на портрет, но голова его невольно к нему обращалась и
взгляд, казалось, прикипал к странному изображению.
Неподвижный взгляд старика был нестерпим; глаза совершенно
светились, вбирая в себя лунный свет, и живость их до
такой степени была страшна, что Чертков невольно закрыл
свои глаза рукою. Казалось, слеза дрожала на ресницах
старика; светлые сумерки, в которые владычица-луна
превратила ночь, увеличивали действие; полотно пропадало,
и страшное лицо старика выдвинулось и глядело из рам, как
будто из окошка.
Приписывая это сверхъестественное действие луне, чудесный
свет которой имеет в себе тайное свойство придавать
предметам часть звуков и красок другого мира, он приказал
подать скорее свечу, около которой копался его лакей; но
выражение портрета ничуть не уменьшилось: лунный свет,
слившись с сиянием свечи, придал ему еще более
непостижимой и вместе странной живости. Схвативши
простыню, он начал закрывать портрет; свернул ее втрое,
чтобы он не мог сквозь нее просвечивать, но при всем том,
или это было следствие сильно потревоженного воображения,
или собственные глаза его, утомленные сильным напряжением,
получили какую-то беглую, движущуюся сноровку, только ему
долго казалось, что взор старика сверкал сквозь полотно.
Наконец он решился погасить свечу и лечь в постель,
которая была заставлена ширмами, скрывавшими от него
портрет. Напрасно ожидал он сна: мысли самые
неутешительные прогоняли то спокойное состояние, которое
несет за собою сон. Тоска, досада, хозяин, требующий
денег, недоконченные картины - создания бессильных
порывов, бедность - всё это двигалось перед ним и
сменялось одно другим. И когда на минуту удавалось ему
прогнать их, то чудный портрет властительно втеснялся в
его воображение и, казалось, сквозь щелку в ширмах
сверкали его убийственные глаза. Никогда не чувствовал он
на душе своей такого тяжелого гнета. Свет луны, который
содержит в себе столько музыки, когда вторгается в
одинокую спальню поэта и проносит младенчески-
очаровательные полусны над его изголовьем, этот свет луны
не наводил на него музыкальных мечтаний; его мечтания были
болезненны. Наконец впал он не в сон, но в какое-то
полузабвение, в то тягостное состояние, когда одним глазом
видим приступающие грёзы сновидений, а другим - в неясном
облаке окружающие предметы. Он видел, как поверхность
старика отделялась и сходила с портрета, так же, как
снимается с кипящей жидкости верхняя пена, подымалась на
воздух и неслась к нему ближе и ближе, наконец
приближалась к самой его кровати. Чертков чувствовал
занимавшееся дыхание, силился приподняться, - но руки его
были неподвижны. Глаза старика мутно горели и вперились в
него всею магнитною своею силою.
- Не бойся, - говорил странный старик, и Чертков заметил
у него на губах улыбку, которая, казалось, жалила его
своим осклаблением и яркою живостью осветила тусклые
морщины его лица. - Не бойся меня, - говорило странное
явление, - мы с тобою никогда не разлучимся. Ты задумал
весьма глупое дело: что тебе за охота целые веки корпеть
за азбукою, когда ты давно можешь читать по верхам? Ты
думаешь, что долгими усилиями можно постигнуть искусство,
что ты выиграешь и получишь что-нибудь? Да, ты получишь, -
при этом лицо его странно исковеркалось и какой-то
неподвижный смех выразился на всех его морщинах, - ты
получишь завидное право кинуться с Исакиевского моста в
Неву или, завязавши шею платком, повеситься на первом
попавшемся гвозде; а труды твои первый маляр, накупивши их
на рубль, замажет грунтом, чтобы нарисовать на нем какую-
нибудь красную рожу. Брось свою глупую мысль! Всё делается
в свете для пользы. Бери же скорее кисть и рисуй портреты
со всего города! Бери все, что ни закажут; но не влюбляйся
в свою работу, не сиди над нею дни и ночи; время летит
скоро, и жизнь не останавливается. Чем более смастеришь ты
в день своих картин, тем больше в кармане будет у тебя
денег и славы. Брось этот чердак и найми богатую квартиру.
Я тебя люблю и потому даю тебе такие советы; я тебе и
денег дам, только приходи ко мне. - При этом старик опять
выразил на лице своем тот же неподвижный, страшный смех.
Непостижимая дрожь проняла Черткова и выступила холодным
потом на его лице. Собравши все свои усилия, он приподнял
руку и наконец привстал с кровати. Но образ старика
сделался тусклым, и он только заметил, как он ушел в свои
рамы. Чертков встал с беспокойством и начал ходить по
комнате. Чтобы немного освежить себя, он приближился к
окну.
Лунное сияние лежало всё еще на крышах и белых стенах
домов, хотя небольшие тучи стали чаще переходить по небу.
Всё было тихо; изредка долетало до слуха отдаленное
дребезжание дрожек извозчика, который где-нибудь в
невидном переулке спал, убаюкиваемый своею ленивою клячею,
поджидая запоздалого седока. Чертков уверился, наконец,
что воображение его слишком расстроено и представило ему
во сне творение его же возмущенных мыслей. Он подошел еще
раз к портрету: простыня его совершенно скрывала от
взоров, показалось, только маленькая искра сквозила
изредка сквозь нее. Наконец он заснул и проспал до самого
утра.
Проснувшись, он долго чувствовал в себе то неприятное
состояние, которое овладевает человеком после угара:
голова его неприятно болела. В комнате было тускло,
неприятная мокрота сеялась в воздухе и проходила сквозь
щели его окон, заставленных картинами или натянутым
грунтом. Скоро у дверей раздался стук и вошел хозяин с
квартальным надзирателем, которого появление для людей
мелких так же неприятно, как для богатых умильное лицо
просителя. Хозяин небольшого дома, в котором жил Чертков,
был одно из тех творений, какими обыкновенно бывают
владетели домов в пятнадцатой линии Васильевского Острова,
на Петербургской стороне или в отдаленном углу Коломны;
творение, каких очень много на Руси и которых характер так
же трудно определить, как цвет изношенного сюртука. В
молодости своей он был и капитан, и крикун, употреблялся и
по штатским делам, мастер был хорошо высечь, был и
расторопен, и щеголь, и глуп, но в старости своей он слил
в себе все эти резкие особенности в какую-то тусклую
неопределенность. Он был уже вдов, был уже в отставке; уже
не щеголял, не хвастал, не задирался; любил только пить
чай и болтать за ним всякий вздор; ходил по своей комнате,
поправлял сальный огарок; аккуратно по истечении каждого
месяца наведывался к своим жильцам за деньгами; выходил на
улицу с ключом в руке, для того чтобы посмотреть на крышу
своего дома; выгонял несколько раз дворника из его конуры,
куда он запрятывался спать, - одним словом, был человек в
отставке, которому после всей забубенной жизни и тряски на
перекладной остаются одни пошлые привычки.
- Извольте сами глядеть, - сказал хозяин, обращаясь к
квартальному и расставляя руки, - извольте распорядиться и
объявить ему.
- Я должен вам объявить, - сказал квартальный
надзиратель, заложивши руку за петлю своего мундира, - что
вы должны непременно заплатить должные вами уже за три
месяца квартирные деньги.
- Я бы рад заплатить, но что же делать, когда нечем, -
сказал хладнокровно Чертков.
- В таком случае хозяин должен взять себе вашу
движимость, равностоящую сумме квартирных денег, а вам
должно немедленно сегодня же выехать.
- Берите всё, что хотите, - отвечал почти бесчувственно
Чертков.
- Картины многие не без искусства сделаны, - продолжал
квартальный, перебирая из них некоторые. - Жаль только,
что не кончены и краски-то не так живы... Верно,
недостаток в деньгах не позволял вам купить их? А это что
за картина, завернутая в холстину?
При этом квартальный, без церемонии подошедши к картине,
сдернул с нее простыню, потому что эти господа всегда
позволяют себе маленькую вольность там, где видят
совершенную беззащитность или бедность. Портрет, казалось,
изумил его, потому что необыкновенная живость глаз
производила на всех авное действие. Рассматривая картину,
он несколько крепко сжал ее рамы, и так как руки у
полицейских служителей всегда несколько отзываются
топорной работою, то рамка вдруг лопнула; небольшая
дощечка упала на пол вместе с брякнувшим на землю свертком
золота, и несколько блестящих кружков покатилось во все
стороны. Чертков с жадностью бросился подбирать и вырвал
из полицейских рук несколько поднятых им червонцев.
- Как же вы говорите, что не имеете чем заплатить, -
заметил квартальный, приятно улыбаясь, - а между тем у вас
столько золотой монеты.
- Эти деньги для меня священны! - вскричал Чертков,
опасаясь искусных рук полицейского. - Я должен их хранить,
они вверены мне покойным отцом; впрочем, чтоб вас
удовлетворить, вот вам за квартиру! - При этом он бросил
несколько червонцев хозяину дома.
Физиономия и приемы в одну минуту изменились у хозяина и
достойного блюстителя за нравами пьяных извозчиков.
Полицейский стал извиняться и уверять, что он только
исполнял предписанную форму, а впрочем, никак не имел
права его принудить, а чтобы более в этом уверить
Черткова, он предложил ему приз табаку. Хозяин дома
уверял, что он только пошутил, и уверял с такою
божбою и бессовестностию, с какою обыкновенно уверяет
купец в Гостином дворе.
Но Чертков выбежал вон и не решился более оставаться на
прежней квартире. Он не имел даже времени подумать о
странности этого происшествия. Осмотревши сверток, он
увидел в нем более сотни червонцев. Первым делом его было
нанять щегольскую квартиру. Квартира, попавшаяся ему, была
как нарочно для него приготовлена: четыре в ряд высокие
комнаты, большие окна, все выгоды и удобства для
художника! Лежа на турецком диване и глядя в цельные окна
на растущие и мелькающие волны народа, он был погружен в
какое-то самодовольное забвение и дивился сам своей
судьбе, еще вчера пресмыкавшейся с ним на чердаке.
Недоконченные и оконченные картины развесились по стройным
колоссальным стенам; между ними висел таинственный
портрет, который достался ему таким единственным образом.
Он опять стал думать о причине необыкновенной живости его
глаз. Мысли его обратились к видимому им полусновидению,
наконец к чудному кладу, скрывавшемуся в его рамках. Всё
привело его к тому, что какая-нибудь история соединена с
существованием портрета и что даже, может быть, его
собственное бытие связано с этим портретом. Он вскочил с
своего дивана и начал его внимательно рассматривать; в
раме находился ящик, прикрытый тоненькой дощечкой, но так
искусно заделанной и заглаженной с поверхностью, что никто
бы не мог узнать о его существовании, если бы тяжелый
палец квартального не продавил дощечки. Он поставил его на
место и еще раз на него посмотрел. Живость глаз уже не
казалась ему так страшною среди яркого света, наполнявшего
его комнату сквозь огромные окна, и многолюдного шума
улицы, громившего его слух, но она заключала в себе что-то
неприятное, так что он постарался скорее от него
отворотиться. В это время зазвенел звонок у дверей и вошла
к нему почтенная дама пожилых лет, с талией в рюмочку, в
сопровождении молоденькой, лет осьмнадцати; лакей в
богатой ливрее отворил им дверь и остановился в передней.
- Я к вам с просьбой, - произнесла дама ласковым тоном,
с каким обыкновенно они говорят с художниками,
французскими парикмахерами и прочими людьми, рожденными
для удовольствия других. - Я слышала о ваших дарованиях...
(Чертков удивился такой скорой своей славе.) Мне хочется,
чтобы вы сняли портрет с моей дочери.
При этом бледное личико дочери обратилось к художнику,
который, если бы был знаток сердца, то вдруг бы прочел на
нем немноготомную историю ее: ребяческая страсть к балам,
тоска и скука продолжительного времени до обеда и после
обеда, желание побегать в платье последней моды на
многолюдном гулянье, нетерпеливость увидеть свою
приятельницу для того, чтобы ей сказать: "Ах, милая, как я
скучала", или объявить, какую мадам Сихлер сделала уборку
к платью княгини Б... Вот всё, что выражало лицо
молодой посетительницы, бледное, почти без выражения, с
оттенкою какой-то болезненной желтизны.
- Я бы желала, чтобы вы теперь же принялись за работу, -
продолжала дама, - мы можем вам дать час.
Чертков бросился к краскам и кистям, взял уже готовый
натянутый грунт и устроился как следует.
- Я вас должна несколько предуведомить, - говорила дама,
- насчет моей Анет и этим облегчить несколько ваш труд; в
глазах ее и даже во всех чертах лица всегда была заметка
томность; моя Анет очень чувствительна, и, признаюсь, я ни
когда но даю ей читать новых романов! - Художник смотрел в
оба и не заметил никакой томности. - Мне бы хотелось,
чтобы вы изобразили ее просто в семейном кругу или, еще
лучше, одну на чистом воздухе в зеленой тени, чтобы ничто
не показывало, будто она едет на бал. Наши балы, должно
признаться, так скучны и так убивают душу, что, право, я
не понимаю удовольствия бывать на них. - Но на лице дочери
- и даже самой почтенной дамы было написано резкими
чертами, что они не пропускали ни одного бала.
Чертков был на минуту в размышлении, как согласить эти
небольшие противуположности, наконец решился избрать
благоразумную средину. Притом его прельщало желание
победить трудности и восторжествовать искусством,
согласив двусмысленное выражение портрета. Кисть бросила
на полотно первый туман, художнический хаос, из него
начали делиться и выходить медленно образующиеся черты. Он
приник весь к своему оригиналу и уже начал уловлять те
неуловимые черты, которые самому бесцветному оригиналу
придают в правдивой копии какой-то характер, составляющий
высокое торжество истины. Какой-то сладкий трепет начал им
одолевать, когда он чувствовал, что наконец подметил и,
может быть, выразит то, что очень редко удается выражать.
Это наслаждение, неизъяснимое и прогрессивно
возвышающееся, известно только таланту. Под кистью его
лицо портрета как будто невольно приобрело тот колорит,
который был для него самого внезапным открытием; но
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг