этого стоял его товарищ.
Из всего этого следовало, что, скорее всего, он не умер, что сознание
его живет, но живет вне тела, в некоем электронном устройстве. Утешеньице
было невелико, слов нет, но помог Крус. Он уже знал, что прикосновение - он
мысленно назвал его Прикосновением с большой буквы принадлежало существу,
образу, сознанию, памяти - кто знает? - по имени Крус.
Он сказал себе, что, если будет жив, что было в высшей степени
сомнительно, навсегда запомнит эту спасительную поддержку, сострадательное и
нежное прикосновение.
И вот Крус пришел, ласково позвал за собой, и не было больше невесомой
бесконечной тьмы. Они скользнули вниз и оказались на земле. Мимо шли
странные трехрукие гномики с клювами вместо носа, но никто не смотрел на
них. "Равнодушны, как роботы, - подумал Надеждин, но тут же поправил себя: -
Почему я так уверен, что нас видят? Это же просто воспоминания. Мой товарищ
по электронной темнице взял меня с собой в путешествие по памяти. Спасибо,
друг, спасибо, Крус".
А вот и металлические великаны. Для роботов они и тогда вели себя
довольно-таки по-хозяйски. Вот один робот взял гномика за руку и потащил -
да, да, потащил, почти так же по-хозяйски, как его тащили в круглой камере
под страшный колпак. Может, это ребенок?
Надеждин задал себе этот мысленный вопрос, представил маленького
гномика и гномиков побольше, и Крус понял его. Нет, тащили взрослого гнома,
потому что маленький гном, вон он, был гораздо меньше.
"Спасибо, Крус, ты пытаешься понять меня. И я стараюсь понять тебя. И
это прекрасно. Прости меня за выспренность стиля, но что может быть
прекраснее, когда два живых существа пытаются понять друг друга? Я не
большой философ, я всего-навсего командир грузового космолета, но я думаю,
что не разум как таковой венчает природную пирамиду, а стремление понять
другого, утешить и помочь".
"Да, - сказало прикосновение Круса, - это, наверное, так".
***
- Это Галинта, - сказал Густов дефам, которые молча стояли и смотрели
на него. - А это, друг Галинта, мои товарищи. Что с тобой, ты боишься?
Трехрукий сжался, опустил голову, и все его четыре глаза затянулись
белесыми перепонками. Он прижимался к Густову, и тельце его вздрагивало. Он
так и не отпустил руку Густова, наоборот, вцепился в нее, как испуганный
ребенок.
"Именно так, - подумал Густов, - как испуганный ребенок". В конце
концов, так уж велика разница между этим клювастым трехруким существом и им,
землянином? И если он прижимается к нему, значит, верит ему и ищет у него
защиты. Странно, странно, конечно, гладить по головке такого гномика и
следить, как все его четыре глаза по очереди вращаются, следуя за твоей
рукой, но все равно приятно. И даже чувство голода ослабло - таким могучим
ощутил себя на мгновение Густов.
- Это верт, - сказал наконец Утренний Ветер. - Их давно нет. Откуда он
пришел?
- Я привел его из подземелья, - сказал Густов и улыбнулся. Уж очень
забавно прозвучали его слова. Речитатив из какой-нибудь старинной оперы.
- Разве верты живы? Их нет. Это все знают.
- Это сразу не объяснишь, Утренний Ветер. Я тебе рассказывал, но ты не
слушал. Там много вертов...
- Они там живут?
- Нет. Они неживые.
- Как же ты его привел?
- Мне трудно объяснить, но там есть устройство, которое, видимо,
оживляет вертов.
Все помолчали. Наконец один из дефов сказал:
- Зачем он нам?
- Как зачем? - удивился Густов.
- Верты плохие.
- Почему?
- Верты плохие, - упрямо повторил деф.
- Чем же они плохие?
- Это все знают.
- Кто все?
- Все.
- Но что плохого он сделал тебе?
- Мне он ничего не сделал, потому что они умерли. Они потому и умерли,
что плохие. Все умерли.
- Утренний Ветер, - спросил Густов, - я не понимаю, почему вы...
- Видишь ли, Володя, есть вещи, которые знает каждый кирд. Это
называется история. Каждый кирд знает, что верты плохие. Они эксплуатировали
кирдов, отнимали у кирдов аккумуляторы...
- Зачем им нужны были аккумуляторы?
- Как зачем? Все знают, для чего нужны аккумуляторы. Без них и шагу не
ступишь.
- Но я же обхожусь без аккумуляторов.
- Ты - другое дело.
- Может быть, им тоже не нужны аккумуляторы. Посмотрите на Галинту. У
него же совсем другое тело, не как у вас. Мне кажется, никакие аккумуляторы
ему не нужны. Но дело не в них. Я никак не возьму в толк, почему все-таки
верты плохие.
- Тебе же объясняют, - нетерпеливо сказал Тропинка, - они плохие. Это
все знают.
- Это я уже слышал, - сказал Густов. - Но вы повторяете одно и то же:
они плохие, это все знают.
- Но это действительно все знают, - сказал Утренний Ветер. - Я никак не
пойму, чего ты хочешь.
- Я хочу не заклинаний: "Это все знают, это все знают". Я хочу фактов.
- Что такое факт?
- Это то, что случилось на самом деле.
- Вот тебе факты: верты отнимали у кирдов аккумуляторы, они их
заставляли много работать. Они плохие. Это факты.
- Откуда ты их знаешь?
- Ты говоришь странно, Володя, - сказал Утренний Ветер. - Их все знают.
- Откуда?
- Что значит откуда?
- Ты видел когда-нибудь вертов?
- Нет, конечно. Они давно умерли.
- Так как же ты можешь утверждать, что они мучали кирдов?
- Потому что я знаю.
- Рассвет! - вскричал Густов. - Ты мудрый, я не хочу спорить с вами, но
я хочу понять, откуда вы знаете факты из жизни вертов?
- Их знает каждый кирд, Володя.
- И вы им верите?
- Как можно не верить истории? На то она и история.
- А кто учит вас истории?
- Она у нас в голове.
- Кто ее закладывает туда?
- Как кто? Мозг, конечно.
- А вы верите Мозгу?
- Нет, конечно, Мозг наш враг.
- Как же вы тогда можете верить истории, которую вложил в ваши головы
Мозг?
Рассвет помолчал, потом молвил задумчиво:
- Твои слова непривычны, и мне нечего тебе возразить. Я должен обдумать
их.
- Значит, вы согласны, чтобы Галинта остался с нами?
Никто не ответил. Дефы старались не смотреть па Густова.
- Ты должен понять, - сказал наконец Рассвет.
- Что?
- Когда долго носишь в голове какое-то знание, оно... с ним очень
трудно расстаться. Может быть, в том, что ты говорил, многое смущает наши
умы, но мы привыкли считать вертов плохими... Лучше пусть он уйдет.
То ли мучили Густова спазмы пустого желудка, то ли скребли сердце
пустые глаза товарищей, но он вдруг закричал:
- Вы, дефы, говорите о любви! А сами набиты злобными предрассудками,
мне стыдно за вас!
Дефы молчали. Запал прошел, и Густов замолчал. На него навалилась
огромная усталость и ощущение полной тщеты своих усилий. И привычное уже
отчаяние. И не только в гномике было дело - все, все было бессмысленно в
этом тупом и жестоком мире. Тупая жестокость была вечна и беспредельна, она
существовала, наверное, столько же, сколько желтое небо, и надеяться
побороть ее было надеждой песчинки остановить крутивший ее шторм. Тупая
жестокость была несокрушима, она - свойство материи, и его сражения с ней
были атакой муравья па бронированную крепость. Нет, поправил он себя,
муравей мудрее его. Муравей не понимает, что делает и куда ползет, и в этом
его сила. А он понимает, что делать ему нечего и ползти некуда. И в этом его
слабость.
Кому есть дело до пустых глаз и жалобного мычания его товарищей, до мук
голода, что время от времени прожигали его желудок, до безнадежности, что
придавливала его тяжким прессом, перехватывала дыхание, до маленького
гномика Галинты, который все еще держал его за руку.
- Пойдем, - сказал он и слегка сжал ладонь.
Узкая ладонь гномика ответила благодарным пожатием.
11
- О великий Мозг, - сказал кладовщик проверочной станции, - докладывает
Шестьсот пятьдесят шестой.
Главный канал связи был гулким, просторным, и кладовщику показалось,
что он даже слышит эхо своих слов: "...той, той..."
- Говори, - послышалась команда Мозга, - но будь краток.
- Великий Творец, на станции прячется кирд без номера. Я не знаю, кто
он, но он появился в тот день, когда на станцию пришел начальник стражи с
двумя крестами на груди.
- Ты видел его?
- Нет, о великий Творец.
- Откуда же ты знаешь?
- Старые тела попадают ко мне на склад. Там и сейчас лежит туловище с
двумя крестами.
- Как же проходит проверку кирд без номера?
- Он получает штамп.
- Кто ставит его?
- Начальник станции кирд Четыреста одиннадцатый. - Ты уверен?
- О великий Мозг, Создатель всего сущего, я знаю, что меня ждет, если я
ошибаюсь.
- Хороший ответ, кладовщик. Никто не должен знать о нашем разговоре.
- Слушаюсь, Повелитель мира.
Измена, кругом измена. Гнусные дефы лезут из всех углов, как извечный
хаос, который ненавидит порядок, как тьма, которая всегда норовит залить,
загасить свет. Это было хорошее сравнение. Он, Мозг, был светом который
освещал весь мир и защищал его от темных сил неразумной стихии.
Только что, совсем недавно, он сам проверял Четыреста одиннадцатого на
фантомной машине, и вот и в него уже вползла зараза измены. Вырвать ее,
выжечь, чтоб не захлестнула она город. Чтоб не исказила четкие прямые линии
великого чертежа, который он создал. Чтобы преградить путь ненавистным
дефам.
Он вызвал начальника стражи и приказал немедленно обыскать проверочную
станцию, во что бы то ни стало найти безымянного кирда, схватить его, но под
пресс не бросать, пока он сам не проверит его, а также задержать начальника
станции.
***
Бывший кирд Двести семьдесят четвертый, бывший начальник стражи, стоял
на лестнице, ведущей в склад, и ждал Четыреста одиннадцатого. Жизнь его
треснула, раскололась на две неравные части. В одной было безмятежное
существование добропорядочного кирда, работа, изучение пришельцев, доклады
Мозгу, новое назначение, два креста на груди, стражники, ловившие каждое его
слово, вызов в саму башню Мозга. Было ощущение себя частью большого
механизма, было тихое удовлетворение от своей полезности, от принадлежности
к этому механизму. Было удовлетворение от растворения в механизме, когда
порой перестаешь ощущать себя отдельным кирдом, забываешь, что ты Двести
семьдесят четвертый, а становишься безымянной частицей чего-то большего, чем
ты, более сильного, чем ты, более мудрого. В другой части был безымянный
деф, который прячется по закоулкам проверочной станции и которым управляют
теперь не приказы Творца, а жгучая ненависть к нему. Если бы только этот
коварный Мозг был перед ним, он бы кинулся на него всем своим весом, крушил
бы его куб, давил, прыгал на нем, пока последняя искорка не покинула бы
искореженные схемы. Будь он проклят!
В башню не войти. Вход открывает только сам Мозг. Но ничего, он
дождется своего часа, он еще поговорит с Творцом. На своем языке.
Четыреста одиннадцатый обещал ему, что ждать придется не так долго, что
у него есть план. Интересно, что это за план...
Он услышал шаги по лестнице. Наверное, Четыреста одиннадцатый, он уже
давно ждет его. Сначала он увидел ноги. Ноги ничем не отличались от других
ног, ноги как ноги, но они тут же заставили его двигатели включиться на
полную мощность. Четыреста одиннадцатый так не ходил, не ходил такими
медленными, осторожными шажками. Так может идти кирд, знающий, что его
поджидает опасность.
Он впился глазами в спускающиеся по лестнице ноги, прижался к стене. Он
не ошибся, это был не Четыреста одиннадцатый, а стражник.
Мозг был далеко, его башня недоступна, но перед ним был его посланец, и
ненависть, что переполняла его, бросила его на стражника. Он прыгнул, ударил
плечом стражника в грудь.
Стражник не ожидал нападения. Он давно уже носил крест на груди и не
раз и не два выдергивал кирдов из их привычного существования. Кто там у них
оказывался дефом - это уже было не его дело. Но все без исключения цепенели,
когда видели перед собой грозный бело-голубой крест, и покорно шли за ним.
"За мной!" - командовал он, и те, кому он приказывал следовать за ним,
послушно шли. Он даже редко брал их за руку, потому что им и в голову не
приходило ослушаться. Он был стражником, он выполнял приказы Творца, а
потому никто не смел сопротивляться.
Поэтому стражник не ожидал нападения, и удар ошеломил его. Он
покачнулся, но удержался на ногах. На какую-то долю секунды он
сконцентрировал все свое внимание на сохранении равновесия, и это-то и дало
возможность бывшему начальнику стражи вырвать из рук врага трубку. Он
направил ее на стражника.
- Ты!.. - завопил стражник и кинулся на него, но голубой луч трубки
вспыхнул на мгновение ярким пятном на его голове, прожег ее оболочку,
расплавил и испарил схемы его мозга.
Стражник еще двигался, но лишь по инерции, работой его двигателей никто
больше не управлял, и никто не координировал их взаимодействие. Долю секунды
сила инерции боролась с силой тяжести, но только долю. Сила тяжести
победила, стражник рухнул с грохотом на ступеньки и медленно скатился вниз.
Бывший Двести семьдесят четвертый стоял на лестнице, сжимая в руке
трубку. Ярость стремительного боя прошла, он, казалось, дал выход и
ненависти к Мозгу, которая переполняла его.
Далеко ему не уйти. Раз они уже узнали, что его еще не сунули под
пресс, на станцию послали не одного стражника. Тот, который занял его место,
уж постарается выслужиться. Всю, наверное, стражу стянул сюда.
Недолгой получилась отсрочка. Мозг победил. Сила всегда побеждает.
Ему не хотелось больше думать о Мозге, не хотелось представлять, как
луч из трубки стражника вопьется в его голову - и он рухнет, так же страшно
подвернув руки и ноги. Быстрей бы впасть в вечное небытие. Оно звало. В нем
не было проклятого Творца, тупых стражников с короткими трубками в руках, не
было страха и ненависти. Он поднял трубку и приставил ее к голове. Он уже
хотел было нажать на кнопку, но подумал в этот момент о Четыреста
одиннадцатом. Его они тоже отправят под пресс...
Кирд он или деф, но он не выполнил приказ Мозга, спас его от вечного
небытия. И не его вина, что спасение оказалось таким недолгим.
Он никогда не думал о других. Любовь и преданность адресовались только
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг