную луговину, окруженную дремучим
лесом. Мне показалось, что сквозь густую зелень трех или четырех берез, как
будто нарочно посаженных на самой середине поляны, мелькало что-то белое.
Вот я слез с коня, привязал его к дереву и потихоньку подошел к березам. Под
навесом их развесистых ветвей я увидел небольшое возвышение, похожее на
могилу, а над ним грубо обделанный четвероугольный столбик, перерезанный
поперек почти одинакой с ним величины деревянным бруском. Подле этого
простого памятника, спиною ко мне, стояла на коленях, по-видимому, молодая
девушка, в белом платье с распущенными по плечам волосами; у ног ее лежало
голубое покрывало. Я притаил дыхание; скрываясь за деревьями, зашел
неприметно с другой стороны и пораздвинул бережно густые ветви. Молодая
дева, склоняясь главою к могильному памятнику, усердно молилась... Да, мой
друг, она молилась, но только не нашему богу; она называла его Творцом
вселенной, Прибежищем несчастных, Искупителем. Светло-русые волосы,
опускаясь до самой земли, скрывали от меня лицо ее, и от времени до времени
тихие рыдания прерывали ее слова. Я стоял неподвижно, как истукан. Вдруг
дева приподняла голову, отбросила назад густые свои локоны... Ах, Стемид,
что сталось тогда со мною!.. Ты знаешь, что из всех юных дев киевских ни
одна не казалась мне прекрасною, а эта незнакомка!.. Но как описать тебе то
неизъяснимое чувство любви, которое, как быстрый пламень, пролилось,
закипело в моих жилах! Это девственное, прелестное чело, эти очи,
исполненные любви и кроткого блаженства!.. О, никогда еще мой взор не
встречал столь дивной красоты! Какой-то тайный голос прошептал мне: вот
подруга, назначенная тебе самими небесами, вот та, которая просветит твой
разум! Я невольно сделал шаг вперед. Услышав шорох, она обернулась,
вздрогнула, внезапный ужас изобразился на лице ее, и, прежде чем я повторил
мой вопрос, она, как быстрая серна, исчезла из глаз моих. Долго я не мог
опомниться. Вдруг взоры мои остановились на голубом покрывале: испуганная
моим нечаянным появлением, дева забыла его на траве подле самой могилы. Вот
оно! - продолжал Всеслав, вынимая из-за пазухи голубую шелковую фату. - Я
никогда с ним не расстаюсь.
- Ого, - сказал Стемид, рассматривая покрывало, - да оно из греческой
камки! [38] Я видал такие же точно у гостей византийских.
- С тех пор, - продолжал Всеслав, - я каждое утро езжу по лесу, ищу эту
безвестную деву, зову ее, - все напрасно: никто не откликается на мой голос.
Часто, обманутый отголоском, я спешу в ту сторону, где повторяются слова
мои, - не нахожу никого, и мне кажется иногда, что вдали как будто бы
раздается насмешливый хохот.
- Уж не потешается ли над тобой какая-нибудь русалка? - прервал
Стемид. - Правда, рассказывают, что у этих проказниц волосы зеленые, а ты
говорил о светло-русых локонах. Да и зачем носить русалке покрывало из
византийской ткани? Это должна быть какая-нибудь молодая киевлянка... Но как
она зашла одна в этот дремучий лес? Послушай, Всеслав, бывал ли ты после на
этой поляне, где увидел ее в первый раз?
- Каждое утро. Там только я нахожу какую-то отраду моим мучениям.
Когда, после тщетных поисков, душа моя наполняется неизъяснимою тоскою, я
спешу на эту поляну и на том же самом месте, где увидел ее в первый раз,
точно также, как она, преклоняю колена и начинаю молиться не богам нашим, но
неведомому богу, которому она молилась, тому, кого она называла Искупителем.
Не знаю, доступны ли до него мольбы мои, но всякий раз скорбь моя
мало-помалу утихает, и я с новою надеждою возвращаюсь домой. Теперь ты
знаешь все, Стемид!.. Оставь меня.
- Власть твоя, Всеслав, - сказал Стемид, покачивая головою, - а тут
замешалась нечистая сила. Что за радость таскаться каждое утро по болотам и
дебрям для того, чтоб отыскать какую-то лесную девушку, которую ты путем и
рассмотреть не успел? Добро, добро, прощай покамест! Я вижу, тебя так и
подмывает. Ступай, шатайся по лесу! Да послушай: не равно набредешь
как-нибудь на берлогу медведя, так не вздумай с ним одним схватиться, а
скажи мне - вдвоем-то мы лучше повеселимся.
Оба молодые люди сели на коней: Стемид поворотил назад к Киеву, а
Всеслав поехал вперед, придерживаясь левого берега Почайны.
VI
Доехав до того места, где речка, осеняемая с обеих сторон густыми
липами, текла по каменистому дну глубокого оврага, Всеслав поворотил налево
в самую средину леса. Борзый конь его с трудом продирался сквозь частый
кустарник: на каждом шагу заслоняли ему дорогу то кудрявый ветвистый дуб, то
развесистая береза; в одном месте душистая черемуха, склонясь сводом над
дорогою, заставляла всадника нагибаться до седельной луки; в другом - кусты
пестрой жимолости, переплетаясь меж собою, застилали тропинку и принуждали
его сворачивать в сторону. Вскоре едва заметный след, по коему он ехал,
исчез совершенно. Всеслав приостановил коня, поглядел внимательно кругом и,
заметив вдали между частым лесом огромную вековую сосну, поворотил в ту
сторону; но едва конь его сделал несколько шагов, как начал чутко озираться
во все стороны, приподнял уши, захрапел и шарахнулся. Всеслав, схватясь за
рукоятку своего меча, кинул вокруг себя зоркий взгляд, и вдруг ему
показалось, что сквозь частые ветви выглядывает уродливое лицо прохожего,
который так скоро исчез при появлении Стемида.
- Эй ты, товарищ! - закричал он. - Добрый человек, послушай!
Но, вместо ответа, вблизи раздался шорох; потом, через минуту, вдали
захрустел сухой валежник, и все утихло. Подождав несколько времени, Всеслав
пустился далее, проехал мимо высокой сосны и достиг наконец опушки леса,
который в этом месте окружал обширную поляну.
На самой средине этой поляны, под тенью нескольких берез, возвышалась,
покрытая зеленым дерном, могила; над нею стоял деревянный крест, а подле
него - молодая девушка в белом платье, похожем на греческий тюник. Тихий
утренний ветерок играл цветным ее покрывалом; небрежно закинутое назад, оно
то застилало ее длинные русые волосы, то обвивалось вокруг гибкого стана.
Сложив крест-накрест руки, она смотрела задумчиво на могилу; крупные слезы
капали из полуоткрытых глаз ее, но прелестное лицо девы было спокойно; на ее
светлом челе изображалось какое-то тихое уныние, но эта кроткая печаль не
походила на наше буйное земное горе.
Услышав позади себя тихий шорох, она торопливо обернулась: подле нее
стоял Всеслав.
- О, не убегай, побудь со мною! - прошептал он едва внятным голосом,
простирая к ней свои руки.
Девушка, которая отбежала уже несколько шагов, остановилась и устремила
свой робкий и недоверчивый взгляд на трепещущего юношу.
- Чего ты боишься? - продолжал Всеслав умоляющим голосом. - И тебе-то
бояться того, кто любит тебя более своей жизни!
Удивление и страх изобразились на прекрасном лице незнакомки. Она
сделала Всеславу знак не подходить ближе и продолжала смотреть на него
молча.
- Ах, вымолви хотя одно слово! - сказал тихо Всеслав. - Я уже слышал
однажды твой голос, но ты говорила не со мною.
- Кто ты? - спросила наконец девушка. - Я тебя не знаю.
- Я Всеслав! - отвечал юноша, сделав шаг вперед.
Девушка вскрикнула от ужаса и пустилась бежать.
- Постой! - сказал с отчаянием юноша. - Постой, возьми хотя назад свое
покрывало.
Незнакомка оглянулась и, увидев в руках Всеслава свое голубое
покрывало, вскричала с детскою радостию:
- Так, это оно! Спасибо, добрый человек! Положи его здесь на траву.
- Но разве ты не можешь его взять из моих рук? - сказал Всеслав, сделав
несколько шагов вперед.
- Из твоих рук! - повторила незнакомка с робостью. - Ты, кажется, не
злой человек, - прибавила она, помолчав несколько времени, - но речи твои
так чудны... Я боюсь тебя.
- Меня?.. О, если б ты знала, как я люблю тебя, то, верно бы, не стала
бояться. Сколько раз я приходил на эту поляну для того, чтобы взглянуть на
то место, на котором ты стояла, и молиться тому, кому ты молилась.
- Так ты не язычник? Ах, как я рада!.. Подойди, подойди - теперь я не
боюсь тебя!
Всеслав подошел к девушке.
- Вот твое покрывало! - сказал он. - Но если я вижу тебя в последний
раз, то не откажи мне: оставь его у меня.
- У тебя?.. На что тебе мое покрывало? - спросила с улыбкою
незнакомка. - Разве ты девушка?
- Я не расстался бы с ним во всю жизнь мою: оно прикасалось к тебе, ты
носила его.
- Да, и я очень плакала, когда его потеряла; мне подарила его матушка.
- А ты живешь вместе с матерью?
- Нет еще, - отвечала девушка, покачав печально головою.
- Так вы живете розно? Где же она?
- Вот здесь! - шепнула тихо незнакомка, указывая на могилу.
- Так она похоронена здесь? И ты, верно, приходишь сюда молиться ее
праху?
- О, нет, я молюсь не ей, а за нее.
- Какому же ты молишься богу?
- Какому? Разве он не один?
- И ты знаешь его?
- А как же?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг