Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
Творцу, но сейчас в первый и последний раз  в  жизни  ему  остро  захотелось
сделать что-то для другого. Если бы он мог помочь Четыреста одиннадцатому...
Может быть, он успел бы уйти из города.
     Чувство  это  было  совершенно  новым  для  бывшего  Двести   семьдесят
четвертого. Оно как бы осветило его сознание непривычным светом, и  знакомый
мир стал другим. В этом другом мире он не был бы  таким,  каким  его  создал
Мозг, - холодной равнодушной и одинокой машиной. Он  помогал  бы  другим,  и
множество теплых щупальцев протянулось бы от него к другим  и  от  других  к
нему.
     Поздно, этого мира нет, есть только жестокий мир Мозга.  И  его  самого
больше нет, только тень его еще осталась. Но все равно он поможет  Четыреста
одиннадцатому.
     Он поднялся по лестнице и осторожно выглянул.
     Кто-то бежал по проходу и кричал:
     - Вон он, поднялся по лестнице! Это он, я знаю, я - кладовщик,  я  знаю
эту лестницу!
     В зале было много кирдов. И те, кто проверял, и те, кого проверяли. Они
все застыли и молча смотрели на бегущего кладовщика и на него.
     Он хотел было нырнуть вниз, спрятаться, забиться куда-нибудь в угол, но
спрятаться было некуда. Он посмотрел на стенд,  на  котором  обычно  работал
Четыреста одиннадцатый. Начальник станции тоже оцепенел,  но  глядел  не  на
него, а только на кладовщика.
     Бывший начальник станции рывком выскочил в зал.
     - Вот он! - кричал кладовщик.
     Он был уже совсем близко и заметил, наверное, трубку в  его  руках.  Он
остановился. Глаза его обшарили зал в поисках стражников,  но  не  нашли  ни
одного. Он словно завороженный смотрел теперь на трубку, потом повернулся  и
бросился бежать.
     Бывший Двести семьдесят четвертый так и не понял, споткнулся ли он  или
кто-то подставил ему ногу, но кладовщик с лязгом упал.
     - Держите его! - завопил он, уперся руками в пол и начал вставать.
     Бывшему Двести семьдесят четвертому казалось, что он поднимает трубку и
целится бесконечно долго, и он был рад этому, потому что боковым  глазом  он
видел, как Четыреста одиннадцатый махнул ему рукой и исчез. Он нажал кнопку,
и кладовщик забился на полу, задергал ногами. Не очень удачный был  выстрел,
подумал он. Он знал, чувствовал,  что  истекают  последние  мгновения  перед
наступлением вечного небытия, бесконечная печаль неслась на  него  с  глухим
гулом, но он  все-таки  успел  почувствовать  теплое  чувство  благодарности
Четыреста одиннадцатого.
     Он слышал топот шагов, но звук был слабым, словно приходил издалека. Он
не  успел  даже  подумать,  откуда  они  доносятся,  потому  что  пол  начал
стремительно приближаться к нему, подскочил и ударил в  него,  и  больше  он
ничего не видел.

                                    ***

     - Вставайте, ребятки, - сказал Густов Надеждину и Маркову, но они  лишь
вздрогнули и замычали. - Коля, миленький, Сашок... - Он дернул Надеждина  за
руку, и тот покорно встал. Потом  заставил  встать  Маркова.  -  Галинта,  -
кивнул он трехрукому, - пошли.
     Дефы стояли молчаливым полукольцом и смотрели на них.
     - Володя, - сказал Утренний Ветер, - нам не хочется отпускать тебя.  Ты
сердишься...
     - Дело не в  этом,  друзья.  Я  ж  вам  объяснил.  Мы  не  можем  долго
обходиться без пищи, так же как и вы без заряженных аккумуляторов. В городе,
в круглом здании, наши рационы...
     - Стражники отправят вас в вечное небытие.
     - А может быть, и нет. А без пищи мы уже безусловно окажемся там.
     - Мы попытаемся добыть ваши рационы.
     - Опять вылазка в город. Они стали хорошо обороняться. Вы  теряете  все
больше товарищей.
     - Это правда, - печально сказал Рассвет.
     - У нас нет выхода. Мы пойдем.
     Густов вдруг явственно увидел себя со стороны держащего  за  руки  двух
своих товарищей, как маленьких детей.  Печальная  нянька  печальных  больших
детей.
     Когда он тянул их за  руки,  они  послушно  шли  за  ним.  Галинта  шел
впереди.
     Их догнал Рассвет.
     - Володя, - сказал он, - я все время думал о твоих словах...
     - О каких, друг Рассвет?
     - О вертах.
     - А...
     - Наверное, ты прав. Наверное, нельзя впускать в голову ни одной мысли,
которую ты не проверишь сам. Мысли в голове должны быть только своими, чужих
туда пускать нельзя, а убеждение, что верты плохие, - это  чужое  убеждение.
Это убеждение Мозга. Это его история. А если история создается  тем,  кто  в
ней заинтересован, это уже не история. Ты прав,  друг  Володя.  Прости  нас.
Мозг наш враг, но мы носим в своих головах еще много ядовитых семян, которые
он бросил в нас... Иногда нам кажется, что мы повыдергивали  все  стебельки,
но они снова и снова прут из нас. Ты пришел из другого мира, объясни: почему
зло растет так легко, а добро с трудом пробивается наружу?
     - Я не знаю, брат. Может быть, потому,  что  зло  ближе  к  равнодушной
природе. Может быть, в основе зла равнодушие, то есть привязанность только к
себе.  А  доброта  -  это  драгоценное  растение,  с  гигантским  трудом   и
невероятными страданиями выведенное разумом за бессчетные поколения.  Ты  не
представляешь, Рассвет, как я рад и горд, что ты догнал нас. Это подвиг.
     - Почему?
     - Мне иногда кажется, что истинная мудрость не в создании или понимании
новых идей, а в умении подвергнуть сомнению привычные понятия.  Это  гораздо
труд ней. Прощай, друг Рассвет. Может, ты все-таки останешься?  Мне  грустно
расставаться с тобой.
     - Мне тоже, но я не вижу другого выхода.
     - Ты помнишь, как найти дорогу?
     Да. Утренний Ветер хорошо объяснил мне. Прощай, друг.
     - Прощай, Володя.
     Они шли медленно, и Галинта иногда останавливался, чтобы подождать  их.
Усталость все больше наваливалась на  Густова,  нашептывала  соблазнительно:
сядь, отдохни. Бороться с  ней  было  трудно,  потому  что  ей  нечего  было
возразить. Куда он тащит их, зачем? Он ведь и сам не очень-то  верил  в  то,
что задумал. Их подстерегало такое количество "если", что  продраться  через
этот частокол  было  практически  невозможно.  Если  произойдет  чудо  и  он
благополучно доведет свою скорбную команду до города, не собьется с пути, не
заблудится в похожих друг на друга  развалинах,  не  заснет  на  ходу  и  не
замерзнет ночью, это еще ничего не будет значить.  Их  могут  схватить,  их,
скорее всего, именно схватят, и, скорее всего, он разделит участь товарищей.
И из него выкрадут сознание,  и  его  сделают  пускающим  слюни  идиотом.  И
Галинту схватят, бедного гномика. Эти роботы почему-то не любят вертов. Если
и дефы ощетинились против  него,  легко  представить  себе  реакцию  обычных
кирдов.
     Но если даже случится второе чудо, состоится  целый  парад  чудес,  нет
никакой гарантии, что в их старой камере пыток  все  еще  валяются  на  полу
сумки с едой. И нет никакой гарантии, что он вообще сумеет найти этот  милый
круглый домик. А если найдет - открыть. И одному Галинте  известно,  что  он
ест. Если, впрочем, ему это известно, потому что, в  сущности,  он  даже  не
знал, кто шел перед ним, поблескивая задними глазами, -  заводная  говорящая
кукла, воскрешенный каким-то образом верт или что-нибудь еще.
     И отправился он в этот бессмысленный путь не потому, что  действительно
надеялся добыть еду, а потому, что просто не  мог  сидеть  и  ждать  покорно
конца. Слишком долго были они на этой  проклятой  планете  щепками,  которые
крутил и тащил какой-то дьявольский поток. Так и не совсем так. Он все время
играл с собой в маленькие игры, преимущественно в прятки. Чем  ближе  маячил
конец, уже не покрытый дымкой абстракции, а ясный и  безжалостно  очевидный,
тем больше он надеялся на чудо.
     Он вдруг вспомнил, как совсем еще  малышом  слушал  важные  рассуждения
старшего брата о движении молекул.
     "Понимаешь, дурында, они маленькие и летают по комнате взад  и  вперед.
Это и есть воздух, которым мы дышим".
     Он вдруг испугался:
     "А что, если они все вдруг слетятся в угол? Мы задохнемся, да?"
     "Ты дурында, - снисходительно сказал брат. - Их так много, что  они  не
могут собраться в кучку"
     "А если соберутся?"
     "Это невозможно".
     "Наверное, - думал он тогда, брат прав. Он всегда был  прав.  Он  знает
все на свете. Но вдруг все-таки эти  молекулы  (он  представлял  их  в  виде
маленьких мошек) не послушают брата?"
     Тогда, на том далеком свете,  он  боялся  того,  чего  быть  не  могло.
Сейчас, наоборот, он жаждал верить в то, во что верить было  невозможно.  Но
чем невозможнее было спасение, тем жарче пылала в  нем  надежда.  Признаться
себе в том, что он верит в  нее,  было  опасно.  Нельзя  было  сглазить  эту
немыслимую, противоестественную  надежду.  Даже  помянуть  ее  имя  всуе  он
боялся: а вдруг спугнет ее?
     Марков жалобно застонал. Лицо его исказила болезненная гримаса.  "Боже,
и   это   Сашка..."   Он    вдруг    сообразил,    что    бормочет    что-то
невразумительно-ласковое, что, наверное, бормотал бы своему ребенку, если бы
остался с Валентиной... Почему если бы? Вон она идет навстречу  ему,  сейчас
она, улыбнется и спросит, откуда у него такие взрослые дети. Он хотел что-то
крикнуть ей, но услышал шорох над головой. Совсем низко над ними летели  две
черно-красные, словно надевшие траур птицы. Они  медленно  взмахивали  двумя
парами бахромчатых крыльев и между взмахами заметно теряли  высоту,  которую
тут же снова набирали.
     - Ани, - сказал Галинта.
     - Это птицы? - спросил зачем-то Густов.
     - Ани, - повторил  Галинта.  Он  повернул  голову  и  неожиданно  издал
какой-то клекот.
     Четырехкрылые твари в ответ заложили плавный  вираж,  вытянули  длинные
шеи и, казалось, с интересом рассматривали гномика. Галинта  еще  раз  издал
клекот, и обе птицы тяжко опустились рядом с ним.  Гномик  подбежал  к  ним,
заклекотал, зацокал, протянул все три руки, и птицы сладострастно  подсунули
под них маленькие толовки на длинных гибких шеях, завертели ими. Они закрыли
бусинки-глаза и тихонько клекотали, словно что-то медленно варилось в них.
     Надеждин и Марков жалобно хныкали, они боялись птиц, а  Густов  не  мог
даже удивляться. Он был так измучен, так гудели у него ноги,  что  он  бы  с
радостью стоял и глазел на что угодно, лишь бы не тащиться дальше.
     Птицы неторопливо взмахнули крыльями, тяжко взмыли в воздух,  и  Густов
вздохнул и сказал:
     - Пошли, ребята.
     Галинта не двигался. Он покачал головой, показал средней рукой на  небо
и сказал:
     - Ани.
     - Я понимаю, что это ани, но нужно идти.
     - Нет, - вдруг сказал Галинта. - Ждать...
     Даже у приговоренного к казни  бывают  свои  радости.  Так  уж  устроен
человек. Два слова сказал гномик,  всего  два  словечка,  а  Густов  испытал
беспричинную радость, словно в густом губительном тумане, который все  время
клубился вокруг него и скрывал все на свете, вдруг появился просвет.


[Image014]


     - Галинта, друг! - закричал  Густов,  и  Надеждин  и  Марков  испуганно
вздрогнули. - Ты говоришь, ты понимаешь меня.
     Галинта покачал головой, как будто хотел сказать: "Ну что  ты,  не  все
сразу", и повторил:
     - Ждать. Ани.
     Он сел на землю и закрыл все четыре глаза.
     - Ну что ж, другой бы спорил, - вздохнул Густов.
     Он дернул своих подопечных за руки, и они опустились рядом с ним. Сел и
он.
     Боже правый, - думал  он,  -  неужели  они  когда-то  летели  на  своем
грузовике, незлобиво и лениво подсмеивались  друг  над  другом,  неторопливо
вспоминали о земных делах и так же неторопливо думали о будущем?  Какими  те
трое казались ему теперь плоскими, самодовольно-невежественными, не знающими
ни  настоящего  горя,  ни  трагедии,  ни  надежды,  ни  смирения.  Они  были
бесконечно молоды по сравнению с ним.
     Он понял, что задремал,  потому  что  старший  брат  медленно  взмахнул
руками и взлетел. Летел он тяжко, неумело, на лбу блестел пот. Густову  было
страшно. Он вовсе не боялся, что Юрка упадет, у  Юрки  всегда  все  в  жизни
получалось; он боялся, что братец пролетит над ним и не заметит  его,  а  он
сейчас зачем-то ему был очень нужен. Он начал думать, почему ему  так  нужен
брат, и наконец понял: ну конечно же, как он сразу не сообразил: брат  летит
наловить молекул и сможет покормить его. Это было естественно. Странно было,
почему Юрка не говорит с ним, а издает какой-то птичий клекот. Он  испугался
и открыл глаза. Сердце дернулось и понеслось вскачь.  Прямо  около  его  рта
изгибался длинный червь, перехваченный множеством колечек.  Он  сфокусировал
глаза. Червя зажала в клюве одна из черно-красных траурных птиц.
     - Асур, - сказал Галинта, раскрыл рот-щель и  показал  в  него  средней
рукой.
     В трепете четырех крыльев около него опустился второй  ань  и  протянул
Галинте в клюве похожую живность.
     - Асур, - повторил Галинта, взял извивающуюся тварь и  засунул  себе  в
рот.
     Густов содрогнулся. Ему показалось, что вот-вот  его  вырвет  при  виде
угощения, которое ему  предлагалось,  но  желудок  был  мудрее  его.  Он  не
дернулся,  пытаясь  вывернуться  наизнанку  от  отвращения.   Наоборот,   он
потянулся навстречу пище. Что ж, выбора у него  не  было.  Вернее,  был,  но
неравнозначный: целый частокол "если" на пути к пище и длинный парад  чудес,
потребных для ее добычи, и живая, реальная пища. Конечно, он может погибнуть
от яда этого червя, но и без него он погибнет. Он вдруг понял, что участвует
в обсуждении вопроса о съедобности  червя  скорее  как  зритель,  без  права
голоса. Желудок уже отключил его разум, сам взял на себя  управление  правой
рукой, протянул ее к клюву птицы, за ставил  взять  червя.  Червь  сильно  и
упруго извивался в руке, как пойманная на крючок рыбина. Желудок поднес руку
ко рту и открыл его, вобрал губами чужую плоть и сдавил зубы. Он съел червя,
так и не определив его вкуса. Желудку было не до вкуса, он сражался за жизнь
и не обращал внимания на детали.
     - Асур? - спросил Галинта.
     - Асур, - ответил Густов.
     - Асур, - сказал Галинта, заклекотал, и ань, с любопытством  смотревший
на Густова, внезапно резко дернул головой, поднял клюв к желтому небу.
     В кончике клюва был зажат очередной асур. Он  походил  на  иллюзиониста
гордо посматривающего на зрителей.
     Пока он сам жевал инопланетного червя, он рисковал только своей шкурой,
которая уже не много стоила к  этому  времени.  Теперь  нужно  было  решать,
кормить ли ими товарищей. Да, пока он жив, никаких симптомов  отравления  не
замечалось. Но прошло всего несколько минут С другой  стороны,  если  с  ним
что-нибудь случится, ребята все равно пропадут без него. "Ребята, - поправил
он себя, - не ребята, а то, что от них осталось". Он взял червя и всунул его
в разинутый, как у птенца, рот Надеждина. Тот начал жадно жевать,  торопясь,
давясь, пуская слюни. Накормил он и Маркова.
     - Асур, - сказал он, и Галинта энергично закивал вытянутой головой.
     Он не знал,  что  такое  асур,  название  ли  спасительных  червей  или
что-нибудь еще, но он произнес слово с чувством благодарности.

                                    ***

     Четыреста одиннадцатый видел, как вошел стражник, но сначала не обратил
на него внимания: мало  ли  стражников  заходит  на  станцию!  Одному  нужен
дневной разрешающий штамп, другой заглянул проверить и зарядить свой тестер,
третий притащил для проверки какого-нибудь показавшегося ему  подозрительным
кирда.
     Но стражник не подошел к проверочным стендам, не направился к  нему,  а
медленно и настороженно двинулся прямо к лестнице, которая вела в склад. Это
могло означать только одно: он пришел за Шестьсот пятьдесят  шестым.  Бедный

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг