ты считайся с ним! И потом наука только развивается, а чем
кончится - неизвестно".
Чепурный на фронтах сильно болел и на память изучил
медицину, поэтому после выздоровления он сразу выдержал экзамен
на ротного фельдшера, но к докторам относился как к умственным
эксплуататорам.
- Как ты думаешь? - спросил он у Копенкина. - Твой
Дванов науку у нас не введет?
- Он мне про то не сказывал: его дело один коммунизм.
- А то я боюсь, - сознался Чепурный, стараясь думать, но
к месту вспомнил Прошку, который в точном смысле изложил его
подозрение к науке. - Прокофий под моим руководством
сформулировал, что ум такое же имущество, как и дом, а стало
быть, он будет угнетать ненаучных и ослабелых...
- Тогда ты вооружи дураков, - нашел выход Копенкин. -
Пускай тогда умный полезет к нему с порошком! Вот я - ты
думаешь, что? - я тоже, брат, дурак, однако живу вполне
свободно.
По улицам Чевенгура проходили люди. Некоторые из них сегодня
передвигали дома, другие перетаскивали на руках сады. И вот они
шли отдыхать, разговаривать и доживать день в кругу товарищей.
Завтра у них труда и занятий уже не будет, потому что в
Чевенгуре за всех и для каждого работало единственное солнце,
объявленное в Чевенгуре всемирным пролетарием. Занятия же людей
были не обязательными, - по наущению Чепурного Прокофий дал
труду специальное толкование, где труд раз навсегда объявлялся
пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием,
потому что труд способствует происхождению имущества, а
имущество - угнетению; но само солнце отпускает людям на жизнь
вполне достаточные нормальные пайки, и всякое их увеличение -
за счет нарочной людской работы - идет в костер классовой
войны, ибо создаются лишние вредные предметы. Однако каждую
субботу люди в Чевенгуре трудились, чему и удивился Копенкин,
немного разгадавший солнечную систему жизни в Чевенгуре.
- Так это не труд - это субботники! - объяснил Чепурный.
- Прокофий тут правильно меня понял и дал великую фразу.
- Он что - твой отгадчик, что ль? - не доверяя Прокофию,
поинтересовался Копенкин.
- Да нет - так он: своей узкой мыслью мои великие чувства
ослабляет. Но парень словесный, без него я бы жил в немых
мучениях... А в субботниках никакого производства имущества
нету, - разве я допущу? - просто себе идет добровольная порча
мелкобуржуазного наследства. Какое же тебе тут угнетение, скажи
пожалуйста!
- Нету, - искренне согласился Копенкин.
В сарае, вытащенном на середину улицы, Чепурный и Копенкин
решили заночевать.
- Ты бы к своей Клавдюше шел, - посоветовал Копенкин. -
Женщину огорчаешь!
- Ее Прокофий в неизвестное место увел: пусть порадуется
- все мы одинаковые пролетарии. Мне Прокофий объяснил, что я
не лучше его.
- Так ты же сам говорил, что у тебя великое чувство, а
такой человек для женщины туже!
Чепурный озадачился: действительно, выходит так! Но у него
болело сердце, и он сегодня мог думать.
- У меня, товарищ Копенкин, то великое чувство в груди
болит, а не в молодых местах.
- Ага, - сказал Копенкин, - ну тогда отдыхай со мной: я
тоже на сердце плох!
Пролетарская Сила прожевала траву, которую ей накосил
Копенкин на городской площади, и в полночь тоже прилегла на пол
сарая. Лошадь спала, как некоторые дети - с полуоткрытыми
глазами и с сонной кротостью глядела ими на Копенкина, который
сейчас не имел сознания и лишь стонал от грустного,
почерневшего чувства забвения.
Коммунизм Чевенгура был беззащитен в эти степные темные
часы, потому что люди заращивали силою сна усталость от дневной
внутренней жизни и на время прекратили свои убеждения.
Чевенгур просыпался поздно; его жители отдыхали от веков
угнетения и не могли отдохнуть. Революция завоевала
Чевенгурскому уезду сны и главной профессией сделала душу.
Чевенгурский пешеход Луй шел в губернию полным шагом, имея
при себе письмо Дванову, а на втором месте - сухари и
берестяной жбанчик воды, которая нагревалась на теле. Он
тронулся, когда встали только муравьи да куры, а солнце
заголило небо еще не до самых последних мест. От ходьбы и
увлекающей свежести воздуха Луя оставили всякие сомнения мысли
и вожделения; его растрачивала дорога и освобождала от излишней
вредной жизни. Еще в юности он своими силами додумался -
отчего летит камень: потому что он от радости движения делается
легче воздуха. Не зная букв и книг, Луй убедился, что коммунизм
должен быть непрерывным движением людей в даль земли. Он
сколько раз говорил Чепурному, чтобы тот объявил коммунизм
странствием и снял Чевенгур с вечной оседлости.
- На кого похож человек - на коня или на дерево: объявите
мне по совести? - спрашивал он в ревкоме, тоскуя от коротких
уличных дорог.
- На высшее! - выдумал Прокофий. - На открытый океан,
дорогой товарищ, и на гармонию схем!
Луй не видел, кроме рек и озер, другой воды, гармонии же
знал только двухрядки.
- А пожалуй, на коня человек больше схож, - заявил
Чепурный, вспоминая знакомых лошадей.
- Понимаю, - продолжая чувства Чепурного, сказал
Прокофий. - У коня есть грудь с сердцем и благородное лицо с
глазами, но у дерева того нет!
- Вот именно, Прош! - обрадовался Чепурный.
- Я ж и говорю! - подтвердил Прокофий.
- Совершенно верно! - заключительно одобрил Чепурный.
Луй удовлетворился и предложил ревкому немедленно стронуть
Чевенгур в даль. "Надо, чтобы человека ветром поливало, -
убеждал Луй, - иначе он тебе опять угнетением слабосильного
займется, либо само собою все усохнет, затоскует - знаешь как?
А в дороге дружбы никому не миновать - и коммунизму делов
хватит!"
Чепурный заставил Прокофия четко записать предложение Луя, а
затем это предложение обсуждалось на заседании ревкома.
Чепурный, чуя коренную правду Луя, однако, не давал Прокофию
своих руководящих предчувствий, и заседание тяжело трудилось
весь весенний день. Тогда Прокофий выдумал формальный отвод
делу Луя: "В виду грядущей эпохи войн и революций считать
движение людей неотложным признаком коммунизма, а именно:
броситься всем населением уезда на капитализм, когда у него
всецело созреет кризис, и впредь не останавливать победного
пути, закаляя людей в чувстве товарищества на дорогах всего
земного шара; пока же коммунизм следует ограничивать
завоеванной у буржуазии площадью, чтоб нам было чем управлять".
- Нет, товарищи, - не согласился рассудительный Луй. -
На оседлости коммунизм никак не состоится: нет ему ни врага, ни
радости!
Прокофий наблюдал внимательно слушающего Чепурного, не
разгадывая его колеблющихся чувств.
- Товарищ Чепурный, - попробовал решить Прокофий. - Ведь
освобождение рабочих - дело самих рабочих! Пусть Луй уходит и
постепенно освобождается! При чем тут мы?
- Правильно! - резко заключил Чепурный. - Ходи, Луй:
движение - дело массы, мы у нее под ногами не мешаемся!
- Ну, спасибо, - поклонился ревкому Луй и ушел искать
необходимости куда-нибудь отправиться из Чевенгура.
Заметив однажды Копенкина на толстом коне, Луй сразу
засовестился, потому что Копенкин куда-то едет, а он, Луй,
живет на неподвижном месте; и Луй еще больше и подальше захотел
уйти из города, а до отхода задумал сделать Копенкину
что-нибудь сочувственное, но нечем было - в Чевенгуре нет
вещей для подарков: можно только попоить лошадь Копенкина,
Копенкин же строго не подпускал к ней посторонних и поил ее
лично. И нынче Луй жалел, что много домов и веществ на свете,
не хватает только тех самых, которые обозначают содружество
людей.
После губернии Луй решил не возвращаться в Чевенгур и
добраться до самого Петрограда, а там - поступить во флот и
отправиться в плавание, всюду наблюдая землю, моря и людей как
сплошное питание своей братской души. На водоразделе, откуда
были видны чевенгурские долины, Луй оглянулся на город и на
утренний свет:
- Прощай, коммунизм и товарищи! Жив буду - всякого из вас
припомню!
Копенкин разминал Пролетарскую Силу за чертою города и
заметил Луя на высоком месте.
"Должно быть, бродяга, на Харьков поворачивает, - про себя
решил Копенкин. - Упущу я с ними золотые дни революции!" - и
пустил коня степным маршем в город, чтобы окончательно, и
сегодня же, проверить весь коммунизм и принять свои меры.
От передвижки домов улицы в Чевенгуре исчезли - все
постройки стояли не на месте, а на ходу; Пролетарская Сила,
привыкшая к прямым плавным дорогам, волновалась и потела от
частых поворотов.
Около одного перекошенного заблудившегося амбара лежали под
одним тулупом юноша и девушка - судя по туловищу, Клавдюша.
Копенкин осторожно обвел коня вокруг спящих: он стеснялся
молодости и уважал ее, как царство великого будущего. За ту же
молодость, украшенную равнодушием к девушкам, он некогда с
уважением полюбил Александра Дванова, своего спутника по ходу
революции.
Где-то, в гуще домов, протяжно засвистел человек. Копенкин
чутко насторожился. Свист прекратился.
- Ко-пенкин! Товарищ Копенкин, идем купаться! - невдалеке
кричал Чепурный.
- Свисти - я на твой звук поеду! - низко и оглушительно
ответил Копенкин.
Чепурный начал бурно свистеть, а Копенкин продолжал красться
к нему на коне в ущельях смешанного города. Чепурный стоял на
крыльце сарая в шинели, одетой на голое тело, и босой. Два его
пальца были во рту - для силы свиста, а глаза глядели в
солнечную вышину, где разыгрывалась солнечная жара.
Заперев Пролетарскую Силу в сарай, Копенкин пошел за босым
Чепурным, который сегодня был счастлив, как окончательно
побратавшийся со всеми людьми человек. По дороге до реки
встретилось множество пробудившихся чевенгурцев -
людей обычных, как и всюду, только бедных по виду и нездешних
по лицу.
- День летом велик: чем они будут заниматься? - спросил
Копенкин.
- Ты про ихнее усердие спрашиваешь? - неточно понял
Чепурный.
- Хотя бы так.
- А душа-то человека - она и есть основная профессия. А
продукт ее - дружба и товарищество! Чем тебе не занятье -
скажи пожалуйста!
Копенкин немного задумался о прежней угнетенной жизни.
- Уж дюже хорошо у тебя в Чевенгуре, - печально сказал
он. - Как бы не пришлось горя организовать: коммунизм должен
быть едок, малость отравы - это для вкуса хорошо.
Чепурный почувствовал во рту свежую соль - и сразу понял
Копенкина.
- Пожалуй, верно. Надо нам теперь нарочно горе
организовать. Давай с завтрашнего дня займемся, товарищ
Копенкин!
- Я не буду: мое дело - другое. Пускай Дванов вперед
приедет - он тебе все поймет.
- А мы это Прокофию поручим!
- Брось ты своего Прокофия! Парень размножаться с твоей
Клавдюшей хочет, а ты его вовлекаешь!
- И то, пожалуй, так - обождем твоего сподвижника!
О берег реки Чевенгурки волновалась неутомимая вода; с воды
шел воздух, пахнущий возбуждением и свободой, а два товарища
начали обнажаться навстречу воде. Чепурный скинул шинель и
сразу очутился голым и жалким, но зато от его тела пошел теплый
запах какого-то давно заросшего, спекшегося материнства, еле
памятного Копенкину.
Солнце с индивидуальной внимательностью осветило худую спину
Чепурного, залезая во все потные щели и ущербы кожи, чтобы
умертвить там своим жаром невидимых тварей, от каких постоянно
зудит тело. Копенкин с почтением посмотрел на солнце: несколько
лет назад оно согревало Розу Люксембург и теперь помогает жить
траве на ее могиле.
Копенкин давно не находился в реке и долго дрожал от холода,
пока не притерпелся. Чепурный же смело плавал, открывал глаза в
воде и доставал со дна различные кости, крупные камни и
лошадиные головы. С середины реки, куда не доплыть неумелому
Копенкину, Чепурный кричал песни и все более делался
разговорчивым. Копенкин окунался на неглубоком месте, щупал
воду и думал: тоже течет себе куда-то - где ей хорошо!
Возвратился Чепурный совсем веселым и счастливым.
- Знаешь, Копенкин, когда я в воде - мне кажется, что я
до точности правду знаю... А как заберусь в ревком, все мне
чего-то чудится да представляется...
- А ты занимайся на берегу.
- Тогда губернские тезисы дождь намочит, дурной ты
человек!
Копенкин не знал, что такое тезис, - помнил откуда-то это
слово, но вполне бесчувственно.
- Раз дождь идет, а потом солнце светит, то тезисы ты не
жалей, - успокоительно сказал Копенкин. - Все равно ведь хлеб
вырастет.
Чепурный усиленно посчитал в уме и помог уму пальцами.
- Значит, ты три тезиса объявляешь?
- Ни одного не надо, - отвергнул Копенкин. - На бумаге
надо одни песни на память писать.
- Как же так? Солнце тебе - раз тезис! Вода - два, а
почва - три.
- А ветер ты забыл?
- С ветром - четыре. Вот и все. Пожалуй, это правильно.
Только знаешь, если мы в губернию на тезисы отвечать не будем,
что у нас все хорошо, то оттуда у нас весь коммунизм
ликвидируют.
- Нипочем, - отрек такое предположение Копенкин. - Там
же такие, как и мы!
- Такие-то такие, только пишут непонятно и все, знаешь,
просят побольше учитывать да потверже руководить... А чего в
Чевенгуре учитывать и за какое место людьми руководить?
- Да а мы-то где ж будем?! - удивился Копенкин. - Разве
ж мы позволим гаду пролезть! У нас сзади Ленин живет!
Чепурный рассеянно пробрался в камыш и нарвал бледных,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг